Новый порядок (Часть II)

Глава 44

IV

Модер считался районом неблагополучным и бедным. Здесь жило больше всего бедноты, сюда же были вынесены грязные производства, такие как красильни и дубильни, работающие по старым технологиям, из-за которых речка Шир давно уже получила почти официальное название Вонючки. Здесь же стоял завод «Гутенберг-Фишер», окруженный кольцами прифабричных кварталов. Завод, обеспечивающий Анрию тысячей рабочих мест, сердце Модера и последняя надежда людей, а также источник постоянного смога и навечно въевшегося в кожу запаха жженого угля.

Однако имелись в Модере и приличные кварталы. Лишенные лоска и изящества прилегающих к анрийскому центру районов, но тем не менее считающиеся хорошими. И жилье здесь стоило хорошо.

Это был, конечно, не особняк на берегу Риназа, однако по модерским меркам настоящий дворец у дороги, ведущей в тихий пригород. Содержал его некий меценат, обожающий современное провокационное искусство настолько, что превратил наследственную недвижимость в студию для молодых художников. Сегодня здесь проходил шумный праздник, и ван Блед был одним из гостей и устроителей — отвечал за поставку натурщиц легкого поведения и свободных взглядов.

— Он там? — нетерпеливо облизнулась Даниэль, лихорадочно блестя глазами.

Сигиец помедлил с ответом. Если бы чародейка не изучила его повадки, решила бы, что издевается.

— Да, — ответил он наконец, не глядя на нее, и добавил: — Уверен. Точно.

Даниэль усмехнулась, довольная своей воспитательной работой.

Ее немного знобило. Сучка окончательно проснулась и сосала чародейку, впиваясь зубами в нутро. В «Клубе» вкус крови, страх беспомощной Магнолии раззадорил аппетит мерзости. Она требовала, чтобы ее накормили. Голодной сука была очень агрессивна и жрала буквально все. Хватало капли, чтобы завестись.

Даниэль почти не сдерживала ее. Уж точно не сегодня.

— Он один? — от нетерпения чародейка задрожала.

— Нет.

— Сколько их?.. Ладно, не важно, — отмахнулась она. — Главное, он там! Ну держись!

— Ты не пройдешь — здание закрыто магией.

— Но ты-то пройти сможешь, несмотря на все печати и сигили?

— Да.

— Ну и прекрасно, — улыбнулась чародейка. — Главное, открой дверь, а остальное я уже предусмотрела.

Сигиец посмотрел на нее. Даниэль врала, но ей не было стыдно.

— Ударь меня, — потребовала она. — Я не сахарная — не рассыплюсь.

— Зачем?

— О боже! — раздраженно воскликнула Даниэль. — Хватит дурацких вопросов! Просто ударь ме…

Она задохнулась от боли, толком не разглядев движение сигийца. Удар у него был быстрым, сильным, тяжелым. Чародейка едва не пожалела о сказанном — боль растеклась по животу, вышибая из глаз слезы. Мерзость с жадностью накинулась на еду, алчно глотая, выпивая все до последней капельки, как голодная псина, дорвавшаяся до объедков с хозяйского стола.

Сигиец внимательно смотрел на чародейку серебряными глазами.

В густом тумане выделялось пульсирующее, пышущее, яркое, насыщенное пятно ее сули. Сули не такой молодой, какой она хотела казаться, но крепкой и выносливой женщины. Внешний контур, как и у всех чародеев, переливался яркими красками арта, волнами исходящими изнутри души и тела. Однако ниже было то, с чем сигиец не сталкивался до того, как увидел чародейку впервые на Лодочной улице.

Там, где у женщин матка, был вибрирующий и дрожащий сгусток черноты, отдаленно своими очертаниями напоминающий человеческий зародыш. У зародыша имелась деформированная голова, правая ручонка с огромными пальцами и только верхняя часть недоразвитого туловища. Все остальное рассекалось и распадалось на множество тонких нитей паутины, в точности повторяющей человеческую кровеносную систему. Зародыш был вплетен в нее, вживлен, являлся неотъемлемой частью. От удара паразит растекся по сосудам еще больше, заполняя их жидкой, ядовитой чернотой вокруг себя, в паху, в левом бедре, в левом боку.

