Ночная ведьма

Глава 17

Авиабаза в Энгельсе,

май 1942 года

— На этой вой­не сражаться будут не только мужчины, — чеканил нежный голос, так не вязавшийся с властными чертами лица той, что держала речь перед 122-й частью в полном составе. — На полях ее сражений найдется место и женщинам, — добавила летчица, повернувшись к Ивану Голюку, перед которым открывалась блистательная военная карьера, его широкая грудь уже была увешана наградами.

Девушки столпились в столовой, вскоре к ним присоединились мужчины, пилоты и штурманы, чтобы послушать Марину Раскову, отличную летчицу, гордость Советского Союза, агента НКВД — органа, созданного в 1934 году и занимавшегося среди прочего государственной безопасностью. Девушки уже слушали ее речь в Москве на Маросейке, когда проходили отбор, но сегодняшний день был поворотным в их судьбе. Тренировки закончились, и летчицы были готовы идти в бой.

— Я счастлива и горда, что вижу перед собой отважных женщин, будущих летчиц, штурманов и механиков, — продолжила Раскова. — Раз вы стоите здесь, можно не сомневаться, что вы оправдаете надежды Родины и ваших семей. Для меня огромное счастье собрать вас перед отправкой на фронт Великой Отечественной вой­ны. Летчицы, женщины-­штурманы, женщины-­механики, Советский Союз ждет вас! Вы ему нужны!

Все девушки вспомнили тот день, три месяца тому назад, когда они проходили отбор. Тогда они робко жались друг к дружке, с замиранием сердца приближаясь к той, что стала идеалом для всякой советской девушки. Сегодня же они расправили плечи и гордились своими достижениями: хоть они и женщины, на них теперь смотрят как на настоящих солдат, которые плечом к плечу с мужчинами пойдут бить фашистов, чтобы спасти Родину.

Отбор был суровым, а тренировки еще суровее. Тысячи кандидаток устремились со всех концов страны, чтобы попытаться поступить в заветную 122-ю авиачасть, которая по окончании тренировок будет разделена на три полка: дневной бомбардировочный, ночной бомбардировочный (588-й, оказаться в котором не хотел никто) и 586-й истребительный, о котором все мечтали.

— Дорогие товарищи! Маяки нашей Родины! Будьте безжалостны с фашистским врагом, который теснит нас и душит… Но он не знает, что такое великая русская душа! — чеканила Марина Раскова.

Ее речь окончилась громом аплодисментов.

В глубине зала мужчины, слышавшие слова летчицы, тоже ожидали напутствия. Всех охватили и общий трепет радости, что они достойны возложенных на них надежд, и общая тревога. Завтра вражеские снаряды, бомбы и самолеты станут для всех реальностью. Сейчас все напряженно ждали распределения по полкам.

А в самых задних рядах, за командирами, инструкторами и политруками, стояли музыканты из числа летчиков и штурманов. Их оркестру предстояло открыть бал, пальцы музыкантов нетерпеливо поглаживали бока скрипок и пробегали по клавишам аккордеонов.

Накануне женщины 122-й авиачасти при свете тусклых ламп допоздна мастерили себе наряды из пришедшего в негодность парашютного шелка. Одни повторяли свой любимый классический крой: приталенное платье ниже колена; другие шили прямое, с воланами. Оксана снова отличилась.

— Где ты откопала эти блестки? — спросила Вера с вымученной улыбкой и плохо скрываемой завистью.

Оксана, очень довольная своей находчивостью, провела кончиками пальцев по декольте кремового платья, эффектно украшенного ­каким-то черным искристым веществом.

— Это порох, я его добыла из ружейных пуль, — прошептала она, не сводя глаз с командира Семенова, речь которого подходила к концу.

Аплодисменты еще не отзвучали, когда заиграли музыканты, и тут же стали составляться пары. Огромный зал, в котором до сих пор только наспех глотали пищу, заполнился раскованным смехом и улыбками.

Вера и Оксана выжидали момент, чтобы атаковать Семенова. Софья от души смеялась. Татьяна отплясывала так, будто не было никакой вой­ны.

Галина пила, бранилась и старалась овладеть вниманием двух изрядно набравшихся пилотов; энергично жестикулируя и повышая голос, она рассказывала им ­какой-то из своих бесчисленных анекдотов. Один из летчиков уже не мог сфокусировать взгляд, и его глаза бегали из стороны в сторону.

— В Москве один мужик идет поздно вечером домой. Милиционер остановил его и спрашивает документы. Мужик так перепугался, что уронил их. Милиционер подобрал и читает: «Анализ мочи… Вот черт! Иностранец! Шпион!» Приставил дуло пистолета к виску бедолаги и читает дальше: «Протеины: отсутствуют. Сахар: отсутствует. Соли: отсутствуют». Вы свободны, товарищ пролетарий!

Был канун лета, и Ане хотелось воскресить в душе волшебные мгновения этого времени года. Ее переполняла радость, подпитанная ностальгией, когда в веселый гомон праздника ворвался резкий голос:

— Минуту, пожалуйста! Минуту, пожалуйста!

