Нобелевский лауреат

22

Она давно уже проснулась, но продолжала лежать в широкой жесткой кровати Отто, наблюдая за тем, как невзрачное серое утро нерешительно пробирается во внутренний двор, куда выходило окно спальни. Дом постепенно наполнялся звуками и шорохами, которые слышались как бы издалека, словно шли снаружи.

Она даже не взглянула на часы, которые вчера оставила на тумбочке у изголовья. Наверное, было шесть часов, а может быть, и меньше. Сегодня утром это не имело никакого значения. Ванде было уютно в чужой постели, возможно, из-за пухового одеяла и мягкой подушки, а может, просто оттого, что она уже давно не проводила ночь рядом с другим человеком.

Наверное, она задремала, потому что не слышала, когда вошел Отто. Открыв глаза, она увидела его стоящим в махровом халате перед раскрытым шкафом. В маленькой спальне он не выглядел мелким, но его голые тонкие ноги, выглядывавшие из-под халата, пробудили у нее в душе необъяснимую тревогу.

Ванда подумала, что не совсем воспитанно исподтишка рассматривать его, поэтому сказала:

— Доброе утро!

Отто Бирман обернулся и смущенно улыбнулся:

— Извини, я не хотел тебя будить. Просто вчера забыл достать из шкафа свою одежду. Ты хорошо спала?

— Спасибо, я отлично выспалась. А ты как, на диване?

— Очень хорошо.

Ванда немного приподнялась на подушке, подтянув одеяло к подбородку.

— Извини, что выгнала тебя из собственной спальни. Я могла бы спать на диване, для меня это не представляет проблемы.

— Нет, не могла, — ответил Отто, пытаясь аккуратно снять с плечиков бледно-розовую рубашку, чтобы не помять ее.

— Если бы я знала, что у тебя нет гостевой комнаты, я бы остановилась в гостинице.

Отто многозначительно посмотрел на нее:

— У меня есть гостевая комната. И ты в ней сейчас находишься.

Потом он вышел так же тихо, как и вошел. Ванда, подумав еще несколько секунд, решила, что неудобно вертеться у него под ногами, когда он собирается на работу, а потому снова нырнула под одеяло и закрыла глаза. Было приятно так лежать, прислушиваясь к звукам, долетавшим из кухни инспектора Бирмана.

Спустя некоторое время она услышала, как закрылась входная дверь. Нужно было встать и начать свой собственный день, но желание еще понежиться в постели оказалось сильнее. Этот день был важным, может быть, самым важным за весь период расследования. Она ведь для этого и приехала сюда, чтобы найти подтверждение тому, о чем рассказал Бегемот, взяла на себя риск, но сейчас ей не хотелось ни о чем думать. Она чувствовала себя, как на отдыхе.

Из спальни маленького русого мужчины все то, что она ненадолго оставила где-то там, далеко, выглядело несущественным. Все страхи, которые должны обрушиться на нее сразу после возвращения, казались эфемерными. Чужая страна обостряла ощущения и убаюкивала мысли, заставляя воспринимать мир более интересным, чем он был на самом деле. Здесь даже воздух казался другим, хотя, наверное, он и был другим, так как Альпы находились всего в тридцати километрах отсюда.

Она могла позволить себе погулять в парке напротив или съесть сэндвич в каком-нибудь кафе поблизости.

А может, остаться здесь навсегда? Поступит на работу в швейцарскую полицию, выучит язык, спустя какое-то время как-нибудь устроит свою жизнь — и бог с ними, со всеми. Пусть в Болгарии сами решают свои проблемы — кто как может. Генри, наверное, умрет в своем террариуме от голода. Для матери что-нибудь отыщут — или дом престарелых, или какое-то учреждение, где содержат таких, как она, которые тем или иным способом испортили жизнь другим, а теперь доживают последние дни в одиночестве.

Разумеется, она будет посылать деньги. Швейцарские франки помогут ухаживать за матерью, как за королевой. Она купит ей мобильный телефон, чтобы регулярно слушать ее молчание, отвечая бессмысленной, нелепой болтовней, стараясь заглушить чувство собственной вины. Ванда обязательно выстоит. Она ни за что не вернется туда, не позволит поглотить себя тому, что давно уже поглощало людей рядом с нею. Этого «нечто» люди так боялись, что не смели называть его вслух.