Чародейка разогнулась, продохнула, убрала руку с живота.

— Еще, — хрипло потребовала она.

Сигиец ударил.

Даниэль упала на колени, сплевывая вязкую слюну.

Паразит внутри расползся до левого колена, устремился вверх по левому боку до плеча.

— Еще! — прохрипела с колен чародейка. И получила еще. В глазах поплыло.

Жадная дрянь насытилась, напилась, заурчала.

Даниэль задрала левый рукав, сквозь слезы взглянула на руку, изуродованную вздувшимися, пульсирующими черными венами до кисти.

— Хватит, — выдавила она из себя и закашлялась.

Боль не гасла, но начинала приносить извращенное удовольствие, придавала сил. Даниэль поднялась с колен, спазматически трясясь от распирающей грудь, душащей, пьянящей эйфории, отзывающейся приятной болью в набухших, затвердевших сосках и между ног.

— Давай, — засмеялась чародейка больным смехом, — вежливо постучимся.

Сигиец молча достал из ножен меч, раскрутил его в руке и шагнул к дверям особняка.

V

Лезвие меча засветилось белым светом, едва сигиец поднес его к дверям, разгоралось все ярче, пока стало нестерпимо ярким, что невозможно было смотреть. При этом оно оставалось холодным, но чародейка была уверена — стоит прикоснуться, как рука сгорит, обуглится. Потому что сплав, из которого выкован этот меч, еще страшнее обструкторов. Это сама смерть для всего, что хоть как-то связано с магией.

Замок зашипел, завонял серой и паленым деревом, засверкал сыплющимися искрами, вспыхнул, когда сигиец погрузил сияющий меч в дверь почти по самую рукоять, словно в податливое, тающее от жара масло. Он провел лезвием в сторону, очерчивая внутренний замок широкой, обгоревшей полосой, вниз и назад. На поверхности дверей вспыхнули и выгорели сошедшие с ума охранные печати, на крыльцо тягучей массой потекла расплавленная магия, застывая мерзкой, с масляными разводами лужицей, и почти сразу растворяющейся с мерзким запахом.

Вырезав замок, сигиец вынул меч, поддел острием лезвия дверь, надавил, как рычагом, и легко открыл наружу. Чародейка пораженно присвистнула. Такого ей видеть еще не доводилось.

Райнхард опустил меч вдоль ноги и спокойно переступил порог. Даниэль шагнула следом.

За первой защитой имелась и вторая — помещение было покрыто рунами, знаками и печатями, не позволяющими находиться в нем непрошеным гостям. Воздух казался плотнее, гуще, почти осязаемым, как будто приходилось толкать что-то тяжелое в гору, давил на плечи. Даниэль вообще не смогла бы войти, если бы не мерзость. Но вошла, хоть и с большим трудом.

Ощущение было не самым приятным: как оказаться на трескучем морозе после парной, да еще и обернутой мокрым полотенцем. Кожу стягивало, холод пронизывал, а ноги немели и горели, словно босиком по снегу идешь. Но чародейка шла, трясясь от озноба, покрываясь гусиной кожей, несмотря на желание выскочить на улицу, чтобы хоть немного согреться и свободно продохнуть.

Первым, кто встретил сигийца и Даниэль, оказался… Фридрих Второй. В гипсовом воплощении, но это был последний, кого чародейка ожидала увидеть в полутьме. Кайзер стоял на постаменте в двууголке, при военном мундире и указывал куда-то протянутой ладонью. На этом официоз заканчивался и начинался полет фантазии. Император был облит синей и белой краской, к заду был приделан пышный петушиный хвост из искусственных перьев, к ладони прилажен белый флаг. Постамент и сама статуя были исписаны. За кайзером над высокими дверьми висел транспарант с надписью «La victoire! Vive la Quatrième Convention!» За дверьми играла музыка, царило возбужденное веселье.

Даниэль хмыкнула, мелко дрожа и пряча под левой подмышкой мнимо, но так реалистично озябшую правую руку.

