Ночная ведьма

Глава 39

Москва,

декабрь 1942 года

Седьмого декабря термометр опустился до восемнадцати градусов ниже нуля, накануне выпал влажный снег, который примерз к асфальту и превратил дороги в каток, особенно скользкий ночью. Ледяной туман окутал город белой вуалью, сквозь которую сочился мертвенный дневной свет. Стояла обычная зима. Могла пройти не одна неделя, прежде чем солнце показалось бы над крышами домов.

Аня была в унтах, кожаных сапогах на длинноворсном собачьем меху, с которыми она не собиралась расставаться до весны. Девушка торопилась как могла, скользя по обледенелому снегу.

Получив письмо от Софьи, Аня воспользовалась своим первым отпуском, чтобы исполнить ее просьбу и привезти ей сына. По дороге к Софьиным старикам ей предстояло пересечь Красную площадь, и, пока она ехала двое суток в поезде, ей было не по себе при мысли о том, что великолепная столица может быть разорена.

Но Москва не изменилась. По крайней мере, на первый взгляд. С фронта все время шли плохие новости, советские вой­ска перед натиском фашистов отступали, и Аня ожидала увидеть искалеченный вой­ной город, развороченные снарядами здания и разбитые улицы. Но ничего такого не было. Все эти долгие месяцы город защищали зенитки, по городу ходили солдатские караулы, прямо посреди улиц стояли танки, а противотанковые ежи блокировали проезды и площади. Но глаза прохожих были тревожны, их лица осунулись от бессонных ночей и лишений.

По улицам плелись, опираясь на палку, сгорбленные старики, бродили непризывного возраста мальчишки с рассеянным взглядом, озабоченно пробегали женщины.

— Ну что, милый, приехал отдохнуть на пару деньков? — кокетливо бросила Ане молодая женщина, и глаза ее призывно вспыхнули.

Аня оторопело обернулась, и прохожая, внимательно разглядев ее, внезапно вспылила:

— Девчонка! С фронта! Неужто тебе не стыдно?

Аню позабавила эта вспышка гнева.

— Я добровольно ушла на фронт и защищаю Родину, чего бы мне стыдиться? — высокомерно ответила она.

Женщина плюнула к ее ногам.

— Солдатская подстилка! Ведь ты за этим пошла на фронт, а? Чтобы спать с нашими мужьями, чтобы красть их у нас, пока мы тут спасаем детей, пухнем с голоду и не знаем, как продержаться, когда с каждым днем все хуже и хуже! Шлюха! — захлебываясь слезами, выкрикнула женщина.

Никто из прохожих не остановился. Это был всего лишь очередной крик отчаяния, он даже не отвлек окружающих от жалобной песни пустого желудка.

Аня поскорее ушла, примирительно говоря себе, что сознание несчастной разрушила вой­на. Но похожая злобная сцена разыгралась снова, когда Аня спросила дорогу. Женщина уже средних лет презрительно посмотрела в прелестные удлиненные глаза летчицы, обрамленные длинными ресницами, — и плюнула ей на сапог.

Аня испуганно застыла.

— Потаскуха! — выкрикнула напоследок женщина, исчезая за плотной снеговой завесой.

Аня так мечтала о конце вой­ны и лучшем будущем для этого города, но его жителей ­почему-то приводили в бешенство ее добровольный уход на фронт, ее желание защитить город! Как такое было возможно? В чем она провинилась? Ведь она жертвовала собой. Довоенный мир, в котором юная девушка готовилась расправить крылья, больше не существовал.

Два долгих часа Аня, понурившись, бродила по московским окраинам в поисках дома Софьиных родственников. Наконец его отыскала. Она позвонила в дверь, с опасением ожидая приема, который ей здесь окажут. Аня протянула старикам Софьино письмо с фотографией маленького Кости. Бабушка и дедушка ее подруги были так кротки и приветливы, что Аня едва не бросилась их обнимать.

— Входи скорее, деточка! Добро пожаловать к нам, — сказал старик.

Аня заметила, что в его глазах после чтения письма любимой внучки стояли слезы.

Это радушное приглашение немного согрело Аню, которой так не хватало последнее время домашнего тепла.

— Как дела у Софьи? — без обиняков спросил дед. — Она говорила, что работает в тылу, в надежном месте, тренирует парашютистов, но отпуска ей не дают. Это так? А ты? Почему тебе дали?

Гостью усадили за кухонный стол, выдали ей кусок хлеба, чуть смазанный маслом, не иначе как оторвав угощение от своего скудного пайка. Аня закашлялась.

Она понимала, что ей предстоит солгать. Софья не допускала мысли, что ее горячо любимые бабушка с дедом будут о ней тревожиться.

— Я воюю на фронте. А Софья и правда трудится в тылу не покладая рук. Она с начала вой­ны подготовила уже семьдесят парашютистов. Вы ее знаете, она самая лучшая и незаменимая! Я приехала по ее просьбе, она очень скучает по сыну. Она просила меня привезти ей Костю, чтобы он провел при ней ­какое-то время.

— Сейчас мальчик спит, — ответил дед. — Заночуешь у нас. А утром поговорим.

Аня легла на большой кровати рядом с ребенком. С тех пор как в квартиру въехала другая семья и родственникам Софьи пришлось потесниться, у них осталась одна комната. Сейчас старики сидели на кухне и тихо переговаривались между собой, и Аню убаюкал этот шепот, похожий на шелест листьев. Под утро бабушка с дедушкой так и задремали, сидя на табуретках и склонившись головами друг к другу.