«Только время зря теряю, — сказала она себе и сладко потянулась. — По сути, сколько я себя помню, только это и делаю, с той только разницей, что сейчас это не имеет никакого значения».

В половине десятого она наконец встала.

В кофеварке остывал кофе, оставленный для нее. А на тарелке лежали два, тоже уже остывших, поджаренных хлебца.

«Как дома», — подумала Ванда, съев один хлебец, даже не потрудившись намазать его маслом.

Помимо завтрака, Отто оставил ей подробную карту города, на которой были нанесены все наиболее важные достопримечательности. Самую важную точку он нанес собственноручно, написав: «Ты здесь». Рядом с картой лежала записка — вырванный лист из тетрадки, на котором была написана и подчеркнута одна-единственная фраза: «Будь готова в 14.00».

Ванда налила себе холодного кофе в чашку, которую нашла рядом с раковиной, и принялась изучать карту. Но это занятие ей быстро наскучило. В городе было много достопримечательностей, но она их так и не увидит. Когда самолет заходил на посадку, она разглядела внизу озеро, чье название запомнила, потому, что оно совпадало с названием города, а также реку Лиммат, о которой до вчерашнего вечера даже никогда не слышала. Этого ей было достаточно. К тому же квартира Отто находилась довольно далеко от центра, и она бы никуда не успела.

Тот факт, что он оставил ей карту, она восприняла как своеобразное приглашение совершить прогулку. А потому быстро приняла душ, оделась и, сложив карту в сумку, направилась к двери, решив провести оставшиеся до встречи два часа где-то в городе. Но дверь оказалась заперта на ключ, а запасного она нигде не увидела. Ванда осмотрелась вокруг, даже вернулась в кухню, но ключа так и не нашла.

Она не могла поверить: очаровательный хозяин ее просто-напросто запер.

Сначала она очень разозлилась, но поостыв, сочла, что ей все равно. Решила включить телевизор, но нигде его не увидела. В гостиной посередине комнаты стоял лишь диван, на котором, как видно, спал Отто Бирман. Она уселась на диван, скрутила из записки, которую он ей написал, пепельницу и закурила. Она не держала сигареты во рту около двенадцати часов.

В приоткрытое окно, выходившее в парк, доносилось пение птиц.

А может быть, это ей наказание за отвратительные мысли сегодня утром.

Вот только наказание она получила из рук добродушного и не умеющего обращаться с женщинами инспектора Бирмана.

Ровно в два часа тридцать семь минут машина Отто остановилась в одной из боковых улочек, выходивших к реке. Всю дорогу они проделали молча. Он сконфуженно молчал из-за того, что закрыл ее на ключ, а она — от того, что он переживает, и это в очередной раз заставило ее почувствовать себя так, будто она ему навязалась. Перед тем, как расстаться, они сначала договорились, что через час Отто заберет ее с этого же места, но потом он решил остаться и ее ждать.

Ванда дошла до реки, потом повернула по направлению к озеру, как ей объяснил Отто, и пройдя несколько сотен метров, оказалась перед нужным ей зданием. У входа была прикреплена небольшая металлическая табличка, на которой рукописным шрифтом значилось: «Вав, литературное агентство». Здание было старым. В обширном вестибюле за огромным письменным столом одиноко сидела консьержка с седыми волосами и пронзительными голубыми глазами, которая спросила ее, чем может быть ей полезна.

— Мне нужно поговорить с господином Робертом Вавом, — сказала Ванда.

— А вам назначено?

— Нет.

— Тогда боюсь, что это невозможно.

Несмотря на очень мелодичный голос, тон консьержки был холодным и ровным, как стекло.

— А могу я поговорить с его секретаршей?

Женщина за письменным столом несколько поколебалась. Потом подняла трубку телефона, нажала на какую-то кнопку и стала ждать. Ожидая, она рассматривала Ванду, и в ее глазах читалось откровенное неодобрение. Когда ей ответили, она сказала несколько слов по-немецки, из которых Ванда ничего не поняла, потом с тем же молчаливым укором в глазах протянула трубку ей.

— Мне нужно поговорить с господином Робертом Вавом, — повторила Ванда и добавила: — Немедленно.