— Куда? — спросила она.

Сигиец поводил головой в полутьме. Он держался свободно, хоть и был несколько напряжен и сосредоточен, но охранные печати не давили на него вовсе и как будто не замечали присутствия. Сигиец для них просто не существовал. Даниэль почувствовала укол зависти и желание покрепче к нему прижаться. Может, пустота внутри него как-то перекинется и на нее и немного снимет тяжесть и озноб. Мерзость заворочалась — ей такие мысли не нравились. Сучке хотелось держаться наоборот подальше.

— Туда, — сигиец указал светящимся мечом на двери.

Они обошли статую Фридриха, исписанного, как выяснилось, нецензурщиной и похабщиной на паре языков. На постаменте отчего-то черной краской были выведены годы жизни, хотя, насколько помнила чародейка, кайзеру еще не исполнилось пятидесяти, а здоровье стараниями Ложи пророчило ему еще лет двадцать-тридцать безбедной жизни.

Сигиец толкнул незапертые двери, и Даниэль непроизвольно поморщилась, зажала нос и закачалась на ослабевших ногах — из просторного зала вырвался тяжелый, спертый дух табака, алкоголя, разгоряченных, основательно пропотевших тел, краски и еще чего-то такого, о чем не хотелось думать. Даниэль набрала побольше воздуха, взяла сигийца за рукав плаща и шагнула следом в плотный смог.

На удивление, здесь стало чуть свободнее, дышалось легче и знобило от иссушающего холода меньше.

В зале было темно. Свет исходил лишь со сцены, на которой отплясывали, высоко задирая ноги, пять полуголых девиц. Из одежды на них были только чулки и распахнутые гусарские доломаны или кители, сине-белые, в цвет флагов тьердемодских конвентинцев. То, что под кителями у девиц ничего не было, их ни капельки не смущало, а бойко подпрыгивающие грудки исполняли свой собственный танец на радость собравшейся публике.

Музыка играла в тон происходящему — разухабисто-развеселая. Даниэль слышала ее давно, когда через горящий Сирэ бежала в Империю. Тогда музыка играла с каждого угла и усугубляла жуткую картину оправляющего от восстания города, в котором все еще шли грабежи, стычки и казни озлобленной толпой всех, кого они считали пособниками старого режима. Даниэль так и не забыла, как под веселую песенку толпа вешала молодую дворянку на Фонарной площади, получившей потом название аллеи Висельников.

Но для тех, кто там не был, революционные песни стали синонимом победившей народной воли, а не аккомпанементом не проходящего кошмара Бездны.

Над сценой висел еще один транспарант, алый, с вышитыми белыми нитками буквами «XXV-XXVIIVIIXXXVI». Чуть ниже — огромный портрет полного человека с тяжелой челюстью. Даниэль хоть и не сразу, но узнала его — Клод Эдмон Ламбер де Ривье, председатель Четвертого Конвента и лидер партии ривьеров, которые несколько лет назад заняли большинство мест и фактически стали единственной политической силой в какой-то там по счету республике, объявленной после какого-то там по счету раза реставрированного и свергнутого Филиппа. От Ривье в стороны расходились портреты поменьше прочих видных ривьеров. По правую руку висел самый крупный после Ривье портрет молодого человека в военной форме. Чародейка военную форму любила, но в чинах не разбиралась, в отличие от мужских лиц, а лицо тонуло в густом тумане.

Она наконец-то догадалась, что за праздник. После весенней победы под Вьюпором народная армия Конвента двинулась маршем на Сирэ. Получается, пару недель назад войска уже вошли в столицу?

Возбужденная публика увлеченно смотрела на зрелище, не особо обращая внимания на новых зрителей, перемещающихся между столов. Кто-то тоже плясал. Кто-то пил и курил, уплотняя окутывающий зал туман. Сколько их тут собралось, Даниэль подсчитать не удалось, да она и не стремилась. За ближайшим столом сидели трое парней, незаинтересованно скользнувших взглядом по чародейке, закрывающей обзор. Даниэль быстро определила их род занятий — художники, поэты или еще какие деятели, оторванные от серой реальности и обитающие в своей собственной. Было в рабах искусства что-то такое, что выдавало их с головой. А сине-белые шарфы и шейные платки — еще и направление.

