Новый порядок (Часть II)

Post Scriptum

Столица,

январь 1637 года от Сожжения Господня

I

Ночное небо окрасили яркие огни салютов и фейерверков, а над острыми шпилями башен Arcanum Dominium Magnum возвысилось огромное поздравление и пожелание счастья в новом году, видимое из любой части украшенной гирляндами и бумажными фонариками столицы. Люди заполонили площади и улицы, делились счастьем и радостью друг с другом. Веселье и гулянья гремели везде: от изысканных балов в Гольденштернском дворце и в Третьей Башне Dominium Magnum до всеобщих пьянок в самых дешевых кабаках на окраинах и в столичных трущобах. Даже у разведенных костров кто-то находил способ хоть как-то поделиться тем малым, что есть.

Ложа потратила немало средств и сил, чтобы для новогодней ночи создать настоящую зимнюю сказку. Три дня валил снег, лежавший теперь пушистыми белыми сугробами. Стоял легкий мороз, чуть покалывающий носы и зарумянившиеся щеки. Небо над столицей было ясным, усеянным россыпями звезд, а луна — до того яркой, что казалась белым солнцем. Несколько магистров-аэромантов, ответственных за погоду, по давно сложившейся традиции, полностью опустошили себя и довели до предсмертного состояния. И все лишь затем, чтобы дать людям ту самую зимнюю сказку и немного самого настоящего новогоднего волшебства. А люди в ответ любили Ложу. Всего одну ночь в году и всего лишь в одной столице. Ведь сказки для всех быть не может, а к паршивой погоде где-нибудь в Йордхафе или Дюршмарке и так давно привыкли.

Однако не всем в новогоднюю ночь было суждено веселиться, радоваться и верить, что следующий год станет лучше предыдущего.

Не только дворники работали не покладая рук, расчищая улицы от снега. Люди, увлеченные праздником и весельем, почти не замечали проезжающих черных карет с угрюмыми возчиками на козлах. А если и замечали, предпочитали делать вид, что не замечают. Подумаешь, черные кареты без гербов и иных опознавательных знаков. Просто кто-то инкогнито спешит на карнавал в известном салоне известной графини, на бал-маскарад во дворце дальнего родственника императорской фамилии или на свидание в тайном клубе, где обычно кроме маски ничего больше не носят.

В какой-то мере граждане столицы были даже правы: в своего рода маскараде пассажиры тех карет действительно поучаствовали.

Угрюмые черные кареты останавливались на небольшом отдалении от богатых домов. Из них выходили не менее чем возчики угрюмые люди в тяжелых плащах. Из подворотен, а иногда, казалось, и просто ниоткуда, просто из ночной тьмы, к ним присоединялись другие молчаливые люди. Вместе они заходили в дома, где шло празднование в семейном, дружеском кругу или даже в гордом одиночестве. Некоторое время на улице царила тишина, нарушаемая треском и грохотом разливающих яркими красками над столицей салютов. Затем из дверей выводили хозяев тех домов, по одному, по двое, реже по трое, с мешками на головах и с необычно блестящими матовыми наручниками на запястьях, вели к черным каретам, запихивали внутрь и увозили. Иногда перед этим в окнах вспыхивал яркий свет, после чего из дверей домов кого-то выносили.

Черные кареты в ту ночь подъезжали не только к чьим-то домам. Останавливались они возле дворцов, возле известных салонов и даже у тайных клубов. Люди в черном без церемоний забирали чьих-то мужей, чьих-то жен, чьих-то хороших друзей, чьих-то любовников и любовниц прямо из постелей и не давали никаких объяснений. А любые протесты просто игнорировали. Любое сопротивление без жалости подавляли, а особо рьяным протестующим надевали запасной мешок на голову и увозили с собой.

Людей в черном видели даже в коридорах Arcanum Dominium Magnum, а после этого таинственным образом исчезло несколько магистров Собрания Ложи.

В ту ночь в столице пропало больше сотни человек. Но что такое сотня для города с официально миллионным, а не официально — полуторамиллионным населением? Никто их пропажи даже не заметил.

Никто особо не драматизировал, когда выяснилось, что большинство из пропавших оказались не последними в Империи и Ложе людьми высоких рангов и званий, на высоких постах и должностях. А когда через месяц большинство из пропавших и нашедшихся предстало перед судом, почти все пожали плечами: подумаешь, каких-то там воров и казнокрадов судят за воровство и казнокрадство. Сколько их было, есть и еще будет.

Но через много-много лет эту новогоднюю ночь назовут «Ночью тихого террора». И чем больше лет пройдет, тем больше найдется свидетелей, очевидцев и, конечно же, жертв, чудом переживших ужас, пострадавших от несправедливости и беззакония, и еще больше — тех, кто исчез в неведомых застенках навсегда. А когда кто-то зачем-то посчитает всех несчастных жертв, вдруг обнаружится, что в имперской столице столько людей никогда и не жило.

II

— С новым годом, Максим.

Максимилиан Ванденхоуф был красив и для своих семидесяти двух выглядел очень молодо, гораздо моложе Манфреда, которого был старше на девять лет. Он по праву носил титул грозы всех лаборанток, ассистенток и старшекурсниц, которых завоевал до, во время и после Фридевиги если не тысячу, то близко. Ванденхоуф обладал горделивым античным профилем и истинно менншинским фасом, многие подозревали в нем наличие королевских, а то и царских кровей, но это было отнюдь не так. Десятый ритор Собрания был родом из Дюршмарка, из мелкого села, название которого вряд ли есть на дорожном указателе. Весь свой профиль он вылепил себе при помощи колдовства и потратил на это столько, сколько не каждая чародейка тратит.

Ритор лежал на огромной кровати под балдахином. Что удивительно — в гордом одиночестве. Возможно, оттого что буквально день назад вернулся из Эдавии, где больше месяца представлял Ложу на мирной конференции, решавшей судьбу Нордомейна и Тьердемондской республики. В основном Нордомейна. В основном — кому полуостров будет так или иначе принадлежать. Результаты конференции Собрание Ложи признало удовлетворительными.

Максимилиан сел, потирая спросонья ярко-голубые глаза. Второе зрение рассеивало тьму, и в полумраке ритор в своей ночной рубашке и колпаке выглядел довольно нелепо.

— Фрида? Фред? — похлопал он глазами на близнецов, стоявших у кровати. — Что вы тут делаете? Как вы сюда попали?

— Через дверь, гражданин Ванденхоуф, — мрачно ответил Манфред, — че-рез дверь, — повторил он по слогам.

Ритор наконец-то проморгался и заметил, что на консилиаторе и первом мастере черные утепленные плащи Комитета Равновесия, надетые поверх голубых мантий Ложи. Фридевига позволила себе меховую шапку, из-под которой на плечо свисала ее толстая русая коса. Высшие магистры редко надевали мантии, только по особенным случаям. Ванденхоуф если и догадался о чем-то, то виду не подал.

— Все твои дурацкие шуточки, Фред… — фыркнул он, поежившись.

В спальне было холодно — ритор где-то вычитал, что холод полезен для красоты и здоровья, в особенности для гидромантов, и с тех пор при помощи зачарованного льда на стенах поддерживал оптимальную, как он считал, для себя температуру. Оставалось гадать, как к таким условиям относились заглянувшие ознакомиться с коллекцией тейминских бабочек ассистентки-пиромантки и как весело они звенели заледеневшими жидкостями.

— Мы не склонны шутить, гражданин Ванденхоуф, — сказала Фридевига таким тоном, что в спальне похолодало еще больше. Едва заметная дрожь рук почти не выдавала ее истинного состояния.

— Гражданин? — переспросил Ванденхоуф, вымученно усмехнувшись. — Да вы превзошли саму себя, магистр консилиатор фон Хаупен.

— Уже не консилиатор, гражданин Ванденхоуф, — надменно возразил Манфред, отвечая за сестру. Та на длинные фразы была не в состоянии. — Согласно Кодексу Ложи, магистр консилиатор возводится в должность магистра ритора Собрания Ложи с экстраординарными полномочиями диктатора сроком на полгода, в случае если…

—…в случае если должность ритора Собрания Ложи по тем или иным причинам вакантна, — бесцеремонно перебил Максимилиан, — или на эту должность не может быть избран магистр соответствующего достоинства и силы. Спасибо, что напомнили, магистр фон Хаупен, — раздраженно добавил он. — Только причем?..

— Ах да, — Манфред стукнул себя по лбу и повернулся к сестре, — совсем с памятью плохо стало. Магистр фон Хаупен, почему мы вопиюще нарушаем протокол?

Фридевига нервно дернула напряженной шеей. Манфред неторопливо залез во внутренний карман плаща и достал свернутый в трубочку лист бумаги, перетянутый лентой с голубой печатью. Подступив к кровати, чародей протянул его главе Ложи и дипломатично отошел, заложив руки за спину.

Максимилиан нетерпеливо сорвал ленту, развернул лист, быстро прочитал. Идеально очерченные брови то хмурились, то ползли ко лбу с неглубокими морщинами на ухоженной коже, ярко-голубые глаза то вспыхивали, то тускнели в полумраке. Прочитав дважды, бывший десятый ритор Вселандрийской Ложи чародеев положил постановление о своем низложении себе на ноги и несколько минут сидел с закрытыми глазами, почти не дыша. Манфред ожидал реакции более бурной. Фридевига очевидно тоже — тихий шок бывшего мужа злил ее, прямо-таки распирал от бешенства.

— Вот как, — севшим голосом наконец сказал бывший ритор и потер пальцами глаза. — Значит, ты меня наконец-то скинула, Фрида, чтобы больше не соблюдать даже видимость приличий? На каком же основании?

— «Statera super omnium», — выдавила из себя Фридевига, стиснув побелевшие пальцы.

— А причина?

— А причина, гражданин Ванденхоуф, — вновь выручил сестру Манфред, — подозрения в государственной измене и измене Равновесию. Вот, кстати, ордер на ваш арест, — он достал из кармана еще один лист бумаги и шагнул к кровати, протягивая ритору, — а на улице вас дожидается не столь комфортная, как вы привыкли, но надежная карета, которая доставит вас в Комитет Равновесия для дачи предварительных показаний. Рекомендуем уже собирать необходимые вещи, дабы не тратить время зря.