— По какому вопросу? — поинтересовались на другом конце провода.

— По личному.

— Господин Вав не принимает по личным вопросам.

— Передайте ему, что с ним хочет разговаривать вдова болгарского Гертельсмана.

— Что? Чья вдова?

— Передайте ему именно так, как я сказала: вдова болгарского Гертельсмана.

В трубке наступило молчание — верный признак того, что ее записывают.

— Минуточку.

Секретарша закрыла телефон, и Ванда тоже опустила трубку на рычаг.

Через минуту телефон зазвонил.

— Господин Вав вас примет. На ресепшене вам объяснят, как к нему пройти.

Приемная, куда ее ввели после того, как она добралась до третьего этажа, была обставлена дорого и элегантно. В этой нарочито простой обстановке было достаточно уютно, чтобы человек без напряжения провел в ней час-другой, но не настолько комфортно, чтобы захотелось остаться надолго. Из окна было видно озеро. На стенах висели фотографии нобелевских лауреатов, которых агентство выпестовало на протяжении сравнительно недолгого периода своего существования. За исключением одного-единственного портрета, все они принадлежали мужчинам. Несколько имен Ванде были знакомы, но были и такие, о которых она вообще никогда не слышала. Хотя этот факт вряд ли взволновал бы лауреатов, узнай они о нем. Все лауреаты смотрели на нее строго и, как ей показалось, даже несколько скованно, хотя в глазах у некоторых, явно в момент съемки, все-таки промелькнула искорка самоиронии.

«Передовой отряд, — подумала Ванда. — Бедные люди!»

Ей пришло в голову, что нобелевские лауреаты, подобно каторжанам, обречены влачить бремя славы до конца своих дней без права на помилование.

Один из них был Эдуардо Гертельсман.

Когда дверь в другом конце приемной открылась, чтобы кого-то впустить, она все еще разглядывала портрет.

— Это настоящий, — вместо приветствия сказал вошедший. — С кем имею честь?

— Я Евдокия Войнова, — ответила Ванда, протягивая ему руку.

Мужчина слегка пожал ее и тут же выпустил, словно боясь обжечься. Его пальцы были удивительно тонкими и холодными, какими-то бескровными.

— Примите мои соболезнования по поводу кончины вашего супруга. Какой нелепый инцидент!

Ванда внимательно посмотрела на него.

— Вы прекрасно знаете, что речь не идет об инциденте.

— А о чем, по-вашему? Всегда, когда погибает человеческое существо из-за того, что материализовался определенный риск, в конечном итоге мы говорим об инциденте.

Роберт Вав уселся в кресло спиной к окну и скрестил длинные, тощие ноги. Он был одет в черный костюм и белую рубашку без галстука. И так как свет шел сзади, вся его фигура походила на большую, мрачную тень.

«Он похож на похоронного агента», — отметила Ванда, поудобнее устраиваясь на диване напротив него.

— Если бы речь шла об инциденте, вы бы сейчас не сидели здесь, — сказала она.

— А вы не допускаете, что я здесь именно потому, что считаю произошедшее как раз инцидентом? Или, по-вашему, я напрочь лишен всех человеческих чувств, в том числе, и чувства сопричастности?

— Честно говоря, господин Вав, я вообще не имею о вас представления и не хочу иметь. Я приехала к вам только для того, чтобы узнать правду.

— Как интересно! А о какой правде идет речь, позвольте узнать?

— Правду о смерти моего мужа, Асена Войнова.

— Я слышал, что он погиб при нелепых обстоятельствах, но подробности, к сожалению, мне не известны. Конечно, жаль. Он был интересным писателем. Мое агентство могло бы помочь ему сделать карьеру, подняв ее на гораздо более высокий уровень, если бы не эта трагическая случайность. Впрочем, это могло бы стать более серьезной темой разговора между вами и мной. Ведь вы, как я понимаю, являетесь его наследницей и преемницей его авторских прав.

— Что вы хотите сказать?

— Только то, что это, возможно, не последняя наша встреча. Все зависит от вас.

Внезапно дверь открылась и в приемную вошла секретарша Вава. Она протянула ему какую-то книгу, после чего молча удалилась. Вав сосредоточенно пролистал ее и передал Ванде.

