Ночная ведьма

Глава 24

Авиабаза в Ворошиловске,

июль 1942 года

Некоторых летчиц потрясла «маленькая шуточка» собратьев-­мужчин. И не потому, что они разуверились в своих силах, а потому, что оказались недостаточно бдительными. Они забыли, что враг повсюду — и даже на их базе.

Аня была в ярости, не один день она переваривала испытанное унижение. Но, в отличие от других, утром она поднялась на борт самолета, загрузив хвост в качестве противовеса немаленьким мешком песка, на котором Татьяна нарисовала усы и монокль.

— Прокати нашего дорогого Иван Иваныча, если тебе неймется. Если что, я тебя прикрою! — бросила Татьяна Ане и подмигнула ей.

Когда возобновились вылеты, Аня извлекла урок из ложной атаки, которой подвергся ее полк, и в одиночку на полную катушку тренировалась на своем По-2. Конечно, не хватало соперничества с истребителем. Но этот недостаток летчицы восполнили отработкой маневров по изнурению противника. Каждую ночь, если не планировалось бомбардировок составов с продовольствием или вражеских позиций, девичий полк летел к немецкому лагерю. Они выключали моторы и, планируя, опускались как можно ниже, оставаясь незамеченными немецкой противовоздушной обороной Flak. Затем летчицы включали двигатели и изматывали немецких солдат невыносимым стрекотом мотора, не давая им уснуть. Слыша узнаваемый свист Nachthexen — «ночных ведьм», — солдаты вермахта в страхе скатывались с постелей на землю, опасаясь бомбардировки.

Поскольку база летчиц находилась примерно в двадцати километрах от линии фронта, изнурительные вылеты шли один за другим. Когда погодные условия позволяли, девушки совершали не меньше четырнадцати вылетов за ночь. Они поднимались в небо, час пилотировали с полным баком, возвращались, приземлялись, заправлялись и улетали опять. Вскоре весь полк вымотался до предела. Аня не была исключением и с горечью заметила, что сумеречное зрение ее подводит. Однообразная и скудная пища не позволяла восстановить силы, а недосып и постоянное напряжение лишь усугубляли ситуацию.

К­ак-то ночью пять самолетов получили приказ бомбить немецкий аэродром, и немецкая противовоздушная оборона проявила эффективность: пять «Поликарповых» развернулись в ночном небе, унося за собой шлейф дыма. Дело было в их конструктивном недостатке: фанерные детали корпуса с полотняной обшивкой вспыхивали как факел при малейшем контакте фосфорной пули с полотном или топливным баком. А немцы нередко использовали трассирующие боеприпасы, свет которых позволял судить о траектории стрельбы и при необходимости вносить корректировку.

Аня уже оценила скорость Яка, его проворство, и теперь ей казалось, что она скована в движениях, стреножена, пригвождена к земле, а ведь она мечтала биться с врагом на равных или даже пикировать на него с высоты, как орел, которым так восхищалась в детстве. Когда пуля задевала ее самолет, Аня в бешенстве била кулаком по колену. Ей казалось, что пуля не опаснее пчелы, которая досаждает верзиле, и тому довольно махнуть своей ручищей, чтобы отогнать назойливое насекомое.

Так продолжалось долгие недели: летчицы ночного бомбардировочного полка летали часов по шесть летом, когда ночи были коротки, и по четырнадцать — зимой, в тяжелейших погодных условиях, когда столбик термометра опускался ниже минус тридцати градусов. Тяжесть зимних полетов женщинам еще предстояло испытать.

— Не понимаю, почему наше обучение было таким долгим и трудным… — бросила Аня однажды Татьяне.

«Лишь для того, чтобы осуществлять столь жалкую миссию», — думала она, кусая ногти. Но никогда не произносила эти слова вслух.

Летнее безжалостное солнце, не успев забрызгать голые горы нежным оранжевым светом, жгло летчицам глаза. Зеленые, с многоцветными переливами луга жарились на медленном огне, пока не стали похожи на подгорелый хлеб. Нагота полей и протяженность каменистых земель напомнила Ане, как далеко ее занесло от родной стороны, от березовых рощ и Чертова озера.

Когда Ане с Татьяной выпадала короткая передышка, они забирались на вершину холма над авиабазой и разрезали огромный арбуз — глоток воды, сладости и солнца. Чего-чего, а этого добра хватало: местные колхозники охотно делились арбузами с девушками. Скоро немцы и сюда доберутся, и лучше уж пусть полакомятся свои. А когда не хватало воды, летчицы умывались душистым арбузным соком. То были редкие минуты отдыха. Они говорили обо всем и ни о чем, о жизни после вой­ны и о смерти тоже. Но больше всего их объединяли общие страхи. И чтобы выжить, стало необходимо о них говорить вслух.

Хрупкая и юная Татьяна казалась счастливой. Когда подступали немецкие танки, она странным образом не столько боялась смерти, сколько заботилась о своих похоронах.

— Я летаю, служу своей Родине, Аня. И ничего не прошу. Но мне так хотелось бы, чтобы меня похоронили в белом платье. Мне всегда хотелось выйти замуж. Я мечтала об этом с раннего детства. И с венком белых цветов в волосах. Вот и все, чего я хочу.

— А мужа не надо? — рассмеялась Аня. Она уже налакомилась арбузом и затянулась сигаретой.

Татьяна серьезно взглянула на нее. С тех пор как девушки оказались на Кавказе, все вокруг из-за яркого солнца приобретало великолепный огненный оттенок, и Татьянины волосы вспыхнули как языки пламени.

— Я никогда не любила. Я даже не…

Татьяна запнулась, ее щеки полыхнули. Будто можно было говорить обо всем, кроме этого. Будто любовь была неуместнее, чем смерть.

— Ну давай, продолжай! Скажи! — подзуживала Аня. — Никогда не занималась любовью? Так я тоже никогда, если тебя это утешит, — соврала она.

— Меня даже не целовал ни один мальчик. Я даже не целовалась. А ты?

У Ани не было ни малейшего желания вспоминать, что жизнь поднесла ей такой дар, обещание счастья, а потом отняла его. Судьба дала ей несколько месяцев, когда самым важным в ее жизни были объятия Далиса, его близость, его жаркие руки, эти прекрасные и болезненные содрогания. Когда Аня вспоминала то время, ей начинало казаться, что это было не с ней.

— Нет, я тоже нет, — коротко ответила она и раздавила недокуренную сигарету сапогом.

— Так вот, замужем — не замужем, целовалась — не целовалась, а хочу, чтобы меня похоронили в белом платье, с венком полевых цветов на голове.

— Ты, Татьяна, требуешь невозможного. Ты же знаешь, что летчики умирают в небе, у них нет ни похорон, ни могилы.