Ванденхоуф ознакомился с ордером и совершенно спокойно, неторопливо, нарочито медленно порвал документ на мелкие кусочки. То же самое он проделал с извещением о заочном снятии с должности единогласным голосованием Собрания Ложи. В несколько усеченном составе, поскольку трех магистров к тому моменту уже допрашивали в Комитете Равновесия.

— Я никуда не поеду, — высокомерно заявил он, смяв клочки и бросив их на ковер. — Уж не на основании этой фальшивки точно. А на вас обоих, — он возмущенно ткнул в близнецов пальцем, — я немедленно подам жалобу!

Манфред переглянулся с сестрой. Четко очерченные, ярко накрашенные губы Фридевиги дрогнули в зловещей усмешке.

— Разумеется, гражданин Ванденхоуф, — вежливо поклонился примо антистес, — у вас есть такое гражданское право. Более того, вам полагается адвокат, который поможет правильно составить и подать эту жалобу, но только после того, как мы прибудем в Комитет Равновесия…

Зачарованный лед на стенах тревожно захрустел и затрещал. Фридевига, словно только и ждавшая этого, вскинула руки. Лед, подчиняясь резким движениям ее кистей, сорвался со стен полужидкой массой, собрался под потолком в центре спальни и двумя потоками устремился под балдахин, где вновь с хрустом и звоном затвердел, образовав вокруг Максимилиана Ванденхоуфа полусферу, усеянную изнутри острыми шипами.

— А вот этого делать не стоит, — запоздало проговорил Манфред опешившему бывшему ритору. — Попытка сопротивления лишь усугубит ваше положение.

Один из шипов вырос и удлинился, застыв в опасной близости от шеи Ванденхоуфа.

— Только дай мне повод… — сквозь зубы процедила Фридевига, тяжело дыша.

Манфред щелкнул пальцами, и острый шип раскололся.

— Магистр фон Хаупен, держите себя в руках, — посоветовал чародей.

— Он. Убил. Моего. Сына, — задыхаясь от злобы на каждом слове, прошипела чародейка.

— Да, — кивнул Манфред, — и ответит за это и за многое другое, как только суд докажет его вину.

Фридевига сжала трясущиеся кулаки. Лед задрожал, сфера чуть сжалась. Чародейка зловеще сверкнула ярким аквамариновым светом, полностью заполнившим глаза. Сфера ужалась еще больше, уже обжигая холодом острых шипов затылок и виски Ванденхоуфа. Манфред предостерегающе поднял руку, готовясь перехватить сестру, чтобы та не наделала глупостей, но Фридевига сама остановилась, резко раскинув руки в стороны. Сфера рассыпалась на разлетевшиеся и вонзившиеся в стены ледяные копья.

Максимилиан и в этот раз отреагировал почти спокойно, лишь поправил колпак на своих черных волосах.

— Я не совсем понимаю, — заговорил он, — в чем меня обвиняет госпожа конси… ритор Собрания, — поправился бывший ритор с натянутой улыбкой.

— Девяносто восьмая, восемьдесят вторая, восемьдесят девятая, семьдесят девятая, пятьдесят восьмая, сорок вторая и тринадцатая статьи Кодекса Ложи, — услужливо перечислил Манфред. — Надеюсь, расшифровывать вам их не нужно.

Ванденхоуф выслушал, то кивая, то качая головой, то удивленно поднимая брови. Затем склонил голову, задумчиво поглаживая бритый подбородок.

— Позвольте поинтересоваться, кто же мои соучастники и сообщники? — взглянул он на Манфреда.

— Не позволим, — непреклонно отрезал тот. — Вы скоро с ними сами встретитесь, уверяю. В сию минуту их тоже арестовывают по тем же по подозрениям в тех обвинениях жандармы и магистры Комитетов Следствия и Равновесия. Иными словами, Максим, — Манфред заложил руки за спину, — мы знаем все.

— Так уж и все? — заблестел глазами ритор.

— Практически, — не дал себя сбить Манфред. — Остальное выяснит следствие.

Максимилиан посидел на кровати в задумчивости и вдруг повеселел, меняясь в лице.

— Позвольте тогда узнать, на чем я прокололся? — спросил он, откинув одеяло и свесив ноги на пол. — О, не стоит переживать о нарушении протокола. Вы все равно собрались везти меня в КР, а там меньше всего станут интересоваться моими словами и жалобами.

Манфред вновь молча посоветовался с сестрой. Внезапная перемена в поведении Максима ему не очень нравилась.

— Ну так что? — спросил бывший ритор, перекинув хвост ночного колпака назад. — Считайте это моим последним желанием.

Дом был оцеплен. Вся охрана и прислуга была повязана бойцами КР и Комитета Следствия. Об операции до последнего момента не знал никто, кроме Манфреда, Фридевиги и Фредерика Кальтшталя. В последнем первый мастер почти не сомневался — не каждый день предлагают кресло ритора Собрания Ложи, как только закончится срок диктаторства. К тому же Кальтшталь был самым преданным и верным врагом семьи фон Хаупен и политическим оппонентом в Ложе. Уж в ком Манфред не сомневался никогда, так в своих врагах.

Оттого и не видел смысла в том, чтобы Максим тянул время — на выручку ему никто не придет. Разве что просто надышаться перед смертью.

— На мелочи, Максим, — сказал Манфред, — на сущей мелочи. Тебя не выдали даже твои ловкие финансовые махинации через «Вюрт Гевюрце». К слову, действительно очень ловкие, стоит отдать должное твоим финансистам. Помнишь Рудольфа Хесса?

— Понятия даже не имею, кто это, — хмыкнул Максимилиан, встав с постели. Возможно, даже не врал.

Он бросил колпак на перину и направился к ширме у шкафа с одеждой, на ходу стягивая ночную рубашку. Этот ребяческий жест как бы говорил: «Гляньте, чего вы хотите лишить этот несчастный мир — этого торса, этих плеч, этих мускулистых рук, ног атлета, крепкого зада и увесистого срама, от которого и у двадцатилетних жеребцов, полных сил и здоровья, разовьются комплексы неполноценности». Жест в общем-то бессмысленный, но Максимилиан Ванденхоуф наслаждался своим нарциссизмом.

Манфред брезгливо отвернулся, возложив наблюдение за голым бывшим ритором на плечи сестры, и продолжил:

— Ренегат, убитый в Анрии неким крысоловом по имени Хуго Финстер. За наградой крысолов так и не явился, а даже если бы явился — все равно не получил бы, поскольку пермит на Хесса был в срочном порядке аннулирован приказом свыше. Габельскому отделению Ложи это показалось странным, они отправили запрос, на который никто не ответил… Коротко говоря, ответственных лиц в той, казалось бы, мелкой ошибке или должностном нарушении нашлось много. Но в конце концов кое у кого сдали нервы, он указал на другого, затем на третьего — и так мы дошли до виновных, открывших нам много дивного, пока ты, Максим, разыгрывал из себя миротворца и катался по мирным ассамблеям в Сирэ и Меддии. Признаюсь честно, — добавил Манфред, немного помолчав, — никогда бы не подумал, что за всем этим стоишь именно ты.

— Тем дольше удавалось вас обыгрывать, — усмехнулся из-за ширмы Максимилиан.

— Скажи-ка, Максим, — тоже повеселел Манфред, — не для протокола, конечно. Ради чего ты все это устроил?

Максимилиан выглянул из-за ширмы.

— Ради того, чтобы сделать Ложу тем, чем она была когда-то, — легко признался он. — До устроенного статеритами кризиса, из которого сумела выползти, только унизившись перед Империей.

Манфред сокрушенно покачал головой. Все это фарс, но другого он от Ванденхоуфа и не ожидал.

— Неужели развязывание войны и расшатывание общественного порядка как-то этому поможет?

— Разумеется, — подал голос Максимилиан. — Посмотри, как мы выступили в Тьердемонде, как с позором бежал из-под Вьюпора сам железный Беренхолль! — злорадно рассмеялся он. — Если Империя будет втянута в очередную крупную войну, она неизбежно ее проиграет — у Фридриха уже не хватит ни сил, ни денег, а уж его союзники — просто смех. Но у Ложи найдутся средства, чтобы проспонсировать пару таких войн.

Сложив руки на груди, Манфред подкрутил кончик бороды.

— Твоими финансовыми махинациями? — не без иронии уточнил он.

— И ими в том числе, — серьезно подтвердил Ванденхоуф. — Конечно же, отдать займы кайзер, к пятидесяти годам так и не наигравшийся в оловянных солдатиков, не сможет. Ему придется оказать пару ответных услуг. Ну а общественный порядок сделает кайзера посговорчивее, когда Собрание Ложи выдвинет пару рациональных инициатив. Например, по восстановлению корпуса ауксилии, разогнанной в девяносто шестом году вашим, кстати, отцом. Для поддержания внутреннего порядка, конечно.

Фридевига, следившая за Ванденхоуфом за ширмой, тихо рассмеялась. Манфред лишь многозначительно улыбнулся.

— А если для этого порядка придется попытаться еще раз сбросить кайзера… — еще многозначительнее не договорил он.

Максимилиан Ванденхоуф вышел из-за ширмы, одетый в парадную риторскую мантию. Чего у бывшего ритора было не отнять — он смотрелся в мантии Ложи и ловко создавал иллюзию, что под ней могучий и мудрый чародей, прямиком из древних легенд, в которых волшебники наставляют королей. Но, к сожалению или счастью, под риторской мантией с тридцати девяти лет скрывался довольно посредственный и не самый сильный гидромант не самого большого ума и не великой мудрости.

— Вы не хуже меня понимаете, что Империи осталось недолго, — проговорил Ванденхоуф, подняв голос. — Десять или сто лет — уже не играет роли. Чтобы спасти ее и себя, мы должны действовать уже сейчас. Если для этого потребуется разрушить ее и построить заново — быть посему. Взгляни на Тьердемонд, — он неопределенно указал рукой. — У них получилось. Так почему же не получится у нас? Только лучше, потому что править будем мы, чародеи, те, к этому предрасположен, а главное, обладает достаточной силой, чтобы удержать власть в своих руках!

