Ночная ведьма

Глава 14

Ростов-на-­Дону,

сентябрь 2018 года

Рано утром при звуках низкого дядиного голоса Павел вынырнул из ночных кошмаров. Василий безуспешно старался говорить шепотом:

— Я заберу его с собой… Без вариантов.

Павел догадался, что дядя говорит с сестрой и речь идет о его, Павла, судьбе. Ясное дело, мать непременно хочет с ним поговорить, просит его вернуться в Москву. Но у парня включился все тот же жалкий рефлекс: упорно притворяться, что трагедия не так уж велика и, во всяком случае, он не имеет к ней отношения.

— Привет, мама. Как у тебя дела? Это ужасно… Знаешь, я все время говорил ему, что это безумие.

Василий шумно вздохнул, возвел глаза к потолку и выхватил у Павла телефон.

На безудержный плач сестры Василий коротко ответил: «Я этим займусь» — и нахмурился. Это выражение лица теперь сопровождало каждый брошенный на племянника взгляд.

— Засранец!

Два дня Павел не слезал с дивана, он то лежал, уставясь в потолок и разглядывая разводы от протечек, будто загадочные знаки, которые необходимо расшифровать, то чатился в «Тиндере» с девчонками. Он пользовался этим приложением как рабочим инструментом. Соблазнял молодых (и не очень) женщин, завязывал с ними переписку и, наконец, выуживал у них немного денег. Павел всегда отдавал должное сексуальным инстинктам как эффективному рычагу для вымогательства. Еще в школе он успешно срубал деньжат, перепродавая парням ношеные трусики приятельниц и одноклассниц.

— И тебе не стыдно, Лис? — ­как-то спросил его Саша.

— Спустись с крыши, перестань торчать на травке, тогда и поговорим, что такое хорошо и что такое плохо, окей?

Павел сгреб приятеля в охапку и расхохотался.

— И потом, это не преступление, девчонки рады оказать мне маленькую услугу…

После разговора с сестрой Василий сел за компьютер, изредка поглядывая на племянника, на его идиотскую улыбочку в синеватой подсветке айфона. Как он мог позволить себе такую дорогую штуковину? Ведь целыми днями бьет баклуши…

А пальцы Павла резво бегали по экрану. Анастасия, Настя, близкая подруга — как же быстро он стал ее близким другом — кинула ему денег на счет для оплаты нескольких ночей в отеле и билета на самолет. Его вранье до сих пор срабатывало безотказно, Настя всегда ловилась и раскошеливалась.

Но сегодня он был не так горд собой, как обычно. Он боялся читать эсэмэски. У него не было ни малейшего желания следить за своим и Сашиным рейтингом популярности на ютьюб-­канале или в «Твиттере».

Со вчерашнего дня он так и сяк крутил в голове сообщение, которое хотел послать Ирине.

Простое «Как дела?» — слишком нейтрально. Он еще не завоевал ее, до этого далеко, к тому же в его интересах казаться чувствительным. «Я в отчаянии / в ужасе / подавлен…» — не годится. Наверное, лучшим выходом будет промолчать еще несколько дней. Исчезнуть. Вернуться, когда возмущение сменится тревогой, и пустить в ход историю, которую он за это время успеет состряпать.

Павел решил так и поступить, отложил телефон и встал размять ноги.

Василий вел себя так, будто никакого Павла в доме не было. Он просто предупредил племянника, что занят организацией экспедиции по лесам и болотам в окрестностях Волгодонска. Больше они ни о чем не говорили.

В квартире было две комнаты, основная и спальня. Василий работал за кухонным столом, иногда бросая на племянника косые взгляды, скорее обеспокоенные, чем сердитые. Невероятно похож на своего отца! И когда парень научился так презирать мир, жить, будто никто и ничто не имеет значения? Василий решил помочь сестре вывести племянника на верную дорогу. Часами просиживая перед монитором, Василий рылся на ­каких-то сайтах, изучал с лупой старые карты, делал выписки, а когда уходил из дома, запирал за собой дверь на ключ. Он не мог понять, почему племянник так равнодушно воспринял смерть лучшего друга. Василию хотелось влепить этому парню хорошую затрещину, чтобы вернуть на свет маленького глазастого мальчишку, который был счастлив, когда дядя учил его завязывать шнурки, выдавливать сок из дольки лимона на бутерброд с тресковой печенью или сверлить лунку во льду для зимней рыбалки.

Василий любил Павла как сына, которого у него не было. До сегодняшнего дня любил.

— Что ты делаешь, дядя?

Павел ткнул пальцем на разложенные повсюду старые карты — на столе, на полу, на стульях. «Все ищешь кольцо Фродо?» — ухмыльнулся он про себя.

Когда Павел был подростком, Василий подарил ему сагу Толкина. И примерно в то же время их связь прервалась. Дядя вспоминал, как племянник задвинул книги в угол и к ним не прикасался.