— Наверняка, вы это видите впервые. Сегодня утром мы получили сигнальные экземпляры. Рассмотрите внимательно. Надеюсь, после этого вы измените ваше отношение в более конструктивную сторону.

Ванда повертела в руках книжонку, скорее напоминавшую брошюру. Это была та же повесть Войнова «Свет», которую она уже читала. Только теперь на обложке стояло название «Light» и все сто восемь страниц были переведены на английский.

— Я могу оставить ее у себя?

Роберт Вав согласно кивнул.

— А теперь давайте вернемся к вопросу о смерти Асена.

— Думаю, мы его исчерпали.

— Вовсе нет. Мы еще даже не начали. Для начала я бы хотела, чтобы вы рассказали мне, какую роль сыграло ваше агентство в его смерти.

— Это неправда. Я не знаю, кто ввел вас в заблуждение, но агентство здесь ни при чем…

— А как же план похищения Гертельсмана? А вот это? — И Ванда потрясла книжкой, которую ей только что дал Вав.

Тень на его лице еще больше сгустилась.

— Похищение господина Гертельсмана — это драма, и мы не хотим, чтобы она переросла в трагедию, — Вав произнес это медленно, делая упор на каждом слове. — Кроме того, вы не тот человек, с которым я стал бы это обсуждать. Что же касается перевода книги вашего мужа, это оговорено в законном договоре, где прописаны финансовые и другие отношения, связанные с правами и продажей. Вам следовало бы ознакомиться, прежде чем приезжать сюда и с порога предъявлять бездоказательные обвинения.

При этих его словах вдруг снова появилась секретарша и положила на стол какой-то документ.

«Может быть, наш разговор подслушивают? — подумала Ванда. — И даже записывают…»

Но в данный момент ее это мало интересовало, хотя она бы дорого дала, чтобы иметь запись разговора, которая, если она сумеет вырвать у Вава признания, будет поистине бесценна.

— Вы читайте, читайте, — предложил ей Вав.

Документ представлял собой договор, заключенный между владельцем и управляющим агентством «Вав» Робертом Вавом и автором романа «Свет» Асеном Войновым, о передаче авторских прав на издание романа. На девятнадцати страницах перечислялись обязательства и условия, которые ничего не говорили Ванде. Она быстро перелистала страницы и наконец нашла то, что искала.

— Двадцать тысяч евро!

— Правильно ли я понимаю, что ваш супруг не сказал вам об этом гонораре? — усмехнулся Вав. — Жаль, если это так. Но в таком случае, если у вас есть какие-то претензии, то вряд ли разумно предъявлять их нам. Агентство выполнило свои обязательства по всем пунктам. Гонорар был выплачен сразу же после подписания договора. Если вы посмотрите на последнюю страницу, то, наверное, узнаете собственноручную подпись вашего мужа.

— Но это ужасно много денег за такую книжонку!

Роберт Вав улыбнулся еще шире. Ванде показалось, что еще немного и уголки его губ коснутся ушей.

— Любопытно, — отметил он. — Ваш случай поистине уникален. Обычно литературные вдовы стараются любыми средствами повысить акции своих незабвенных и высокоодаренных покойников. А вы делаете наоборот.

— Просто я знакома с творчеством моего мужа, — ответила Ванда. — И считаю, что есть гораздо более интересные произведения.

— Например?

— Например, вот это.

И она достала из сумки последнюю рукопись Войнова.

Роберт Вав посмотрел первую страницу и оставил рукопись на столике перед собой.

— Что это?

— Это роман. Последний.

— Законченный?

— Да, я так думаю.

— И в Болгарии он не издавался?

— Нет.

Он накрыл рукой пачку листов.

«На первый взгляд, рука артиста, — подумала Ванда. — А в сущности, лапа торгаша».

— Вот видите, как мы хорошо понимаем друг друга, — сказал Вав. — А вы: двадцать тысяч ужасно много и прочее, и прочее. Вы должны понять, мадам, что у нас совсем иные стандарты. И будучи одним из самых успешных агентств в мире, мы не можем платить крохи своим клиентам. Что скажут в таком случае наши нобелевские лауреаты?