Речь бывшего ритора не возымела никакого эффекта. Кажется, даже Фридевига несколько успокоилась. Она стояла, скрестив руки на груди и склонив голову набок, глядела с легкой усмешкой. Ледяные копья в стенах чуть заметно дрогнули.

— Как много высоких слов, Максим, чтобы оправдать пошлые спекуляции и банальные амбиции человека с манией величия и комплексом неполноценности, — сказал Манфред. — Тебе был нужен бунт в Анрии, чтобы отрезать Империю от мира, хотя бы на какое-то время, за которое ты и твои подельники успели бы хорошо нажиться.

— А куда, ты думаешь, пошли бы эти деньги, а? — упрямо вздернул нос Ванденхоуф.

Всего на короткий миг первый мастер сомневался и ждал, что под маской простофили окажется гений, но в очередной раз подтвердилась старая, как мир, истина: умный может прикинуться глупым, но глупый глупым останется навсегда.

— Ты дурак, Максим, — печально вздохнул Манфред. — Дураком был, дураком и помрешь. Тебя поставили на пост ритора только потому, что тогда, тридцать три года назад, и Ложе, и Империи нужен был дурак, которым можно легко поворачивать, как угодно.

— А в итоге что? Дурак водил умников за нос тридцать три года! И уж тем более смешно это слышать от тебя, Манфред, главного шута Ложи! — обвинительно наставил на него палец Ванденхоуф. — Ловко же ты переобулся. Сорок лет назад ты был одним из них, ты был виолатором, а сейчас? Забыл великие идеи?

— Нет, не забыл, — с каменным лицом ответил Манфред. — Память у меня слишком хорошая. Именно поэтому я стою в этой мантии вместе с магистром фон Хаупен, а ты поедешь в КР. Если будешь плохо себя вести — вот в этом.

Чародей достал из кармана плаща два черных, пустых внутри круга, поглощающих даже магию второго зрения при одном только взгляде на них. Максимилиан Ванденхоуф задрожал от инстинктивного ужаса и тяжело сглотнул, напрягаясь всем телом. Даже Фридевиге сделалось не по себе, а Манфред фон Хаупен держал обструкторы с полнейшей невозмутимостью, как самые обыкновенные куски металла.

Фридевига положила руку на плечо бывшего ритора и настойчиво толкнула. Торчавшие из стен ледяные шипы и копья задрожали, хрустя и потрескивая, выскочили и закружились, складываясь в ледяное кольцо, которое опустилось на бывшего ритора и сковало ему руки.

— Ты убил Пауля, — зловеще прошептала Фридевига. — И ты мне за это ответишь.

Максимилиан оскорбленно вскинул голову.

— Я не убивал его, — отчеканил он. — И даже не отдавал такого приказа, Фрида. Не забывай, Пауль был и моим сыном тоже. Я вообще не собирался втягивать его в это дело. Но он сказал, что это будет хорошая идея, что мальчишка справится и не вызовет никаких подозрений, ведь мать крепко держит поводок и никогда не…

— Он? — насторожился Манфред. — Кто «он»?

Потом, когда Манфред пытался понять, где допустил ошибку, то понял, что ошибка была ровно одна — не следовало брать с собой сестру. Он знал, чем все может кончиться, но все-таки не смог настоять на своем. Если Фрида что-то решит — ее уже не переубедить. Но с другой стороны, не известно, как бы повернулась дальнейшая судьба, если бы Манфред пришел арестовывать Максимилиана Ванденхоуфа, например, с Кальтшталем…

Все произошло внезапно и быстро. Ледяное кольцо, сжимавшее бывшего ритора, с треском рассыпалось, окатив Манфреда и Фридевигу мелкой крошкой. Почему так получилось — выяснилось быстро: Фрида была слишком самоуверенна, не рассчитывала, что бывший ритор сможет перехватить ее контроль над водой.

Пока оба чистили глаза от острой крошки, Максимилиан раскинул руки, делая хитрые круговые движения кистями. Осколки подтаяли, собираясь в упругое щупальце, которое своим основанием оплело запястье ритора. Тот замахнулся водным щупальцем, как хлыстом. Манфред успел пригнуться, но не он и был целью — щупальце прошелестело над головой и ударило Фриду по ноге, оплело ее лодыжку и тут же заледенело, приковывая всю стопу к полу. Чародейка распахивала плащ и мантию, тянулась к фляге с запасом воды, однако из щупальца вырос отросток и впился ей в ладонь, лишая движений.

Манфред среагировал быстрее сестры, вскинул сжатый кулак. Лед, сковывавший Фридевигу, треснул, отсекся от основной водной массы. Чародейка топнула, разбивая окову в крошку, отскочила, теряя шапку, резко крутанула кистью. Оставшийся на запястье лед свился в острый шип, скакнул колдунье в ладонь. Фридевига метнула его. Максимилиан подхватил шип остатком щупальца и перенаправил в Манфреда. Первый мастер скрестил руки и выставил перед собой на манер щита. В рукавах мантии сверкнуло белым и темно-синим — и шип рассыпался о колдовскую преграду.

Максимилиан пытался атаковать вновь, но тут уже Фридевига выплеснула из фляги на поясе струю воды, которая окрутила его от шеи до колен. Бывший ритор задергался, расправляя плечи. Водные путы упруго растянулись, но не дали свободы рукам. С противоположной стороны подступил Манфред, откинув полу плаща и мантии. Он выбросил руку вперед, выплескивая на Максимилиана из своей фляги водяную сеть, которая оплела того вторым слоем.

А затем Манфред сделал то, о чем пожалел, но не сделать не мог. Он достал из кармана обструкторы и приблизился к Максимилиану. Бывшего ритора перекосило от животного ужаса, он забился, как еще живая муха в паучьей паутине. Его щупальце заледенело. Каким-то образом ему удалось распороть сеть и путы ледяным мечом снизу вверх. Часть клинка надломилась и стрельнула острой ледышкой в Фридевигу, но чародейка сплела перед собой из остатков воды прочный щит. Однако это отогнало ее и выбило из равновесия на доли секунды, которыми бывший ритор воспользовался и отчаянно кинулся на Манфреда с остатками ледяного клинка. Манфред снова выставил перед собой руки. В рукавах мантии опять вспыхнуло. Лед раскололся о защиту. Бывший ритор набросился на первого мастера с кулаками, но Манфред ловко высвободился из захвата и ударил Максимилиана кулаком в античный профиль.

А затем шею Ванденхоуфа обмотала водяная веревка. Фридевига, крепко стоя на широко расставленных ногах, рванула веревку на себя, и Максимилиана подтянуло к чародейке.

Манфред отвлекся всего на пару секунд, чтобы поднять оброненные в запале драки обструкторы, а как только вновь взглянул на бывшего ритора, то не поверил своим глазам: тот медленно оседал к ногам сестры. В широко раскрытом правом глазе застыло удивление и недоверие. Из левого торчала рукоять ножа. Кровь обильно брызгала и стекала по щеке на парадную риторскую мантию.

— Фрида!.. — гневно крикнул Манфред и тут же осекся, проследив за горящим взглядом сестры.

Он обернулся и замер, не веря своему же зрению.

В комнате стоял мертвец.

Мертвое тело без малейшего признака ауры. Пустая оболочка. Вот только для мертвого покойник был слишком жив. Куча вопросов, кто это, что это, откуда, как оно прошло через агентов Ложи, как добралось до спальни и как незаметно метнуло в Максима нож с феноменальной точностью, так и остались невысказанными.

Фридевига отступила от тела ритора, свивая из воды веревку. Манфред шагнул к стене, отдаляясь от сестры. Убийца проследил за ним тускло блестящими в лунном свете серебряными бельмами.

— Не стоит этого делать, — сказал он механически равнодушным голосом.

Больше всего в жизни Фридевига ненавидела две вещи: когда кто-то грозил ее семье и детям и когда кто-то говорил, что ей стоит делать, а что нет.

Она кинула веревку, сворачивающуюся в полете петлей.

Убийца выхватил из-под распахнутой шинели нож и с поразительной быстротой и ловкостью вспорол водный сгусток так, что тот рассыпался брызгами, а остатки веревки окатили убийцу обычной водой. Фридевига на мгновение потерялась, но тут же собралась, вытягивая из фляги еще одну струйку. Но убийца чуть согнулся и выбросил правую руку. Чародейка вскрикнула, ее швырнуло на кровать. Фридевига охнула, подскакивая на мягких перинах, запуталась в простыне и одеяле.

Манфред метнул в убийцу ледяной шип, который тот легко отвел в сторону, небрежно отмахнувшись. Манфред метнул второй, а за ним и третий. Два из них убийца увел от себя тем же движением, а третий расколол на лету ножом. И тут же раскрутил нож на пальцах, швырнул его в Манфреда. Чародей собрал приготовленный пузырь в ледяной панцирь, в который нож вонзился, пробив насквозь. Манфред толкнул сгусток льда в убийцу. Убийца ушел в сторону бесшумным полупируэтом, выхватил из-под шинели еще один нож и метнул его. Но не в чародея, а в крепеж, который держал балдахин кровати поднятым. Чародейку, кое-как выпутавшуюся из плена одеяла и простыней, накрыло тяжелой тканью завесы и вывело из схватки еще на какое-то время.

Незнакомец повернулся к Манфреду, держа в занесенной руке нож за лезвие. Оба остановились друг напротив друга, слушая чертыхания запутавшейся в пологе Фридевиги. Над Манфредом закружились крупные комья снега и льдины.

Убийца скользнул взглядом по окну. Манфред уловил, почувствовал его взгляд и перекрыл дорогу.

— Уйди, — сказал незнакомец.

— Заставь меня, — ухмыльнулся Манфред. Лед и снег над его головой угрожающе затрещал.

— Задача выполнена, вы — не мои цели.

— Вот как? Неужто кто-то заплатил за голову Максима?

— Нет.

— Тогда зачем ты его убил?

— Дал обещание закончить то, что было начато.

— Кому?

— Это не твое дело, — сказал незнакомец. — Уйди с дороги — иначе убью.

Манфред выразил свое решение, просто швырнув весь готовый к бою ледяной арсенал. Но все ушло мимо — убийца отскочил в сторону с почти невозможной для человека скоростью и оказался на одной с Фридевигой и Манфредом линии, почти у самой кровати.