Сигиец и чародейка пробрались к двери сбоку зала почти незамеченными. Музыка прекратилась, разгоряченные танцовщицы поклонились, согнувшись пополам, а публика разразилась аплодисментами. Лишь кто-то, затягиваясь трубкой, обратил внимание на потускневшее, но все еще разбавляющее мрак лезвие меча, но так, как на нечто не особо интересное.

Танцовщицы удалились, виляя упругими попками, а на сцену выбежал низенький, щуплый паренек в берете и обмотанном вокруг шеи сине-белом шарфе. Дождался, когда аплодисменты стихнут и громко объявил:

— А сейчас Жаклин и Симона разыграют сцену из стихотворения «Ранним утром в будуаре королева и багет»…

Слова конферансье потонули во всеобщем свисте одобрения и восторженных криках. Даниэль не хотелось знать, какие отношения связывают королеву и багет. Даже из любопытства.

Она выскользнула в полутемный коридор следом за сигийцем.

У выхода стояли двое художников-поэтов и курили трубки. Судя по запаху и глазам, свидетельствующим о вознесшемся к небесам расширенном до вселенских масштабов разуме, отнюдь не табак. Один из них осоловело глянул на Даниэль, на сигийца.

— А у вас какой номер? — спросил он, растягивая слова.

— «Кровавый капитан Петер и любимый юнга», — не растерялась чародейка.

— О, — отметил художник и затянулся.

Даниэль потащила сигийца вглубь коридора, пока раб искусства живо представлял себе сюжет.

— Где он? — шепнула чародейка, снова дрожа.

Сигиец указал вперед.

Дальше почти не было света, но обоим мешало не сильно. В коридоре было несколько закрытых дверей. За одной из них вскрикивала женщина. Чародейка повертела головой и едва не остановилась: стены были увешаны в несколько рядов карикатурами и агитационными плакатами.

На первой была изображена суровая женщина с ружьем с примкнутым штыком, от которой разбегались перепуганные свинки с лицами участников антиреволюционной коалиции: Фридриха II, Хуана II и Филиппа VIII. Далее висел кайзер с неестественно огромной головой и лицом простофили, Хуан Альбарский с огромным горбатым носом, выдающим в нем гедские корни. Был тут и несчастный Филипп, которому за одиннадцать лет удавалось посидеть на законном троне в лучшем случае пару недель или месяцев. Он так и бежал перепуганный на коротеньких ножках, унося с собой вожделенный трон, а вслед ему летела корона. Была картинка, на которой тесным кругом собрались пузатые, круглолицые, с гротесковыми жабьими улыбками господа в цилиндрах и смотрели, как дерутся между собой лилипуты-монархи и ривьеры. На другой — те же коронованные головы на коленях стояли с протянутой рукой перед самодовольным банкиром, а на третьей — банкир сидел на горе денежных мешков, из которых сыпались черепа. Не избежала карикатуры и Ложа, олицетворением которой выступала тощая Фридевига фон Хаупен, надменно указывающая пальцем понуро плетущимся вон монархам. Или та же госпожа консилиатор, чудовищно огромная и злобная, довольно потирала руки, глядя на карту горящей Ландрии.

Дальше карикатуры отступали от общеландрийских масштабов к сугубо имперским. Вот кайзер-младенец в пеленках, но с лицом взрослого играется живыми солдатиками, а за ним стоит измотанный горожанин с дырой в кармане. Вот рабочий, которого тянут жадные руки императора, промышленника, священника и чародея. А вот худющий хлебопашец, убирающий поле, оно же стол, ломящийся от еды, за которым сидит императорский двор. Откормленный поп въезжает во врата райского сада на упряжке из мужиков. Чародей, наполовину страшилище, требует с мужика монету за защиту от себя же. Пузатый господин гонит плетью толпу рабочих к фабрике, из которой сыплются монеты ему в карман. Упитанная барышня в короне, хрустя аппетитной сдобой, горделиво проходит мимо исхудавших женщин, а ее юбка утягивает с них последние лохмотья.

