Ночная ведьма

Глава 30

Авиабаза в Ворошиловске,

сентябрь 1942 года

Аня урезала часы сна, чтобы проведать Татьяну, которая быстро поправлялась. Ей повезло, что при падении у нее лишь треснули несколько ребер, остальные кости не пострадали. Опухоль на разбитом запястье еще не спала, но летчица уже снова рвалась в небо.

Аня ни слова не говорила подруге о расследовании, которое вела Рабова. В лагере царила неприятнейшая атмосфера подозрительности. Когда девушки не летали, их вызывали на бесконечные беседы, во время которых Рабова расспрашивала их о поведении Татьяны, о приверженности общему делу и верности Родине. Летчицы защищали подругу как могли, но каждая деталь разбиралась по косточкам и в конце концов оборачивалась против обвиняемой.

— Товарищ Аня, как давно ты знаешь Татьяну?

— Мы вместе тренировались на базе в Энгельсе.

— По своей ли доброй воле поступила она на военную службу?

— Конечно, как и мы все! Разве не все мы здесь добровольцы? Мы воюем по нашему выбору, а не по обязанности. Мне кажется, этого доказательства достаточно.

— Если бы она погибла вместе со своим штурманом, чистота ее намерений не подлежала бы малейшему сомнению, — жестко ответила Рабова.

Это был для Татьяны последний день относительной беззаботности. Ее поддерживало жизнелюбие медсестры Кати, маленькой круглолицей блондинки с высокими скулами и смеющимися глазами. Для Кати вой­на была лишь небольшой отсрочкой перед будущей карьерой киноактрисы. А пока медсестра набиралась опыта и предавалась размышлениям об анатомии, смысл которой иногда от нее ускользал.

— Мертвое тело тяжелее живого. Знаешь, Татьяна, я ни за что не смогла бы тебя поднять, как поднимаю сейчас, если бы ты дала дуба… Это наводит на некоторые мысли, я кое-что отмечаю: например, этот ужасный запах крови на снегу… А как воняет горячее железо!

Катя улавливала пульс всей страны, неотрывно слушая московское радио, и была постоянной читательницей газет «Правда» и «Красная звезда».

Медсестра сообщала новости летчицам, которым не то что газеты читать, но даже помыться было некогда.

— Ты читала статью Ильи Эренбурга во вчерашней «Красной звезде»? Она очень воодушевляет. Вот, Аня, послушай! «Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. “Убей немца!” — это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!»[10] — зачитала Катя Ане.

— Конечно. Будем надеяться, что немцам попадется эта статья, ведь мы, русские, не промахнемся, пока нашу землю топчет хоть один захватчик. Ну как она? — уточнила Аня, садясь на край кровати и трогая лоб дремавшей Татьяны.

— Хорошо. Пошла на поправку. Да и округлилась немного, а то ведь совсем отощала! — улыбнулась Катя. — Ну а у тебя, есть новости от родных, от друзей?

Аня регулярно получала письма от Софьи и Оксаны, но от домашних так и не было вестей. Их деревушка под Псковом не могла не пострадать от немцев, поскольку город был занят фашистской армией 9 июля прошлого года, но Аня продолжала надеяться. Прежде всего она запретила себе думать о самом плохом. Они должны были перебраться в Сибирь, не дожидаясь обострения ситуации…

В полевом госпитале — лачуге, реквизированной у местного колхоза, — несколько раненых девушек дремали, другие томились от скуки. Из всех, с кем Ане довелось повстречаться в последнее время, Катя лучше всех сумела абстрагироваться от вой­ны. Медсестра любила повторять, что все пройдет и надо готовиться к послевоенной жизни. Недавно она узнала, что в качестве медсестры прикомандирована к действующей части и скоро ее перебросят в Севастополь.

— Катя, нам нужно переписываться! Я хочу получать от тебя вести! — повторяла Аня, которая теперь приходила не только проведать Татьяну, но и перекинуться словом с Катей.

— Конечно! — воскликнула Катя. — Ведь вряд ли у меня найдется минутка, когда я стану новой Ольгой Жизневой[11] и буду сниматься в фильмах своего красавца-мужа, — добавила она с пикантной улыбкой.

Катя не была красавицей. Густые брови утяжеляли ее взгляд, нос был длинноват, а лицо широковато, но улыбка преображала девушку, и Катя об этом знала. Странное дело, но ее не всегда уместная привычка осмеивать все подряд, в том числе и самые серьезные вещи, придавала ей неотразимое очарование, которое сквозило даже в ее почти ребяческой походке. Татьяне и Ане легко было представить, как своеобразная Катина манера держаться взорвет большой экран.

Незадолго до отъезда на фронт, в июле 1941 года, она встретила призывника, студента-­киношника, о котором говорила без умолку. Они провели ночь в разговорах, «но не только», игриво улыбаясь, добавляла медсестра.

— Его зовут Сергей Бондарчук[12]. Он написал мне свое имя на странице книжки, которую читал. Это был «Тихий Дон» Михаила Шолохова. Он вырвал страницу — рраз! Взял и вырвал! Он, верно, при деньгах, раз может себе такое позволить, невероятно! — смеялась Катя, прищелкивая языком.

Аня часто думала о том, что Катя — в своей отстраненности от ужасов вой­ны, страданий, кровопролития и ран — была самой сильной из всех ее знакомых. Ведь медсестра никогда не подчеркивала присущие ей щедрость и заботу, светлела всякий раз, перевязывая ­чью-то рану, и никогда не говорила о собственных страхах, будто не имела на это права.