Чародейка наконец-то выпуталась из-под полога. Вскочила, вся растрепанная и злая, но лишь затем, чтобы получить звонкую пощечину тыльной стороной ладони. Фридевига захлебнулась, но больше не от внезапной боли, а неожиданности и возмущения. В своей жизни она получила только одну пощечину от матери в далеком детстве, больше никто не смел поднять на нее руку. Кроме брата, но чародейка так и не осмелилась довести до подобного.

Незнакомец же метнул в Манфреда нож, который чародей поймал в ледяную ловушку, на секунду обернулся к Фридевиге и мягко толкнул ее ладонью в грудь. Госпожу консилиатора в должности ритора Собрания Ложи с экстраординарными полномочиями диктатора сроком на полгода словно сдуло, от края до края протащив по кровати, где она с визгом рухнула в ворохе простыней и одеяла на пол.

А убийца переключился на Манфреда, который поднял вокруг себя облако снежной пыли, собрал ее в ладонях и сильно дунул. Незнакомца накрыло снежным облаком, каждая частица которого вдруг превратилась в острый, как битое стекло, осколок льда. Убийца укрылся от секущих лицо льдинок рукавом шинели. Манфред, не дав ему передышки, заледенил мокрую одежду убийцы, но тот, едва почувствовав это, завертелся, ловко переставляя ноги и на ходу сбрасывая с себя дубеющую одежду. Швырнул шинель в Манфреда, однако чародей придавил ее к полу под весом льда, потеряв пару драгоценных секунд, которыми убийца воспользовался.

Чародея сшибло с ног и вдавило в стену волной силы. Не стихийной, не магической вовсе, голой психокинетикой. Это было как порыв ветра, если бы ветер при этом был еще и осязаемым. И мог всколыхнуть естественный фон реальности, позволяющий чародеям арта видеть вторым зрением. От удара у Манфреда потемнело в глазах, вышибло из легких дух. Он начал сползать на пол, но ударная волна как будто скаталась в тугой жгут и стянула удавкой горло. Манфред закряхтел от удушья, его потянуло вверх.

Убийца сделал несколько шагов, душа и придавливая первого мастера к стене усилием мысли, но вдруг все прекратилось — Манфред упал, жадно хватая ртом воздух.

Незнакомец стоял, а из его живота торчало острие зачарованного льда. Через мгновение еще одно вылезло под левой ключицей, а третье проскользнуло у правого бока. Не издав ни звука, убийца резко обернулся, выхватив из ножен на груди еще один нож, кажется, последний, и метнул его в Фридевигу. Чародейка сплела из приготовленной воды защиту, нож вонзился в кусок льда. Фридевига закрутила руками, меняя форму льдины. Часть льда пооттаяла, потоки воды закрутились спиралью, складываясь в острый шип. Остановленный нож должен был упасть, но завис в воздухе. Незнакомец сделал кистью движение, словно что-то легко толкнул — и нож завершил свое движение.

Ледяное копье разбилось об пол. Фридевига охнула, зашипела, хватаясь за рукоять глубоко и крепко засевшего в ее правом плече ножа. Не серебряного, а обычного, едва ли не кухонного, может, взятого тут же, в доме Максимилиана Ванденхоуфа. Но боль что от серебра, что от обычного железа одинаковая. Фридевига инстинктивно схватилась за рукоять ножа и пронзительно взвыла. Из глаз брызнули слезы. Легкий удар сбил ее с ног, и Фридевига закричала во всю глотку.

Манфред поддернул рукава плаща и мантии, обнажая спускающие к запястьям узоры татуировок — белой на правой и темно-синей на левой руке. Обе мягко светились в темноте.

Убийца, развернувшись к чародею, молча обломал торчащие сосульки и побросал их на пол, сделал твердый шаг к Манфреду. Примо антистес скрестил руки, сосредоточился. Татуировки сверкнули, перегружая арт, вызывая настоящий взрыв, который разнес бы тело в клочья. Однако татуировки позволили направить этот взрыв наружу убийственной волной чистой энергии. Прямо в незнакомца.

Того прошила насквозь яркая вспышка белого, с синеватым отливом света. Треснул паркет на полу, посыпалась известка с потолка. Лопнули кристаллы в люстре, сама люстра со звоном, грохотом и треском, рухнула на пол. Волна раскроила надвое кровать, врезалась в стену. Разлетелась в стороны шпаклевка в облаках пыли и каменной крошки, посыпались доски и камень в простенке.

В глазах не успело проясниться после вспышки, как Манфред увидел звезды, услышал звон — резкий, короткий удар в нос выбил чародея из равновесия. Манфреда повело, он ударился об угол то ли тумбы, то ли трельяжа и позорно свалился на пол. Получать по морде в последний раз доводилось чуть ли не в далеком детстве, по иронии, тоже из-за сестры. Манфред и забыл, каково это.

Жмурясь и силясь встать, он услышал звон бьющегося стекла, заметил крупную фигуру убийцы, выпрыгивающего из окна. В спальню ворвался снег и мороз.

Кое-как все же встав, Манфред первым делом бросился к Фридевиге. Та лежала навзничь и часто дышала, поджав губы. Манфред осмотрел рану.

— Вытащи, — сдавленно потребовала чародейка.

Манфред приманил несколько капель воды, которые растянулись в колечко и оплелись вокруг ножа. Чародей осторожно приложил к плечу сестры ладонь. Фридевига вся напряглась и заныла, стиснув зубы.

— Вытащи! — приказала она, схватив Манфреда за запястье.

— Хочешь кровью истечь? — слегка гнусаво спросил чародей, покрывая края раны тонкой коркой инея.

Фридевига пару раз шумно втянула ноздрями воздух и смирилась.

— Что это было? — спросила она.

— Не знаю, — честно признался Манфред.

— Что это было⁈

— Я не знаю!

Но обязательно выясню, подумал он, приманив к себе обломок окровавленной сосульки.

Из коридора донесся грохот. В дверях появилась пара физиономий агентов Ложи.

— Магистр… — пробормотал один из них, пытаясь отдышаться.

— Где вы шляетесь⁈ — рявкнул Манфред.

— Кто-то проник в дом… — сбивчиво оправдался второй агент. — Одного ранил, двоих оглушил… остальных… нас запер… Мы только что взломали дверь…

— Догнать! — не дослушав оправдания, приказал Манфред, указав на разбитое окно. — Он не мог далеко уйти!

Оба агента вломились в спальню и бросились к окну, по очереди без особых раздумий выпрыгнули в сугробы со второго этажа и пустились в бессмысленную погоню. В коридоре гремели сапогами еще агенты.

— Чего уставились? — крикнул на них Манфред. — Магистр диктатор ранена! Быстро сюда медика!

Спустя пару минут Фридевигу осторожно вывели из спальни. Агенты подняли суету, всячески создавая видимость бурной деятельности, дабы не познать еще больше гнева начальства, которого все равно не избежать, и наутро полетят чьи-то головы.

Тело Максимилиана Ванденхоуфа, каким-то чудом не задетое в драке с неизвестным убийцей, накрыли простыней. Штатных некромантов и следователей КР и КС уже вызвали. Предстоит много бумажной работы, однако это Манфреда мало заботило. Это подождет.

Чародей стоял, крутя в пальцах испачканный в крови обломок сосульки. Самым важным сейчас было выяснить, кем был тот неживой и немертвый красавец, который только что убил одного и отхлестал двух магистров Ложи высшего порядка, а сам даже не почесался от взрыва, который в обычных условиях не оставит щепок от средних размеров здания. И Манфред догадывался, с кого стоит начать поиски.

Он спрятал сосульку в карман плаща, вздохнул и глянул на неподвижное тело бывшего ритора. На разбитое окно, под которым уже вырос маленький сугроб.

Манфред покрутил кистью, ловко шевеля пальцами. Снег скатался в три кома разных размеров, которые встали друг на друга от большего к меньшему. На самом верхнем образовалась пара впадин и дуга, даровавшая снеговику счастливую, хоть и глуповатую улыбку.

— С новым годом, Максим, — повторил Манфред и вышел из спальни.

III

Большой филин опустился на заснеженный подоконник чьего-то особняка на берегу Риназа. Встопорщив перья, птица недовольно нахохлилась, вглядываясь в морозную ночь огромными желтыми глазами. Здесь почти не гремели салюты, лишь где-то в отдалении слышались отзвуки бурного гуляния. Богатые люди ценили тишину и предпочитали нарушать ее подальше от своих домов.

Филин важно прошагал по подоконнику и припал к заиндевевшему стеклу. Всматривался долго, прежде чем понял, что это нужное окно в нужную спальню.

В темноте на мягкой кровати лежали в обнимку трое — мужчина и две женщины. Одеяла на всех не хватило, и крайняя к окну самка человека распутно и бессовестно сверкала голой спиной, задом и бедрами. К чести распутницы, на ее левой ноге остался белый чулок. Филин сосредоточил хищный взгляд на женской попке, даже склонил ушастую голову набок, раскрыл клюв и сощурил огромные глаза. Со стороны могло показаться, что птица чертовски довольна и хитро ухмыляется.

В душной спальне по ковру и полу были разбросаны чулки, туфли, панталоны, рубашки, брюки, со спинки кресла печально свисали фалды фрака. Чье-то воздушное зеленое платье было безжалостно смято и скомкано. В воздухе стоял крепкий алкогольный дух, пахло помадой, пудрой, духами, по́том обезумевших от похоти людей и животным сексом.

Женщина с краю кровати проснулась от монотонного звука, противно долбящего прямо по мозгу. Она разлепила глаза, не понимая, что ее разбудило. Так и не выяснив, женщина попыталась вернуться в объятья приятных сновидений. Поплотнее прижалась к любовнику, прильнула носом к горячей, еще влажной шее и жадно втянула ноздрями мужской запах, сводивший ее с ума весь вечер. Она коснулась его губами, потерлась об него гладким бедром, положила руку на талию и нахально соскользнула, жадно хватаясь за плотную задницу любовницы, которая обнимала мужчину с противоположенной стороны и мило сопела тому в плечо.