Народные страдания менялись народной яростью. Здесь кулак народной воли ломает лица все тем же угнетателям, а здесь угнетатели разлетаются от пинка народной воли под зады. Там народ в лице угрюмого мужчины хлещет дворян, а здесь — они сами разбегаются от грозной надписи «Новый порядок», возвышающейся над Ландрией.

Проявлений ярости было много, и переходили они неизменно в любимые политически активными творцами картинки, демонстрирующие распущенность и порочность правительства Империи, которая почему-то навязчиво ассоциировалась у них исключительно с кронпринцессой Анной-Генриеттой. Кронпринцесса, демонстрируя свою гипертрофированную анатомию, давала всем подряд и в разных позах, за исключением кронпринца. Что это за мания такая — Даниэль никак не могла взять в толк и особо никогда не интересовалась подобным творчеством. На ее вкус оно было слишком однообразным и скучным. Да и исполнение было откровенно слабым, не идущим ни в какое сравнение с олицетворением революционной свободы, мощным, ядреным бюстом которой можно стены проламывать.

Галерея, тянущая, пожалуй, на пару пожизненных сроков и персональную порку от госпожи консилиатора, закончилась тамбуром перед закрытой дверью. У стены стояла софа и низкий столик. На софе сидели две девушки, замотанные в полотенца. Одна откинулась на спинку и навалилась на подлокотник, сильно запрокинув голову. Открытые глаза были совершенно пусты и неподвижны, из приоткрытого рта по щеке стекала тонкая полоска слюны. Другая, нервно хихикая и трясясь, трубочкой в дрожащих пальцах готовила пару дорожек белого порошка.

Даниэль брезгливо сморщилась, подняла левую руку. В венах пришла в движение густая масса мерзости, оплела ладонь девчонки и резко дернула. Порошок разметало по всему столу и стряхнуло на пол. Наркоманка панически взвизгнула, вскочила, принялась собирать вожделенный порошок, обещающий ей незабываемое приключение по коридорам сознания, но тут заметила посторонних. Взвизгнула снова, бросилась было на Даниэль. Чародейка спустила еще больше мерзости.

Видимые только сигийцу черные щупальца спеленали худую, болезненную девчонку, проникли ей в рот, присосались к телу и поползли под кожей. Даниэль облизнулась. Мерзость шепнула, что это будет милосердно — прервать жалкое существование этого животного, да еще и очень приятно. Надо только посильнее сдавить, чтобы тщедушное тело лопнуло. Сучка запустила когти вниз живота, вызывая в промежности томное напряжение и вынуждая непроизвольно сжимать мышцы.

Чародейка едва не поддалась, но вовремя остановилась. Подбросила девчонку и швырнула в угол. Та болезненно закашлялась и забилась с ногами, обезумевшими от ужаса глазами вытаращившись на ведьму, по шее которой из-под ворота ползли черные вены.

— Он там? — прохрипела Даниэль, возбужденно дыша. Воздуха не хватало. Чародейка рванула заплетающимися пальцами пару пуговиц на окаменевших грудях, чтобы было посвободнее.

— Да, — ответил сигиец.

Чародейка подскочила к двери, дернула ручку. От неожиданности чуть не заехала себе по носу незапертой дверью, толкнула ее на стену и влетела в небольшую комнату, в которой горели свечи, лился женский смех, плескалась вода.

Гирт ван Блед сидел в широкой, глубокой, доверху наполненной ванне в обществе трех девиц. Две липли к нему. Третья, бесстыже раздвинув ноги, сидела на краю и раскуривала тонкую трубку с опиумом.

Он не успел удивиться. Девки не успели сбить себе настрой. Только третья заметила ворвавшуюся чародейку, у которой блестели глаза, как у олтовой наркоманки. Девка поперхнулась дымом, едва не свалилась с края ванны.

Даниэль спустила в ван Бледа мерзость, сковывая, вталкивая ему в глотку недовольный вскрик. Следом в ванную вошел сигиец с мечом. Протянул к чародею руку и сорвал с шеи цепочку талисмана возврата — единственного, что было на том из одежды. Девки завизжали, прикрываясь руками, и прянули в стороны, расплескивая воду. Третья все-таки не удержалась и свалилась на выложенный плиткой пол.