Насколько Павлу было известно, дядя всю жизнь прожил бобылем, ни жены, ни детей. По словам матери, пока их с Василием родители были живы, брат с сестрой ни в чем не нуждались и будущее виделось им лучезарным. Василий был гордостью семьи, у него были задатки талантливого инженера. Но все рухнуло, когда родители погибли в дорожной аварии. Брат и сестра были слишком малы для самостоятельной жизни, их поместили в детский дом, они затосковали. Василий уже не был многообещающим ребенком, он замкнулся и ушел в себя, как раненое животное, отказался от мечты, которую лелеял с первых школьных лет. Потом устроился на работу, на которой не мог реализовать свои способности, поселился в пригороде Ростова-на-­Дону и стал настоящим бирюком, когда младшая сестра улетела в Москву. Павел не знал Василия, полного жизни и надежд, Василия до трагедии, о которой мать иногда рассказывала. Представить этого рослого, немного неуклюжего человека в обществе женщины казалось Павлу столь же нелепым, как вообразить его пловцом-­синхронистом. И все же у Василия бывали женщины, одна из них десяток лет владела его сердцем и морочила ему голову. С тех пор Василий больше не решался на чувства. На смену страсти к неверной женщине пришла страсть к истории, постепенно вытеснив горечь и тоску от вопросов, на которые никто не находит ответа. Время от времени утешаясь водкой и любовью без обещаний, он постепенно свыкся с жизнью мизантропа, жадного до исторических загадок.

Его квартира была подлинным холостяцким логовом, в котором годами не хозяйничала женская рука. В ванной комнате не нашлось бы места флакону с туалетной водой или баночке с ночным кремом: давно разбитая стеклянная полка так и не была заменена, и все банные принадлежности ютились по краям раковины. По обеим сторонам тахты стопки книг служили прикроватными столиками. Водруженный на кухонный стол компьютер указывал на то, что хозяин ест всегда в одиночестве.

Василий был айтишником и работал в основном дома. Раз-другой в неделю он заглядывал отчитаться в свою контору, что делал без особого энтузиазма. Но такое положение дел позволяло ему отлучаться на несколько дней после выполнения задач, над которыми он вкалывал без продыху.

Павел, поселившись у дяди, почти не спал, на улицу не выходил и пытался обмануть свою тревогу. Ночь призывала его к ответу, его одолевали галлюцинации, в которых он без конца падал в пустоту. Просыпаясь в поту, с бешено колотящимся сердцем, он по-прежнему видел дядю, сидевшего перед экраном компьютера и ожесточенно лупившего по клавишам, таким крошечным под его огромными руками.

Василий производил много шума, громко разговаривал сам с собой вслух, не обращая внимания на племянника, иногда подносил к своим мясистым губам бутерброд и жевал его, роняя крошки, застревавшие в густой бороде. Время от времени он косился на Павла, бормотал ­что-то нечленораздельное, мог плеснуть ему стопку водки или бросить ему на колени бутерброд. А Павлу была на руку эта «оперативная пауза», и он уже подумывал с помощью раздобытых кетфишингом денег метнуться в Питер и там ­какое-то время перекантоваться.

Павлу, погруженному в свои планы, было невдомек, что дядю сжигает затаенная ярость. Всякий раз, когда Василий делал глоток водки или пытался снять напряжение разговором с племянником, его гнев был готов вырваться на свободу. В ходе разговора то выражение лица Павла, то его неуместное словцо рисовали Василию ужас случившейся трагедии и зловещую роль в ней племянника, роль, которую тот отказывался признавать. Легкомыслие и очевидная неспособность парня ощутить вину были для Василия невыносимы. В такие минуты дядя вскакивал и выбегал в другую комнату, не дожевав бутерброд или оборвав себя на полуслове.

На четвертый день Василий велел племяннику принять душ и одеться.

— Мне предстоит вылазка. Ты мне поможешь.

Они забрались в фольксваген, которому было лет двадцать, не меньше. Вентилятор отопления заработал только после крепкого удара дядиного кулака.

На развале спортивных шмоток Василий выхватил две пары парусиновых штанов, три футболки, флисовый джемпер, все это он торопливо прикладывал к Павлу и навскидку решал, годится или нет. Дядя заставил примерить пару треккинговых ботинок, тут Павел заподозрил недоброе и попытался увильнуть. У него не было ни малейшего желания тащиться с дядей в экспедицию. Он хотел только немного отсидеться в тишине, и если дядюшка свалит, то почему бы не назначить в квартире встречу-­другую с ростовскими малышками.

— Я с удовольствием буду поливать твои цветочки…

Василий не удостоил племянника ответом. Он был не из тех, кто разводит цветочки. Его взгляд был настолько красноречивым, что Павел перестал сопротивляться: понял, что дядю от него того и гляди стошнит…

Потом они зашли в ближайший универсам, купили провизию на несколько дней: сухари, квас, печень трески, черный чай, копченый сыр, черный хлеб, сало и несколько бутылок водки.

Вернувшись домой, Василий под тоскливым взором племянника вытащил два рюкзака. По мере наполнения рюкзаков планы Павла рушились. Какого черта они будут мотаться по лесам и болотам с лопатой, киркой, котелком и растрепанными картами полувековой давности?

— Ты понесешь палатку, — сообщил Василий, засовывая вглубь рюкзака тяжелый, смотанный рулоном брезент, от которого пахну́ло плесенью.

Дядей все больше овладевал странный энтузиазм, а Павел с нарастающей тоской поглядывал на диван, с которым предстояло расстаться. Сердце заныло от грядущих тягот: ночей под открытым небом и мозолей на ногах.

Дядя ободряюще треснул его по затылку, и Павел закашлялся.

— Попробуй поспать, Лис, я разбужу тебя очень рано, нам предстоит славная прогулка. Ты должен быть в форме! На этот раз подвергаться риску будешь ты.

Дядя улегся спать одетым. Павел в темноте видел его открытые глаза, устремленные в потолок. Ни дядя, ни племянник в эту ночь так и не заснули.

В голове Павла брезжили гиблые болота и залитый дождем хмурый осенний подлесок, и он, закинув руки за голову, поймал себя на том, что тоскует по Чертанову. Его беспокоил дядин азарт, и ему было страшно представить, что же его дядя так жаждет откопать.