Ночная ведьма

Глава 10

Москва,

сентябрь 2018 года

Когда Павел решился наконец выйти из своего укрытия, была ночь. На его телефоне высветилась куча непринятых звонков и тревожных эсэмэсок: от матери, от Сашиных братьев Влада и Игоря, от Ирины — конечно, та была в полном отчаянии. И от матери Саши…

Павел был не в силах никому отвечать. На сей раз у него не нашлось подходящей лжи. Он понимал, что в этой истории он не просто трус, а виновник. Каждое сообщение было для него пощечиной. «Где ты?», «Почему ты не спустился?» — возмущались Сашины братья. «Скажи мне, что случилось!» — рыдала в телефон их мать, «Что ты еще натворил?» — всхлипывала его собственная.

Ясно, что в смерти лучшего друга все обвинят его, Павла. Как он ни прокручивал в голове случившееся, Павел не сумел бы представить факты так, чтобы они хоть ­как-то его оправдали.

Павел не боялся ареста и суда, он знал, что всегда вывернется. Но он думал про непременный шквал в интернете, стыдился той жалости, которую вызовут они с Сашей. Стыдно снова оказаться в тисках бедности, ведь он поклялся себе, что будет сильнее нее, изворотливее своего отца. Они с Сашей решили, что убогое вступление в жизнь должно подстегнуть их на совершение безумных поступков, которые помогут одолеть судьбу. Все дети из неблагополучных семей совершают одну и ту же ошибку. Но Павел не хотел быть как все.

Он не мог думать ни о чем другом. Жизнь перед ними в долгу, значит, она должна исправить недоразумение.

Он отказывался признать Сашину смерть и свой проигрыш. Эти мысли не укладывались в его сознании. Втянув голову в плечи, Павел вышел из подъезда на улицу.

Все, чего он хотел, — остаться в одиночестве. Ему требовалось время подумать. Его вина была слишком велика, чтобы позволить судить о ней другим. Краем глаза он заметил ленту, натянутую там, куда, вероятно, упало Сашино тело. Такие ленты всегда видишь в кино на месте преступления. Павел зажмурился: взглянуть в ту сторону было выше его сил.

Лента, всплывший в памяти рисунок тряпки, которой было накрыто Сашино тело, — эти образы были так невыносимы, что Павла вывернуло на тротуар. Прохожие обходили его стороной и отводили глаза.

Павел вытер рот рукавом; гибель друга всколыхнула еще одно мучительное воспоминание. Павлу было всего пять лет, когда умер отец. Внезапно возникшая пустота ­когда-то покалечила жизнь Павла. Его существование заполнилось тишиной, состоящей из тьмы и одиночества, и с тех пор он старался заполнить эту тишину словами, ложью, чем попало, лишь бы ей пришел конец.

Только Сашу не могла обмануть его вечная веселость, за ней крылась неисцелимая боль. Павла ранила убогость стен квартиры, в которой он рос один на один с матерью. Мать не пыталась рассказать ему о смерти отца, говорила лишь, что тот получил по заслугам. Она сразу же без обиняков заявила сыну, что отец не вернется и это к лучшему, потому что тот был негодяем.

Вот такая голая правда. Потом мать сидела в кресле, смотрела, как Павлик играет, и плакала, забывая утереть мокрые щеки. А он в эти моменты цепенел, уставившись в телевизор, и без конца смотрел один и тот же эпизод из «Ну, погоди!». Волк с зажатой в зубах сигаретой безуспешно пытался удрать от милиции. Сейчас Павел с пугающей ясностью вспомнил, о чем он тогда, перед телевизором, думал. Его отцу тоже не удалось убежать от тех, кто за ним гнался, и сыну больше никогда не вдохнуть терпкого запаха его сигарет. Каждый раз маленький Павлик затаив дыхание ждал, что волк спасется. Эта призрачная надежда была для него важнее мутного взгляда матери, которая лишь спустя много дней заметила, что сын не меняет кассету, а все время жмет на клавишу перемотки. Малыш понял, что боль утраты должна быть окутана в тишину. Когда он отворачивался от экрана, то играл, шепча себе под нос, а если передвигался по дому, то только на цыпочках.

Траур вошел в их дом, наполнив его замогильной атмосферой, которую Павел вспоминал с дрожью. Однажды тишина в доме была нарушена тяжелыми ударами в дверь, напугавшими обитателей крошечной квартирки. Павел прижался к материнским ногам, увидев на пороге бородатого великана, наверняка выходца из тех же дремучих лесов, где проживает Баба-яга.

С Василием в дом вошли громовые раскаты голоса и громкий стук дверей. И за этот шум Павел полюбил дядю, хотя тот не баловал племянника ни лаской, ни поцелуями, малыш никогда не сидел на дядиных коленях, даже дядина рука ни разу не прошлась по волосам мальчика. Любовь Василия к племяннику была целомудренной, как у великих отшельников, она выражалась не напрямую, а исподволь и порой проглядывала в упреках. Другой любви Павел не знал, но это было лучше пустоты, возникшей после смерти отца. Правда, отец не так уж часто появлялся в жизни сына, но каждое его появление было оглушительным. Он вваливался в дом с грудой дефицитных товаров: телевизором, видеомагнитофоном, микроволновкой или электрочайником, — а мать взирала на эти вещи с опаской, будто те могли принести беду. Потом на многие недели отец исчезал.

В ­какой-то момент мать поняла, что сын начал забывать отца, смирилась с этим и перестала плакать.

Василий прожил с ними несколько недель. Уладив похоронные дела, он выждал, когда его сестренка оправится, племянник начнет играть шумно, как и подобает малышам, — и уехал…

Не один час Павел прикидывал, как бы ему исчезнуть с радаров, и наконец принял решение. Он не станет отвечать на звонки и сообщения, и о нем постепенно забудут. Не заходя домой, с тем, что есть в его рюкзачке, он рванет на вокзал и купит билет до Ростова-на-­Дону, махнет за тысячу с лишним километров к югу от Москвы. Т­ам-то и жил его дядя, единственный человек, которого Павел сейчас был в состоянии терпеть.

Павел включил мобильник только один раз, в поезде, чтобы предупредить Василия о своем приезде и прочесть эсэмэску Владимира, бывшего Ирининого парня: «Я жду денег». Павел нахохлился, втянул шею в воротник. Впервые в жизни у него не было ни слов оправдания, ни ценных идей.