В сонную, одурманенную нестерпимым влечением голову поползли пошлые мыслишки, по спине пробежали мурашки, а бедра сами собой стиснулись от приятного ощущения между ними. Сколько же она вылакала афродизий? Судя по тому, как до сих пор заводится от одних только мыслей, как весь вечер мокла, горела, лихорадочно тряслась от одного лишь прикосновения, — все.

Звук повторился, стал навязчивее, к нему добавился скрежет острым по стеклу.

Женщина поморщилась, заворочалась, высвобождаясь из объятий любовника, перекатилась на спину. Монотонный звук стал просто невыносим. Женщина рассеянно повращала в темноте глазами, повернула голову к окну и заметила колотящую клювом в оконное стекло птицу.

Женщина, несмотря на сонливость и тяжелую от алкоголя голову, все поняла. Тихо простонав то ли со злости, то ли от обиды, она откинула одеяло, села на краю постели, приходя в себя. Во рту стоял привкус спирта, смешанного с чем-то химическим. Сколько она выпила?.. Не важно — пить не стоило даже первый бокал. И уж тем более мешать алкоголь с альбажем и афродизиями. Как звали ту рыжую… или не рыжую, которую она грозила поцеловать прямо туда у всех на людях, и, кажется, почти поцеловала?.. Хорошо, что с ума сошли все, а значит, стыдно утром будет всем вместе.

Женщина протерла ладонями лицо, неуверенно встала, держась то за воздух, то за идущую кругом голову.

Птица на подоконнике бесцеремонно разглядывала приближающуюся женщину с черной татуировкой-лозой по всему левому боку, на которой из одежды имелся только кое-как держащийся на левой ноге чулок и бархатная ленточка на длинной шее.

Аврора встала у окна, оперлась о подоконник и грузно навалилась на него, прижалась лбом к холодному стеклу. Какой еще дряни она намешала вечером и влила в себя? Лучше даже не знать. Обычный человек уже помер бы от отравления или остановки сердца. Аврора думать не хотела, что станется наутро с наивной, накачавшейся возбудителем и энергетиком дурочкой, которую она полночи баловала своими волшебными пальчиками и довела ладошкой до изнеможения и мокрых простыней. Потом чародейка почувствует себя аморальной сукой: накачивать простых людей чистой магией — слишком безответственно. Но это будет потом. Да и вообще, дурочка сама виновата. «Очень хотела попробовать с настоящей волшебницей», весь вечер сыпала лошадиные дозы афродизии, а Аврора просто из мстительной стервозности или стервозной мстительности пила, делая вид, что не замечает, и не успокоилась, пока не выжала шлюшку досуха. Их обоих.

Птица поскреблась когтистой лапой, отвлекая от мыслей. Аврора заскрежетала зубами, ее всю затрясло от омерзения. Она погрозила филину, махнула рукой, но настырная птица никуда не делась и снова заскрипела когтями по стеклу. Аврора замахала рукой, приложила палец к губам, обернулась на любовников. Те начинали недовольно ворчать сквозь сон.

Филин зажмурился и раскрыл клюв в немом издевательском хохоте. Аврора вздохнула, сдаваясь победившей сове, и указала пальцем в сторону. Филин недовольно повернул голову на занесенный снегом балкон по соседству, посмотрел на чародейку и встрепенулся.

— Кыш туда! — нетерпеливо прошипела она, тыча пальцем. — Я сейчас, — добавила она одними губами и показала раскрытую пятерню.

Филин презрительно, недовольно сощурил глаза.

— Кыш! — легко хлопнула по стеклу Аврора и сверкнула молниями в бирюзовых глазах.

Птица нехотя взмахнула крыльями и перелетела на балкон, усевшись на заснеженные перила.

Аврора повернулась в спальню. Хотелось плюнуть на все, нырнуть под одеяло, разбудить обоих любовников и помучить их еще немножечко, но назойливая сова-почтальон не уймется, пока не вручит письмо. Вот только вряд ли из академии волшебства.

Чародейка широко зевнула и бескультурно почесала правое бедро у самого паха. Затем потянулась, привстав на цыпочки и высоко подняв руки.

На кресле лежала шуба. Аврора не стала задумываться, чья это шуба и откуда взялась.

Через семь минут она не без усилий отворила дверь на балкон и встала на пороге, завернувшись в шубу на голое тело. После тепла и духоты спальни легкий мороз пробрал до костей и отрезвил.

Филин растянулся и увеличился до привычных размеров Эндерна, одетого в зимнее пальто и шапку. Оборотень придирчиво окинул чародейку взглядом с ног до головы.

— Ты зачем опять шерсть покрасила? — спросил он вместо приветствия, фривольно устроившись на ограждении, и нагло скосил птичьи глаза на нижнюю часть Авроры. — Везде.

По возвращении в столицу чародейка перестала быть блондинкой с непослушными, упругими пшеничными локонами, которые сложно приручить. Теперь она была шатенкой, а волосы, хоть и пребывали в беспорядке, отличались завидной покладистостью и были заметно короче прежней шевелюры.

— Ничего я не красила, — возразила Аврора. — Это мой настоящий цвет.

— Тха, а до того?

— Тоже.

— Я тя еле, сука, узнал, — пожаловался Эндерн. — По жопе только и расшифровал. И то не сразу. Два месяца, Графиня, не виделись, а жопу отожрала… скоро в дверь не пролезешь!..

Аврора жеманно закатила глаза.

— Ярвис, — мягким голосом перебила она его, — я знаю, ты от нее без ума. Ты приперся мою жопу обсуждать или по делу?

— По делу, — Эндерн спрыгнул в снежный сугроб, нагнулся и набрал в ладони снега. — На работу пора.

— Я и так вся в работе, — сказала Аврора, невольно глянув в сторону спальни.

— Тха, а вся работа в тебе?

— Да, Ярвис, глотать не успеваю, — устало покивала чародейка. — Давай быстрее. Чего тебе?

— Ни-хе-ра, — заявил Эндерн, долепив снежок. — А вот начальник хочет тебя. Быстро срочно.

— Зачем я ему?

Оборотень вяло кинул в Графиню снежок, который та не менее вяло приняла на правое плечо. Эндерн потер озябшие ладони, подул на них.

— Блаженное твое мудило нашлось, — наконец сказал полиморф с паскудной ухмылочкой.

— Что? — замерла Аврора.

— Ага. И, как обычно, сука, уже труп за собой оставил. А еще…

IV

— Райнхард.

Он повернул голову.

— Пообещай мне, что не сбежишь, пока мы не закончим то, что начали.

— Хорошо.

— Дай слово.

— Даю.

— Поклянись!

Он нахмурился.

— Повторяй за мной: «Я клянусь сделать все, что в моих силах, чтобы поймать и наказать всех негодяев и Машиаха».

Он повторил.

— «А если нарушу клятву, пусть у меня отвалится мужественность!»

Он посмотрел на нее с неизменным своим красноречивым равнодушием.

— Шучу, я не такая злая. Обойдемся без последней части. А знаешь, без чего не обойтись?

— Нет.

— Без поцелуя. Я слышала, у демонов принято скреплять договор поцелуем.

— Тебя ввели в заблуждение.

— Вот черт! Я так и знала!

V

—…поимел начальника и его сестру, — продолжал Эндерн. — Только т-с-с-с, я тебе этого не говорил. Э, Графиня, ты че, спишь, что ли?

Аврора стояла, прижав ко рту ладонь, и отозвалась не сразу, только получив в лицо пригоршней снега, но как будто не заметила этого.

— Кто его видел? — утершись плечом, спросила она.

— Уши не моешь? — недовольно буркнул Эндерн. — Я ж тебе, сука, говорю, сам начальник с ним поручкался. Ходит теперь с харей помятой.

Глаза чародейки загорелись, и сложно было сказать, каким огнем.

— Где и когда это произошло?

— Да пару часов назад.

— Это точно он?

— Нет, но по описанию — он.

Аврора нетерпеливо облизнула губы и шагнула босыми ногами прямо в снег. От обжегшего стопы и щиколотки холода зашлось сердце и сперло дыхание в зобу, но чародейка испытала странно извращенное удовольствие.

— Где он сейчас?

— Слепетнул опять, — фыркнул Эндерн. — Вроде как ловят, но хули толку? А начальник хочет пару-тройку вопросов тебе задать. Ну, о блаженном.

— Раньше не хотел, — поежилась Аврора, обиженно надув губы.

— А щас, блядь, хочет! — разозлился полиморф. — Так что давай, Графиня, подмывайся, рот полощи — готовься, короче.

Аврора оглянулась по сторонам, шагнула по снегу. Стопы от холода начали неметь.

— Он у тебя? — спросила она, понизив голос.

— Кто?

Аврора протянула из-под шубы руку и требовательно сжала пальцы.

— Не придуривайся, Ярвис, ты прекрасно понял.

Эндерн немного поколебался, но все же выудил из-под пальто медную, позеленевшую от времени бляшку с замысловатой гравировкой. Аврора жадно схватила талисман возврата и поднесла к глазам.

— Это же не твой, — сказала она, узнав возвратник ван Бледа.

— Тха, тебе-то не все равно? — хмыкнул оборотень.

— У него осечка двадцать шесть процентов, — напомнила Аврора.

— Че, — прищурился Эндерн, подбрасывая снежок, — по ляжкам потекло, а?

Аврора упрямо вскинула голову, блестя глазами. Сбросила с плеч шубу и гордо расправила плечи. Без раздумий надела на шею возвратник. Она чувствовала ту же сумасбродную эйфорию, то же безразличие и презрение к собственной участи, словно обрела бессмертие, как тогда, когда впервые взяла талисман ван Бледа. Но прикосновение ледяной бляшки к горячей коже немного отрезвило и сбило героический настрой. В голове промелькнула предостерегающая мысль: «Что ты делаешь, дура?» Или не в голове? Или это насытившаяся похотью, нажравшаяся ей до отвала лениво ворочающаяся внутри мерзость угадала намерения хозяйки?

— Так и пойдешь? — ухмыльнулся Эндерн, нагло разглядывая трясущуюся от ли холода, то ли от страха и нервного возбуждения, покрытую гусиной кожей Аврору. — Непомытая, непричесанная?