Он бросил растроганный взгляд на портреты. А потом продолжил:

— Я вижу и понимаю вашу боль, связанную с потерей. Но хочу вас заверить, что она не только ваша. Могу понять и ваше разочарование по поводу того, что господин Войнов забыл сообщить вам сумму гонорара. Но с другой стороны, он оставил вам нечто гораздо более ценное — свое творчество, свою последнюю рукопись. И вы поступили исключительно разумно, решив обратиться к нам. Пусть это не покажется вам абсурдным, но в случае с рукописью я бы стал рассматривать сумму в двадцать тысяч как стартовую. Естественно, при условии, что вы перестанете мучить себя нелепыми подозрениями по поводу трагической смерти вашего мужа. Я отдаю себе отчет, что женщине в вашем положении порой нелегко принять объективную истину, но могу вас заверить, что чем быстрее вы справитесь с вашими сомнениями, тем скорее мы приступим к конкретному обсуждению вопроса о переводе и издании последнего романа вашего супруга.

— Я хочу получить копию договора, — заявила Ванда. — Думаю, что мне следует обсудить все с моим адвокатом, прежде чем мы продолжим.

— Я могу вас только поздравить по поводу трезвого подхода к делу, — сказал Вав на этот раз без тени улыбки.

В этот миг вошла секретарша, безмолвно взяла договор и спустя всего минуту принесла готовую копию.

Ванда молниеносно прибрала копию в сумку, словно боялась, что ее кто-то может у нее отнять.

— И все-таки, я не могу себе объяснить тот факт, что ваше агентство, которое работает исключительно с самыми известными в мире персонами, вдруг решило иметь дело с таким автором, как мой супруг, который, при всем его таланте, не мог и мечтать оказаться в их компании.

— Я очень рад, что у вас столь высокое мнение о нас, — любезно ответил Вав. — Я надеюсь, что в ваших словах не прячется подозрение в проведении агентством политики дискриминации некоторых наших авторов. Действительно, у Асена Войнова не было тех возможностей, которыми обладает значительная часть наших писателей. Но у него было другое преимущество: он — представитель почти не известной страны, о которой, если и говорят, то непременно негативные вещи. Иными словами, рассуждая логически, можно предположить, что у вас есть литература, но ее никто не читал, и мир вообще не интересуется ею. Ваша единственная экзотика — ваше коммунистическое прошлое, но и оно уже здорово поистрепалось, потому что принадлежит не только вам. А между тем на планете произошло много нового. Взять хотя бы терроризм. Или глобальное потепление. История идет вперед и никогда не останавливается. Единственный способ противостоять этому — попытаться не остаться за ее бортом. Но все имеет собственную цену. И именно на этом основана наша надежда, что такой автор, как ваш супруг, мог бы стать следующим большим открытием мировой литературы, уже давно перенасыщенной, надо прямо сказать, талантами и славой своих знаменитых творцов. Потому что, чего греха таить, пусть даже речь и идет о литературе, мы давно уже живем в потребительском обществе. Слишком большое разнообразие и высокое качество тоже приедаются. А скука, как вы можете себе представить, не является гарантией успеха. В случае с Асеном Войновым мне хотелось опробовать несколько иную формулу: появившийся неизвестно откуда писатель, у которого не так уж много тем для творчества, но достаточно смелости, чтобы продолжать пытаться сказать что-то, что он считает важным. Звучит абсурдно, правда? Но только на первый взгляд. Мы же с вами принадлежим к сонму непосвященных, и сколь бы мы ни пытались утверждать обратное, нам этот вид страдания незнаком. Я ни в коем случае не хочу сказать, что Асен Войнов был посредственностью, но попытайтесь только на секунду представить, что значит быть обреченным до конца жизни нести бремя посредственности. Разве это легко? Нет. Это тяжкий выбор. Возможно, даже самый тяжкий. И мы должны относиться к нему с уважением. Быть талантливым и созидать легко. Это каждый может. А вот другое — это для избранных.

— Вы хотите сказать, что собирались сделать Асена мировой известностью, несмотря на его бездарность?