— А ну заткнулись, пезды тупые! — сквозь зубы прошипела чародейка.

Не помогло. Девки завизжали еще громче. Даниэль оскалилась, напряглась. Пара щупалец, оплетавших ван Бледа, отделились и проскользнули им в рты.

— Вышвырни их! — приказала Даниэль и подошла чуть ближе к ванне.

Сигиец протянул руку. Одну из девок, давящуюся от мерзости в глотке, подняло из воды, перенесло по воздуху, оставляя мокрый след на полу, и вышвырнуло в тамбур. Той же участи удостоилась и вторая. Третью, вяло подтащило к нему по скользкой плитке, подняло на ноги и толкнуло в спину. Девка неуклюже побежала, едва попав в проем. Дверь за ней захлопнулась.

— Ну здравствуй, — зловеще протянула Даниэль, — любимый. Соскучился по мне?

Ван Блед, полностью обездвиженный, беспомощно уставился полными ужаса глазами на чародейку с обезображенным вздувшимися по левой стороне венами лицом. И лишь хрипел и давился комом в горле. Даниэль выпустила еще немного мерзости, проникая ему в глотку еще глубже.

— Я очень по тебе скучала, — промурлыкала чародейка. — Ты от меня столько раз сбегал, пришлось самой тебя искать. С ног сбилась, пока искала. Но вот нашла наконец. Да еще в таком виде! — похотливо облизнулась она, жадно впиваясь глазами в мокрый мужской торс. У ван Бледа было великолепное, ухоженное тело, и в отличие от лица оно оставалось таким же великолепным. — Но теперь не сбежишь, и мы точно продолжим нашу встречу хорошими потрахушками!

Ван Бледа от ужаса перекосило. Обожженное лицо стало невероятно уродливым и нелепым.

— Но только не здесь, — продолжила Даниэль, — а в интимной обстановке, где ты мне расскажешь, как жил, пока я зарабатывала себе мозоли на пальцах от тоски по тебе. А чтоб у тебя не было иллюзий, что ты избежишь разговора в интимной обстановке, — чародейка отступила назад, к двери.

Сигиец запустил руку под плащ, достал плотный чехол, из которого вытянул матовые браслеты обструкторов. Ван Блед засипел.

— Узнаешь подарочек, дорогой? — улыбнулась Даниэль. — Ты решил, что они мне к лицу. Хотел, чтобы меня привели к тебе в них. Но я подумала, тебе они пойдут лучше, чем мне. Проверим?

Дрожащие руки ван Бледа вытянулись, их выкрутило ладонями кверху. Чародей забулькал, кряхтя и харкая слюной.

Сигиец подошел к ванне, перегнулся через борт, поднося браслеты к запястьям ван Бледа. Тот зажмурился. Чародейка вся напряглась от предвкушения.

Наверно, это и смягчило удар.

Даниэль не сразу и поняла, что ее огрели чем-то тяжелым между лопаток. Она охнула, теряя концентрацию. Ее ударили снова. Чародейка зашаталась. Сковывающая ван Бледа мерзость ослабла, дала возможность пошевелиться.

Перед сигийцем выросла стена леденеющей воды. Он отпрыгнул, роняя обструкторы, выхватил меч.

Даниэль развернулась, увидела наркоманку, лишенную дозы, с безумными глазами и палкой, зажатой в руках. Девка замахнулась и ударила чародейку по плечу. Даниэль взвизгнула от боли, перехватила палку и опутала девку мерзостью, сдавливая чуть ли не до хруста костей. Наркоманку подбросило вверх, она описала в воздухе полукруг и со всего размаху впечаталась в стену.