— Если я папочку ублажу, — выдохнула она облако пара, — он меня сам искупает и причешет. А если нет — не побрезгует и так оттрахает. Ты же сам сказал, что быстро срочно. Зачем медлить? — чародейка глубоко вдохнула, закрыла глаза, задержала дыхание. — Respondendum! — выдохнула она, сверкнула и растаяла — осталось лишь облачко почти невесомой, искрящейся в темноте пыльцы.

Эндерн поскреб небритую щеку и рассмеялся, представив, как на стол начальнику валится голая баба.

Оборотень запрыгнул на перила балкона, ловко развернулся на одной ноге, раскинул руки, оттолкнулся и спрыгнул спиной вниз.

В ночное небо бесшумно взмыл большой филин.

Любовники в спальне зябко поежились под одеялом от заползающего в спальню холода, крепко обнялись, но решили, что самый лучший способ согреться — друг об друга.

VI

Дом был заброшен.

Хотя название «дом» сохранилось за ним сугубо по старой памяти. Это была ассиметричная, скособоченная каменно-деревянная коробка на отшибе, продуваемая всеми ветрами, и по правильности своей геометрии больше напоминала детский рисунок, какие обычно рисуют после ночных кошмаров.

Когда-то дом был доходным, и его сдавали до последнего, пока в начале позапрошлой зимы не обвалилась крыша, похоронив под собой несколько семей. Только тогда даже за большие взятки чиновники перестали считать дом пригодным для жилья, постановили расселить его, просто вышвырнув всех немногочисленных жильцов на улицу, а само здание предназначили к сносу. Вот только никто до сих пор к работам не то что не приступал, никто еще не взялся за контракт. В высоких кабинетах решали, кому дать возможность нагреть руку на покойнике.

А покойник стоял и пугал своим разлагающимся трупом окружающих.

Этого дома сторонились и избегали даже бездомные. Поговаривали, когда-то, лет сто назад, здесь жил странный старик, баловавшийся вызовом демонов Той Стороны, а лет тридцать назад здесь поймали ведьму-вредительницу. Всего каких-то десять лет назад в одной из квартир произошло страшное убийство, которое так и не раскрыли, а убийцу не нашли. Каждые лет двенадцать-тринадцать тут кто-то вешался, резал себе вены или стрелялся. Каждые лет пять из окон падал чей-то ребенок. Ну а плотника, дворника, слесаря или трубочиста увозили в ближайшую больницу для бедных с тяжелой травмой каждый год, пока в доме жили, — на это никто внимания даже не обращал. Но и после расселения нет-нет, да проходил слух, что здесь нашли очередной свежий или не очень труп, и далеко не всегда нищего.

Тем страннее было видеть сегодня столпотворение вокруг нехорошего дома на столичной окраине. Те, кто возвращался с ночных гуляний, непроизвольно вливался в собирающуюся на улице толпу и донимал присутствующих одними и теми же вопросами. Но никто ничего вразумительного ответить не мог — простых зевак близко не подпускали, а пробиться сквозь оцепление никто не решался. Слишком много голубых мантий, а чародеям задавать вопросы не принято.

Оттого наблюдатели, когда им надоело томиться в неведении без внятных объяснений, то есть уже минут через десять, принялись объяснять все себе сами, домысливая, додумывая и добавляя капельку фантазии для складности, остроты и увлекательности.

Через час уже никто не сомневался, что чародеи Ложи прибыли ловить древнего демона, который с давних пор обитал в подвалах нехорошего дома и вот наконец-то почти вырвался на свободу. И чем настойчивее кто-нибудь принялся бы отрицать или оспаривать, тем истиннее становилась бы эта версия.

Поэтому чародеи никогда ничего не отрицали и не оспаривали.

Узнать, что там происходит, все-таки очень хотелось, и кто-то в толпе стал увлеченно рассказывать, как бы он поступил, чтобы узнать скрываемую правду, будь он… например, невидимым.

Невидимке было бы легко проскочить мимо напыщенных баранов в голубых мантиях, мерзнущих на предрассветном холоде. Да еще и в новогоднее утро, когда все мысли только и заняты тем, как бы поскорее все уже закончилось и откусить бы хоть кусочек пропущенного праздничного пирога. Они там так натоптали, что твоих следов даже не заметят. Еще проще отвлечь их внимание и прошмыгнуть через черный ход. Там дверь давно скрутили. Туда обычно ходят гадить, если сильно прижмет. Вонь, наверно, чудовищная. Если в темноте не видеть, точно можно вляпаться и говняных следов везде на снегу оставить. А снегу внутрь намело за три дня — утонуть, наверно, можно.

Лестница там еще очень паршивая, ненадежная. Надо быть пушинкой и порхать бабочкой или скакать горным козлом — половина ступеней давно обвалилась. Но это меньшая из бед, хуже те, что остались. Хрен их знает, на какие можно наступать, а какая с треском провалится — и полетишь ты вниз недолго, но навсегда.

Еще и жутко там. Ветер воет, бухает что-то, где-то колотит, скрипит так страшно, будто сейчас все на башку обвалится и рухнет. В оставшихся перекрытиях как будто бегает кто-то. И чудится постоянно чей-то плач, с подвыванием, от которого сердце сжимается. До мурашек пробирает от страха, когда идешь, слушаешь такие мертвые звуки в колючей мертвой темноте и понимаешь, что никого живого там нет, кроме тебя, ты там совсем один. А самое страшное, случись с тобой что — оступишься, упадешь, разобьешься, — и эти звуки тебя проглотят, потеряешься в них и останешься навсегда. Никто на помощь не придет. И разбитая рама продолжит монотонно и безразлично стучать, дребезжа осколком битого стекла.

А подняться-то на самый верх надо, туда, где крыша просела, но еще осталась. Где можно под навесом укрыться и спрятаться. Ведь Ложа тут не просто так, кого-то выследила. Да хоть и демона, дьявола, черта или беса с Той Стороны. А бес не дурак, понимает, что, раз бежать некуда, надо забраться повыше, чтоб посложнее было достать, а в случае чего — подороже продаться да побольше с собой забрать.

Там пара квартир на самом верху. Но налево можно даже не ходить. Дверь выворочена, на одной петле грустно так висит. А за дверью — дыра. Там-то крыша и обвалилась и на пару этажей вниз ушла. Глянешь — так и кружит, дух захватывает, как представишь, как оно все когда-то рушилось. Зачем туда вообще переться? Подходить-то даже страшно: скользко, небось, чуть оступишься, ухватиться не за что — сам туда и полетишь.

А справа двери даже нет. Только черный проем. Туда тоже страшно идти, но можно. Главное, под ноги смотреть. Мусора там всякого осталось, об который споткнешься и носом пол пропашешь, если не свалишься на что-нибудь, обо что башку расшибешь. Ветер там хуже всего свищет, насквозь продувает, та самая рама зловеще стучит, дребезжа битым стеклом. Холодно — как в самой Бездне. Вот там-то дьяволу самое место и прятаться. В каком-нибудь темном углу, где сложнее всего приметить. Сидит, не шелохнувшись, снегом занесло, белый, как мел, и холодный, ледяной прямо-таки. Тронешь — обожжешься. С очередным жмуриком, окочурившимся пару дней как, легко спутать.

Но дьяволу-то того и нужно. Дьявол хитер, коварен. Только заиграет желание проверить, только протянешь руку, чтоб удостовериться, дьявол тебя ка-а-ак

он вцепился ей в запястье. Прятаться больше смысла не было, и Аврора сняла маскировку. Второе зрение помогало, но его она все равно почти не видела. Помогал только голубой кристалл, и то несильно. Чародейка чувствовала себя беспомощной, а оттого оскорбленной. Чародеи арта в принципе не жаловали талисманы, их использование било по самолюбию. Но сегодня пришлось обвешаться ими с ног до головы.

— Пусти! — дернулась Аврора. — Ну пусти же, ну!

Он смотрел на нее. В серебряных бельмах отражался голубой кристаллический свет.

— Я помочь пришла, — обиженно буркнула она.

Он разжал пальцы, ослабляя хватку. Для трижды насквозь пробитого ледяными шипами человека она была слишком уж крепкой. Аврора высвободила руку, отступила, потирая запястье.

Сигиец пошевелился, стряхивая с волос шапку снега. Затем поднялся, опираясь о шершавую, с содранными обоями стену. Далось это тяжело, что выдала дрожь на заросшем всклокоченной, уродливой бородой лице. Аврора светила на него голубым кристаллом и едва узнавала. И не только потому, что борода и сальные волосы сильно изменили сигийца. Еще и потому, что за прошедшие четыре месяца черты его лица почти истерлись в памяти Авроры. Если бы не потусторонние глаза и шрам, она бы не поверила, что это именно он.

— Боже мой, что с тобой стало? — пробормотала Аврора.

Сигиец не ответил. Из носа наконец-то вырвалось хилое облачко пара.

— Я не поверила, когда мне сказали, что ты нашелся. Да еще в таком месте.

Аврора посветила вокруг, на стены, пол и потолок. Вверху была огромная дыра, несколько досок обвалились и заледенели от постоянно текущей через дырявую крышу воды так, превратились в настоящий айсберг.

— Умеешь же ты выбрать себе убежище. Я пять раз чуть не убилась, пока поднималась! — пожаловалась чародейка.

Райнхард продолжал молчать, не сводя с нее глаз. Левая рука неподвижно висела.

— Я тебя тоже искала. Все четыре месяца, как ты исчез, не попрощавшись. Ну, признай, ты польщен таким вниманием? — улыбнулась Аврора. — Я так ни за кем еще не бегала, как за тобой.

Он не признал, даже вида не сделал. Чародейка осторожно шагнула чуть ближе.

— Ну ладно, не бегала, — призналась она. — Но ни дня не прошло, чтобы я о тебе не вспоминала. А ты вспоминал обо мне?

Аврора протянула руку к его левому плечу, где на грязной куртке, не пойми с кого снятой, проступало небольшое пятно крови. Но что-то жестко уперлось чародейке в грудь, прямо под собольим полушубком, поползло вверх и угрожающе обхватило шею. Аврора отступила, держась за горло.

— Я помочь хочу! — повторила она, выпуская изо рта густые облака пара.

Сигиец опустил правую руку, продолжая молчать.