Посреди ночи Аню разбудили взрывы снарядов, она вскочила. Быстро натянула брошенные под кровать сапоги, сердце колотилось. Потом Аня вспомнила, что находится далеко и от фронта, и от своего самолета.

Она тихонько снова нырнула под одеяло. В темноте на незваную гостью таращились два широко открытых детских глаза. Костя в эту ночь так и не заснул.

— Ты кто? — решился он наконец спросить под утро.

Аня открыла было глаза, но утренний свет ослепил ее, и она снова зажмурилась.

— Ты кто? — настойчиво повторил детский голос.

Аня опомнилась и села в кровати, потягиваясь. Прочистила горло.

— Я подруга твоей мамы. Она прислала меня за тобой.

Мальчик был крошечный, Аня ожидала увидеть более крупного ребенка. Может, Софья приврала насчет его возраста? Побоялась, что Аня откажется ехать с таким малышом? Костя озадаченно смотрел на девушку, уже выбравшись из кровати, стоя на тоненьких ножках и выпятив живот.

— Сколько тебе лет, Котька? — ласково спросила Аня.

Ребенок вдруг улыбнулся и, казалось, расслабился. Так называла его мама.

— Где она? — спросил мальчик, не отвечая на Анин вопрос. В это время на пороге появился его прадедушка.

— Дай Ане проснуться, а сам иди позавтракай, — распорядился он и нежно взъерошил мальчику волосы.

Костя прошмыгнул на кухню. Когда за правнуком закрылась дверь, старик перестал улыбаться. Он понуро сел на кровать. Ане вдруг стало жаль этих стариков, таких несуразных; казалось, они считают, что занимают слишком много места.

— Он не вырос ни на сантиметр с тех пор, как уехала мать. Будто время для него остановилось. В этом возрасте дети растут быстро, прямо на глазах. Ему недавно исполнилось семь, а с виду дашь не больше пяти.

Аня положила руку на плечо старику.

— Он скоро ее увидит. Все будет хорошо.

Старик взял Анину руку и поцеловал, как родному человеку.

Ей налили очень крепкого черного чаю с затхлым привкусом. Аня прихлебывала это пойло, поглядывая на странного ребенка. Его жесты и слова говорили о развитости ума и души, будто запертых в маленьком тельце. Тело словно застыло, будто в страхе, что если оно начнет расти, то мать по возвращении не узнает своего ребенка.

— С кем вы делите эту коммуналку? — спросила Аня, кивнул на дверь в другую комнату.

Она до сих никого не заметила ни на общей кухне, ни в коридоре.

— Мы делим ее с прелестной молодой парой. Он был на фронте. Вернулся около недели назад. Без руки, но живой. Его жена была сама не своя от счастья, да и мы радовались, что молодые снова вместе. Для него вой­на была окончена. Но на следующий день…

Старики переглянулись. Каждый советский человек догадывался, что могут значить такое молчание и эта сдержанность.

— На следующий день за ним пришли, и за его женой тоже.

— Это было неделю назад, — вздохнула старушка, грустно глядя на дверь комнаты по другую сторону от кухни.

Дверь с тех пор была наглухо закрыта. Старики надеялись, что их соседи не получили «десять лет без права переписки», что означало расстрел без суда и следствия. Софьины старики не могли смириться с мыслью, что супружеская пара может никогда не вернуться. И скорее всего, комната долго пустовать не будет и в нее быстро заселят другую семью.

Старики смотрели на Аню глазами, полными слез. К их облегчению, что Костя скоро увидится с мамой, примешивалось беспокойство. Они ничего не говорили, но чувствовали недоброе, догадываясь, что Софья рисковала жизнью ­где-то неподалеку от линии фронта. Они прочли это в Аниных глазах. К тому же родственники хорошо знали о патриотизме и отваге своей внучки.

— У вас с Соней много общего, — сказал старик, пристально посмотрев на Аню. — Прошу вас, заботьтесь друг о друге. Мы живем в очень трудное время. Дружба — одна из самых важных вещей в жизни.

Старая женщина схватила Анину руку, стиснула неожиданно крепко и качнулась к Ане, будто не желая, чтобы муж услышал лишнее.

— Смотрите, только не попадите в плен… Это хуже всего. Особенно для женщин, — шепнула она, и в глазах ее вспыхнула острая боль. — Лучше уж совсем… лишь бы не…

Неоконченная фраза повисла в воздухе. Истории, приходившие с фронта, были одна грязнее другой. Рассказывали, будто русских женщин собирали в огромные бордели, откуда живьем не выйти.

Расставание со стариками было нежным и молчаливым. Слезы текли по щекам, но никто их не замечал. Каждый оставил при себе страхи и печаль. Обнялись на прощание, почти не дыша. Слова были излишни.

Старики крепко стиснули Костю, но тот не шелохнулся. Он в его годы уже прекрасно знал, что такое разлука и страх утраты любимого существа. Мальчик безропотно пошел за Аней. Она потянулась взять Костю за руку, но мальчик резко отдернулся. Он насупился, сурово посмотрел на Аню и бросил ей в лицо обиду, которая зародилась у него в груди с момента Аниного появления:

— Не трогай меня! Ты не мама. И почему ты одета как мужчина? Ты как моя мама! Она меня бросила, хоть ей совсем необязательно было идти воевать. Все говорят, что вы шлюхи. Все знают, что делают женщины на фронте… Все! А я не хочу быть сыном шлюхи!