— Ничего подобного, — засмеялся Вав. — Во всяком случае, не такими словами. Я — торговец, мадам Войнова, я умею продавать, а не давать оценки. И уверяю вас, я бы смог продать вашего мужа довольно дорого. Без преувеличения, я могу гарантировать, что через десяток лет ваша страна могла бы иметь собственного нобелевского лауреата, первого, если не ошибаюсь. Нет, не смотрите на меня так, я — не сумасшедший. Просто очень хорошо разбираюсь в тонкостях своего бизнеса. И в каждом своем действии руководствуюсь двумя золотыми правилами. Во-первых, лошади для конных состязаний не рождаются, их специально готовят. И во-вторых. Для того, чтобы прибыльный бизнес мог подольше оставаться таким, поддерживая свой статус-кво, иногда он должен разрушать его, чтобы позволить ему восстанавливаться естественным путем. Рынок — это самый естественный регулятор в мире. Но и он, как и природа, требует, чтобы о нем заботились, дабы уберечь его от пагубного воздействия людей.

— Вы только забываете об одном, — прервала его Ванда, — Асен Войнов мертв.

— Это для нас не проблема. Конечно, нобелевская отпадает, но трагическая смерть тоже хорошо продается. К тому же я уже занялся поисками его преемника. Болгарского Гертельсмана, как вы остроумно выразились. Мой план достаточно солидный, чтобы ему могли помешать какие-то обстоятельства, пусть даже и столь жестокие. Надеюсь, вы не станете страдать, что вам не повезло стать вдовой нобелевского лауреата. Но даже если и будете, то что я могу поделать. Поверьте, компенсация, которую я вам только что предложил, отнюдь не маленькая. Разумеется, это мое решение было продиктовано уважением к вашему покойному супругу и вашему горю. Мне бы не хотелось, чтобы мою финансовую помощь вы воспринимали как нечто само собой разумеющееся.

— Я не собираюсь вас шантажировать.

В этот миг дверь приемной снова распахнулась, но на этот раз в комнату вошла не секретарша, а Настасья Вокс.

Увидев Ванду, она застыла, как истукан, не зная, что ей делать: идти дальше или, наоборот, развернуться и выйти из комнаты.

— Одна из наших лучших агентов, мисс Настасья Вокс, — представил ее Роберт Вав.

— Мы уже встречались, — ответила Ванда.

Настасья Вокс по-прежнему не двигалась с места, но с каждой минутой все больше походила на кошку, готовящуюся к прыжку.

— Значит, ты знакома с госпожой Войновой, Настасья? Как мило!

— Она никакая не госпожа Войнова, — прошипела Вокс. — Она из полиции.

— И я счастлива вас видеть, — заверила ее Ванда.

— Как так… — не понял Вав.

— А вот так, — голос Настасьи Вокс угрожающе набирал силу. — Она расследовала похищение Гертельсмана в Болгарии. Даже попыталась меня задержать в аэропорту.

— И теперь жалею, что не сделала этого, — сказала Ванда. — Но никогда не поздно. Единственное утешение для вас — это то, что свой срок вы будете отбывать в швейцарской тюрьме, а не в болгарской. А это немало, уж поверьте мне.

— Охрана! Охрана!

Вав не успел выкрикнуть в третий раз, как двое крепких мужчин в одинаковых костюмах ворвались в приемную, словно два мощных ротвейлера.

— Помогите даме найти выход, — приказала Настасья.

Охранники подхватили Ванду под руки и почти вынесли ее из комнаты. Потом вошли вместе с ней в узкую кабину лифта.

— Спокойно, ребята. Предупреждаю — я из полиции, — успела сообщить им Ванда, пока дверь еще не закрылась. Но они вообще не обратили на ее слова никакого внимания.

Пока они вели ее под руки по вестибюлю, она поймала холодный, оценивающий взгляд консьержки.

Мужчины-ротвейлеры вывели Ванду на тротуар и только тогда выпустили из рук. Один из них насмешливо произнес:

— Приятного вам дня, госпожа полицейский!

А второй лишь неловко усмехнулся.

Ванда пошла вперед и перед тем, как свернуть в боковую улочку, обернулась. Как будто что-то ее подтолкнуло это сделать.

У входа в агентство стоял человек, который то ли собирался войти внутрь, то ли только что вышел. Он даже не посмотрел в ее сторону.

Ванда видела его впервые.

И все-таки могла поклясться, что это был Эдуардо Гертельсман.