— Ты ранен, тебе нужна перевязка, отдых и тепло. Нельзя же быть таким упрямым ослом!

Аврора поправила меховую шапку, выдула изо рта в потолок пар, будто закипающий котелок.

— Ты хоть знаешь, что эти развалины окружены Ложей? — спросила она, уперев руки в бока. — Снаружи два десятка магистров и их прихлебателей-крысоловов дожидаются приказа о штурме. Знаешь ты об этом?

— Да, — наконец-то ответил Райнхард мертвым, хриплым голосом.

— И что, тебя это совсем не волнует?

— Нет.

— Что ты собираешься делать? Перебьешь их всех?

Ответом ее он больше не удостоил.

— Какой же ты наивный дурак! — Аврора схватилась за холодные щеки. — Неужто ты думаешь, что они будут с тобой церемониться? Если ты убьешь хотя бы одного из них, что вряд ли в твоем-то состоянии, они плюнут и просто взорвут эту помойку вместе с тобой. Даже ты не переживешь взрыв!

Сигиец покачнулся. Только сейчас Аврора поняла, какие усилия тот прикладывает, чтобы стоять.

— Это не имеет значения, — сказал он тем не менее твердо.

— Почему ты убил ритора Ложи? — спросила чародейка. — Только не говори, что из-за обещания мне!

Он не ответил.

— Ты знал, что за всем стоит Ванденхоуф?

— Нет.

— Тогда откуда?..

VII

— Стоять! — резко окликнули его.

Сигиец обернулся. Его догоняла пара мужчин в обычных серых сюртуках. Могли бы сойти за простых горожан, но, во-первых, простые горожане вокруг Люмского дворца сегодня ночью не бродили. А во-вторых, сигиец видел их насквозь.

Сули обоих переливались радужным свечением арта с преобладанием красных, желтых и оранжевых оттенков. Оба были пиромантами.

— Именем Ложи, стоять! — повторил один из них, грозно вскинув руки. В ладонях вспыхнули яркие цветки магии.

— Брось палку и сдавайся! — приказал второй, сам начиная мерцать радужным свечением ярче.

Райнхард палку — отнятую у гвардейца церемониальную алебарду — не бросил. Пару секунд размышлял над причинами настырности чародеев и пришел к выводу, что виной тому трое их предшественников, которых он встретил на выходе из Люмского дворца. Те не хотели пропускать, но у сигийца не было времени. Сейчас тоже не было времени, а пример предшественников этих двоих ничему не научил, иначе они бы не бросились в погоню, тем более вдвоем.

Сигиец уже перестал задаваться вопросом, почему люди не склонны учиться ни на своих, ни на чужих ошибках. Однако их переоценка собственных возможностей все еще ставила Райнхарда в тупик.

Он раскрутил алебарду и упругим шагом двинулся к чародеям.

Те предсказуемо напали. Швырнули в него несколько огненных шаров. Сигиец ощутил привычное неприятное жжение и покалывание, заметил у чародеев обычное недоверие к происходящему. Затем пироманты последовали примитивной, инстинктивной схеме действий: если что-то не работает, надо сделать так же, только сильнее или больше. Удивительным для них образом схема не сработала.

Ровно через десять секунд оба лежали на земле. У одного была сломана рука в двух местах. Второй, проделав захватывающее дух сальто с неудачным приземлением на дорожные камни, остался с сильным вывихом плеча, ушибом бедра, треснутой парой ребер и сотрясением мозга. Древко алебарды тоже не пережило схватку, и в руках сигийца остались почти бесполезные обломки.

В серебристой дымке тумана его зрения возникла человеческая фигура. Расплылась красным пятном ниоткуда. Сигиец не знал, чья эта сули, никогда не видел, но ощутил нечто знакомое. Это чувство он уже испытывал в бальном зале. Оно же привело его сюда, то пропадая, то обостряясь вновь.

Фигура вскинула руку. Райнхард инстинктивно закрылся от возможной психокинетической атаки, подняв волну силы. Но удара не последовало. Во всяком случае, не в него. Сигиец услышал вскрик позади себя — и фигура растворилась в тумане. Райнхард простоял настороженно несколько мгновений, только затем коротко обернулся, заметив где-то вдалеке сули еще одного чародея, в арте которого преобладали светло-синие тона.

Постояв еще немного, не обращая внимания на стоны, шипение, всхлипы двух пиромантов на земле, сигиец бросил на брусчатку обломки алебарды и пошел. Один из чародеев, со сломанной рукой, кое-как метнул ему в спину огненный шар и даже каким-то чудом попал, но сигиец почти не заметил.

Странное, необъяснимое, противоречивое чувство обострилось вновь, и он следовал ему. Он не знал, куда идет, но знал, что идти должен, потому что придет куда нужно.

Блуждания по неспокойной Анрии продлились пару часов, если не больше. Сигиец постоянно оказывался близко к беспорядкам и стычкам горожан с драгунами и солдатами, но ему удавалось благополучно избегать незапланированных встреч.

Путь закончился во дворе. В самом обычном дворе. В таких дворах живут самые обычные люди, далекие от внешнего мира, озабоченные только своей семьей, работой и тем далеким днем, когда можно беззаботно нянчиться с внуками, повторяя самому себе, что жизнь удалась и не о чем жалеть.

Когда-то сигиец уже был здесь — месяц назад встретился здесь с вилканским фехтовальщиком и пытавшимся ударить в спину Гиртом ван Бледом.

Теперь оказался тут вновь.

— Здравствуй, сын мой.

Сигиец с разворота швырнул волну силы, но позади никого не оказалось. Райнхард отскочил, разворачиваясь в прыжке, и не глядя ударил телекинезом снова.

Возникшая перед ним фигура в серебристом тумане лишь подняла руку, отбивая волну.

— Ну-ну, неужели ты думал, что на меня это подействует?

Сигиец почувствовал, как воздух вокруг уплотнился. Райнхард попытался пробить образовавшуюся преграду, но ничего не вышло — его сила просто разбилась о крепкую стену. Сигиец оказался заперт, а невидимая клетка сужалась. Он уперся в нее, надавил силой, но это оказалось совершенно бесполезно. Райнхарда сдавило и полностью обездвижило. Казалось, нужно еще одно незначительное усилие, чтобы довершить начатое, но его не последовало.

Его не могло последовать.

— К сожалению, — произнесла сули, приблизившись. — А может к счастью. Надолго я тебя сдержать не смогу тоже, но нам хватит времени, чтобы все прояснить. Ты ведь за этим так долго меня искал?

Это была аура обычного, ничем не примечательного человека, каких в Анрии полмиллиона. Но за ней крылось нечто, чего сигиец не ощущал уже семь лет.

— Нет, — сказал он и вновь попробовал освободиться из плена, но без успеха.

— Нет? — удивился Машиах. — А зачем? Только не говори, что убить меня. Это слишком нерационально, нелогично и бессмысленно. Впрочем, — он пожал плечами, — логичность и рациональность также довольно сильно переоценены и приводят лишь к бессмысленности. Что ты и продемонстрировал на своем примере.

Сули изменилась, как будто кто-то разлил в мутной воде яркую краску, и перед сигийцем стоял уже совершенно другой человек. Возможно, когда с ним довелось даже столкнуться на улице, но он не представлял совершенно никакого интереса и необходимости запоминать.

— Ты был создан, чтобы принимать самые рациональные и логичные решения и тем самым выполнять поставленные перед тобой задачи предельно быстро, просто и эффективно, — сказал Машиах другим голосом. — Но оглянись, — он махнул яркой, почти огненной рукой. — Посмотри на последствия твоих рационально-логичных действий. Ты устроил настоящий хаос в этом маленьком городке, большинство твоих поступков ни к чему не привели и не имели никакого смысла. Кто знает, чем бы все закончилось, если бы ты не встретился с теми, кто вновь начал думать за тебя.

Машиах подступил почти вплотную. Сигиец почти не ощутил занимаемого им пространства.

— А сейчас мы наконец-то встретились лицом к лицу, — сказал Машиах. — И самое рациональное, самое логичное, что ты можешь сделать — убить меня, ведь именно к этому все и двигалось. Но если ты убьешь меня — совершишь самый нелогичный, нерациональный и бессмысленный поступок. Если я перестану существовать, для чего останется существовать тебе?

Он исчез, просто угас и растворился в серебристом тумане, в котором угадывались очертания домов и крыш глухого двора и проступали яркие фигуры мирно спящих людей.

— Ты станешь просто не нужен, — шепнул в самое ухо Машиах. — А я не для того тебя создал.

Аура перетекла струйкой разноцветного дыма и как будто заполнила человеческую форму перед сигийцем. Тот вновь не знал, кто это.

— Не удивляйся, сын мой, я — твой создатель, — сказал Машиах. Голос был совершенно незнакомым. — Когда я и мои неблагодарные ученики покончили с тобой… с другими тобой, ты должен был погибнуть вместе с ними, но выжил и остался единственным в своем роде, уникальным экземпляром. Ты остался совершенно один, без этого твоего биртви, которое всю твою жизнь думало за тебя и решало, что тебе делать. И в этот миг, когда связь между вами оборвалась, ты родился.

Машиах приблизил лицо, коснулся плеч сигийца. Прикосновение было привычным, словно ощупываешь сам себя.

— Потеряв все, ты обрел настоящую свободу, — сказал Машиах. — Знаешь, что такое «свобода»? Свобода это необходимость принимать решения самому и самому же нести за них ответственность. Оттого люди так боятся свободы и выдумывают ей самые размытые определения, исключающие ответственность. Я дал тебе настоящую свободу, но ты не сумел ей воспользоваться и загнал себя в привычные оковы рабства. Перед тобой рассыпалась масса возможностей, а ты ограничил себя, выдумав себе цель, выполнение которой лишено всяческого смысла.

Машиах отступил, принялся тихо, почти неслышно вышагивать перед сигийцем. Его яркий силуэт размывался, был нечетким в туманной мгле.

— Чего ты добьешься, если я перестану быть? — спросил он. — Это восстановит систему, частью которой ты был? Да и сможешь ли ты вновь стать тем, кем был? Захочешь ли стать вновь тем, кем был? Получится ли у тебя снова быть безропотным инструментом, который успокаивает себя иллюзией, что обрел цель и смысл существования, выполняя за кого-то лишенную цели и смысла грязную работу?