Сигиец прорубил мечом толщу льда, но лишь затем, чтобы встретиться с ледяной глыбой, от которой не успел увернуться. Сигиец выставил меч, вспорол ее, разваливая в мелкие льдинки и капли, вскинул левую руку. Ван Бледа вдавило в борт ванны. Он заревел, брыкаясь и плеща водой через край, замахал руками. С пола вырос ледяной сталагмит, сковал сигийца в левом запястье. Райнхард взмахнул мечом, разрубая лед, но меч застыл — второй сталагмит схватил и правую руку. Меч лязгнул о плиточный пол. Сигиец дернулся, отступил, расставив ноги для лучшего упора. Вода на полу затвердела трескучей корки, вморозила его ботинки.

Даниэль остервенело прорычала, дробя остаток стены плетью черных щупалец, растущих из левой руки. Ван Блед тут же отгородился от нее новой, выиграл пару лишних секунд. Через край ванны хлынул поток леденеющей воды, захватил сигийца в клещи. Чародей, стоя в ванной, проделал несложный пасс руками — сталагмиты растаяли, сигийца оторвало от пола и швырнуло в стену. Лед расползся по нему и заключил в морозную тюрьму.

Чародейка раскрошила и вторую стену, но лишь затем, чтобы напороться на ледяной щит, за которым ван Блед укрылся. Щит не выдержал ярости, рассыпался, но чародей успел метнуть в Даниэль ком льда, который впился ей в запястье и сковал всю ладонь. Чародейка взвизгнула. Руку под тяжестью льда потянуло вниз. Она опустилась на четвереньки, размахнулась и со всей силы ударила об пол. Ледышка треснула, но не разбилась.

Ван Блед закрутил руками и поднялся из ванны на льдине. Даниэль стиснула зубы. Взяла оледеневшую руку второй, подняла ее и обрушила на пол, разбивая капкан вдребезги.

Но было уже поздно: ван Блед собрал вокруг себя облако водной пыли и мелких льдинок, швырнул их на стену и выехал из ванны верхом на льдине. Он обогнул стоявшую на карачках Даниэль и стремглав выскользнул из ванной в коридор, оставляя за собой дорожку из наледи.

Чародейка лишь беспомощно крикнула вслед, метнула пару щупалец. На свою беду из комнаты в коридоре вышел парень, на котором из одежды был только дурацкий сине-белый шарф. Судя по положению упруго качающейся мужественности, шум привлек его внимание в самый ответственный момент. Ван Блед, балансируя на льдине, пронесся по коридору мимо, заезжая на стены. Брошенные следом щупальца мерзости схватили слишком любопытного парня.

Даниэль утробно захрипела от бешенства, швырнула того обратно в комнату, вскочила на ноги. Она метнула взгляд на ворочающегося под идущей трещинами ледяной коркой сигийца, на лежащую на полу наркоманку, из разбитой головы которой текла кровь. Чародейка направила в пол руки и, паря над землей, вылетела в коридор. Сгрудившиеся у софы девки запищали со страху. Та, что давно отправилась в олтовое путешествие, никак не отреагировала.

Пролетев мимо художников у двери в зал, Даниэль обдала их шквальным порывом ветра и швырнула в лицо парой сорванных со стен плакатов. Один из художников апатично убрал с лица карикатуру на Ложу, где огромная Фридевига фон Хаупен дергала за привязанные к пальцам ниточки смешных карликов — кайзера и его министров.

— Слушай, — лениво поинтересовался он у коллеги, — а разве сегодня будет постановка «Ледяной королевы»?

— Не знаю, — пожал плечами тот. Лежащий на его голове плакат соскользнул на пол. Империя в лице кронпринцессы, отклячив голый зад, со всем старанием высасывала из банка деньги. Банк был очень похож на эдавийского короля Евгения-Силентия без штанов.

— А почему у королевы член? — почесал затылок первый художник.

— Почему нет? Многим королевам ты под юбку заглядывал?

— Ну так-то нет.

— Вот.

Первый художник глянул на Фридевигу-кукловода.

— Слушай, а как этакая волшебница летает? У нее же нет крыльев, — задался он крайне важным вопросом.

— Горох? — смело предположил второй.

— А не волшебство?

— Волшебство гороха.

— А волшебницы что, тоже делают это?

— А как же.

— А как?

— Волшебно.

— О, — подытожил философскую дискуссию первый и глубоко затянулся.