Музыка смолкла.

Это был Голюк. Он выждал, когда все разочарованно утихнут, и объявил:

— Я просто хотел сказать несколько слов о 122-й части, первых советских летчицах, которые отправляются на фронт! А знаете, что сказал наш любимый Толстой? — начал политрук и выдержал паузу. — «Когда я буду на три четверти в могиле, то скажу, что думаю о женщинах, и сразу захлопну крышку гроба!»

Договаривая последние слова, Голюк не смог удержаться от смеха.

— Вот идиот! — вздохнула Софья, возводя глаза к потолку.

— А я ведь так люблю Толстого, — расстроилась Татьяна.

— Обойдемся без продолжения его глупостей! — шепнула Вера на ухо Оксане и подмигнула скрипачу Алеше, не сводившему с нее глаз.

Алеша заиграл, и зал вновь наполнился смехом. За скрипачом вступил аккордеонист Ваня, и вот уже все музыканты играли мазурку.

Мужчины и женщины снова кинулись танцевать, чтобы не упустить последних мгновений радости перед началом боев.

Праздник набирал обороты, и всех покидали скованность и напряжение последних недель. Назавтра им всем предстояло уйти на фронт, а сейчас хотелось лишь одного: танцевать. Они болтали, смеялись и на миг забывали, что их ждет.

Каждую минуту составлялись новые пары. Вера и Оксана были нарасхват, ведь о них долгие недели тренировок мечтал едва ли не каждый пилот. Теперь красавицы принимали приглашения, почти позабыв о командире Семенове, который исчез, чтобы обсудить важное дело с инструкторами и Мариной Расковой.

Аню пригласил штурман Антон, его в своей части считали живым талисманом, настолько общение с ним было легким и приятным. Из робости она отказала ему один, два, три раза, но наконец настойчивость курносого парня со смеющимися глазами ее покорила. Ане вдруг стало так хорошо в его сильных руках, что она начала тайком вдыхать его запах у шеи, как ­когда-то делала с Далисом.

— Я с первого дня понял, что ты очень смелая. Жалею, что ждал все это время и только сегодня об этом сказал, — сказал Антон, кивком головы указав на ее коротко остриженные волосы.

Аня вдруг вспомнила, что сказала после стрижки ошеломленной Оксане: «Я отращу их лишь после того, как кончится вой­на».

Многие мужчины поглядывали на Аню с любопытством. Она была очень худенькой, но ее фигура, несомненно, таила женскую притягательность. Особенно привлекали ее глаза и маленькие острые грудки, которые приковывали взгляды особенно теперь, когда потеплело и девушки расстегивали воротники гимнастерок. Она задорно улыбнулась Антону в ответ, и тот еще крепче стиснул ее, как ребенок, которому хочется проявить любовь, но он не умеет ее отмерить. Он напомнил ей Далиса, близость с которым у нее была только однажды, накануне ее отъезда в Москву. С тем же восторгом сладкоежки, с тем же нетерпением Антон сжимал ее, словно пытаясь удержать в плену, боясь, как бы она не улетела.

— Из трех стрекоз ты самая красивая.

— Каких трех стрекоз? — удивилась Аня.

— Вас так называют, тебя и двух твоих подружек, Софью и Оксану. Вы всегда держитесь стайкой, у нас только и разговоров что про вашу смелость. Все мои приятели втрескались в Оксану, а по мне, ты самая хорошенькая, — добавил Антон.

— У меня есть друг, друг детства, — еле слышно проговорила Аня, будто в ­чем-то оправдываясь. — Мы вместе выросли.

Всякий раз, думая о Далисе, Аня словно видела его перед собой, такого большого, с нежной улыбкой.

«Тебе было страшно, Аннушка?» — шептал Далис ей на ухо, когда она прибегала к нему запыхавшись, едва не падая с ног. Теперь всякий раз, когда сердце начинало неудержимо колотиться, она слышала этот голос, и вспыхивал лучик надежды.

Ей было уже шестнадцать, но все так же липкий страх накрывал ее, когда она сломя голову мчалась через лес к дому Далиса, спотыкаясь, падая и растягиваясь во весь рост в рыхлом снегу.

«Почему мне так страшно, Далис?» — сердито спрашивала она друга, с волнением ощущая в нем ту силу, которая всегда будет ее защитой.

Но у Антона не было желания говорить о самолетах, фронте, вой­не и друзьях детства. Он хотел обо всем забыть, будто нет никакого завтра. У военных не было времени на долгие ухаживания.

Тебе было страшно, Аннушка?

Аня решила навсегда прогнать из памяти любимый голос. Она знала, что ей обязательно будет страшно и очень долго никто не задаст ей тот самый вопрос, не успокоит ее в ужасе бьющееся сердце.

Этот вечер с Антоном на миг связал их судьбы. Он промелькнет вспышкой и не вой­дет в долгую ткань времени. Возможно, они больше никогда не увидятся, и Аня забылась в объятиях молодого человека, закрыв глаза и оживив в памяти прикосновение кожи и запах Далиса, когда они довоенным летним днем сплелись на недавно сжатом поле.