Он остановился. Вспыхнул от нервного возбуждения, потерял форму, а когда обрел ее вновь, то снова стал кем-то другим. Но на этот раз сигиец узнал его. Эту сули он видел в бальном зале, когда графу де Контэ показалось, что тот видит Адольфа Штерка. Тогда Райнхарда впервые посетило то чувство, которое привело сюда.

— Не расстраивайся, — сказал Машиах новым энергичным, хорошо поставленным голосом. — Это общая беда бытия — как бы мы ни старались освободиться, мы все равно ограничиваем себя, чтобы все, что мы сделаем, не привело ни к чему, кроме сиюминутных бесцельных и бессмысленных результатов. Но парадокс в том, что это и есть цель и смысл. Амбиции, желания, стремления, обиды, месть, иные страсти движут человеческим существом, его природой, а человек движет этой вселенной. Не каждый в отдельности, разумеется, но все вместе создают ту движущую силу, которая толкает историю. И каждое, даже самое бессмысленное, бесцельное действие вносит свой вклад в это движение.

Машиах сделал паузу, подбирая слова для своей лекции.

— Успех одних всегда означает неудачу других, — сказал он. — Такое столкновение интересов логично, закономерно и естественно, именно из-за него и происходит движение. А что, если исключить из этого уравнения неудачу? Что, если оставить один лишь успех? — он вновь помедлил, дожидаясь ответа. Ответа не последовало. — Я отвечу: возникает хаос, из-за которого все останавливается, из-за которого каждый выигравший оказывается проигравшим. А упорядочить этот хаос может лишь третья сила, избегавшая столкновений и противоречий. Это, пожалуй, был самый интересный опыт, который мне доводилось ставить во всех моих жизнях, а я поставил их немало. Ты, кстати, тоже поучаствовал в этом эксперименте и получил то, что хотел.

— Нет, — сказал сигиец, чувствуя, как сдавливающее его поле слабеет.

— Да, — возразил Машиах. — Ты меня нашел. Ведь это было главное. Именно это двигало тобой. В этом была твоя цель, которой ты стал просто одержим. Видишь? Даже тобой, казалось бы, пустым, бездушным механизмом, управляют те же в точности законы, что и обычными людьми. Может, во всем виноваты души, которые ты собрал за прошедшие годы? А может, биртви, как ни пыталось, не смогло выжечь, вытравить из тебя мерзкую человечность?

Машиах снова приблизился, по-дружески обнял сигийца за плечи.

— Сейчас я спас тебя от самого себя, — сказал он. — Когда я уйду, у тебя останется смысл дальнейшего существования. Потому что я желаю тебе лишь блага. Ну хорошо, тут есть и эгоистичный интерес. Хоть я и твой создатель, но и ты создал меня. Мы создали друг друга. Ты, и я имею в виду всех тебя, были целью моей жизни. Я грезил вами десятки лет, а потом осуществил свою мечту, достиг цели, выполнил все задачи. И знаешь, что я почувствовал, когда у меня все получилось? А ничего. Пустоту. Горький привкус разочарования. Но потом я узнал, что ты жив, а это значило, что мне еще есть к чему стремиться. Пока ты существуешь, существую я. Именно поэтому я и не могу тебя убить. Не хочу. И не стану.

Ощущение чужого касания исчезло.

— Но я все же не оставлю тебя с пустыми руками, — сказал Машиах, возникнув перед сигийцем в новом воплощении. — Ты кое-что обещал кое-кому, и я помогу тебе выполнить обещание. Ты же места себе не найдешь, если тебя не направить, не указать цель, к которой двигаться. К тому же, не только ты должен получить то, что тебе хотелось.

Он наклонился и сказал. Тихо, осторожно, как будто кто-то мог их подслушать.

— Ну а теперь прощай, сын мой. Может быть, когда-нибудь мы еще встретимся, но я бы на твоем месте на это не рассчитывал. Хотя, с другой стороны, на что еще тебе рассчитывать, как не на нашу следующую встречу?

И он растворился в тумане. А вместе с ним исчезла и та сила, которая держала сигийца.

VIII

— И ты ему поверил? — фыркнула Аврора. — Сбежал, четыре месяца прятался в вонючих выгребных ямах, дожидаясь, когда вернется Ванденхоуф, только потому, что так тебе сказал какой-то психопат-шизофреник?

Сигиец не стал отвечать.

— А что теперь? — не отставала чародейка. — Ну скажи мне, пожалуйста. Твоя выходка кое-кому ой как не понравилась. Ты убил Максимилиана Ванденхоуфа, а его должны были судить. Ложа не любит, когда у нее отнимают ее любимое развлечение — игру в правосудие. Теперь тебя из-под земли достанут… если, конечно, допустить, что тебе каким-то чудом удастся перебить пару дюжин чародеев Ложи и опять сбежать. Но не удастся. Знаешь, почему?

Аврора легонько пнула камень носком сапога.

— Я должна помешать тебе, — сказала она. — Остановить тебя и бессмысленное кровопролитие. Любым способом. Не смотри на меня так. Я же знаю, что ты меня насквозь видишь.

Блестящие синевой в свете кристалла глаза неотрывно следили за чародейкой. Авроре делалось не по себе, но она и не думала отступать.

— Я хочу тебе помочь. Я могу тебе помочь. Тебе нужно только довериться мне.

Чародейке показалось, что серебряные бельма как-то подозрительно блеснули, а на обычно безразличной ко всему физиономии проступило нечто такое, что можно было бы принять за эмоцию. Во всяком случае Авроре показалось, что синюшные тонкие губы сигийца скривило в чем-то похожем на ухмылку. Всего лишь на секунду, но эта неопределенность вывела чародейку из себя.

— Не смотри на меня так, паршивец! — повторила она со злостью. — Я тебя еще ни разу не обманула и не предала, в отличие от некоторых. Я вообще не понимаю, зачем и почему согласилась рискнуть шеей и прийти сюда, чтобы упрашивать тебя, но вот пришла и упрашиваю. А ты, как пень, молчишь. В отличие от моего терпения время у тебя не бесконечное. Штурм этих развалин отложили на четверть часа. Десять минут мы уже потратили.

Сигиец несколько секунд молча на нее смотрел и наконец сказал:

— Зачем?

— Что «зачем»? — насторожилась Аврора.

— Зачем помогать мне?

— Не знаю, — пожала она плечами, ковыряя носком сапога еще один камушек на полу, — спроси что полегче.

— Как?

Чародейка улыбнулась.

— Не так быстро, удивительный мой, — ласково и чуть насмешливо проговорила она. — Сперва тебе придется сказать «да» или «нет».

Сигиец больше не раздумывал.

— Да.

Аврора сдвинула шапку ближе к затылку и, несколько осмелев, подступила к Райнхарду почти вплотную. От него пахло кровью и сырой одеждой, но это были практически единственные запахи, которые улавливал чуткий нос чародейки.

— Все очень просто, — сказала она, глядя сигийцу в глаза. — Тебе нужно меня поцеловать.

— Зачем?

— Затем, что я так хочу, — недовольно поджала губы и нахмурилась Аврора. — Считай, это плата за мою помощь.

Он настороженно замер, сверля взглядом исподлобья. Аврора вздохнула, вспоминая подвал Геллера, где уже безрезультатно пыталась добиться от него чего-то подобного. Тогда она просто не поняла, что он вообще не понимает, что от него нужно.

— Хочешь чего-то — возьми сама, да? — усмехнулась Аврора, пряча в карман полушубка кристалл.

Уже в темноте она протянула к сигийцу руки. Осторожно опустила ладонь на его правое плечо, правую поднесла к лицу и коснулась щеки, оглаживая бороду. Затем привстала на цыпочки и потянулась губами к его губам.

Они оказались едва теплыми и почти неподвижными. Добиться ответа снова не получилось. С тем же успехом Аврора могла бы поцеловать статую. Да еще и с противной жесткой бородой, лезущей в рот и мерзко щекочущей лицо. Но чародейка не была особо брезгливой и привередливой в этом плане — и не такое приходилось терпеть.

Шапка съехала набекрень и под собственной тяжестью начала падать. Аврора подхватила ее, удержала на голове. Сигиец напрягся, но не почувствовал никакой угрозы.

Чародейка обняла его за шею свободной рукой, продолжая держать шапку, крепче впилась в губы сигийца, полностью отдалась этому странному недопоцелую. И в какой-то момент вроде бы даже добилась чего-то похожего на ответ. Во всяком случае, Райнхард расслабил напряженные губы, приоткрыл рот. Аврора воодушевилась, осторожно прижалась к нему, чувствуя тело. Поправила шапку, освобождая правую руку.

Сигиец успел отреагировать, но левая рука слушалась слишком плохо и лишь беспомощно дернулась. А Аврора всадила ему в шею тонкую иголку и надавила на поршень хитро смастеренного узкого шприца.

Райнхард оттолкнул ее, выдернул шприц. Аврора устояла на ногах, смахнула шапку и снова кинулась вперед, выдернув из волос иглу-шпильку. Чародейка почувствовала легкий толчок в грудь, но ее это не остановило. Парализующий яд очень плохо, но все-таки подействовал на сигийца, хоть и потребовалась чудовищная доза в невероятной концентрации. Аврора подскочила к Райнхарду, занесла иглу. Он перехватил ее руку своей слабеющей рукой. Чародейка высвободилась, увернулась от вялого, размашистого удара. Сигийца повело по стене. Он упал на колено. Аврора подхватила его, не дала упасть. Райнхард, кривя от усилия лицо, потянулся к ней, коснулся ледяными пальцами горячей шеи под воротом полушубка, но тут рука почти совсем ослабла.

— Ну хватит, глупый! — прошипела в ухо чародейка. — Не упрямься. Это сильнее тебя! Даже ты не переваришь!

Его пальцы разжались, рука бессильно повисла. Райнхард навалился на чародейку всем весом, и Аврора едва удержалась сама. Яд, несмотря даже на яростное сопротивление организма сигийца, действовал и неумолимо подбирался к сердцу. Аврора напряглась, толкнула Райнхарда на стену, зажала иглу зубами и рванула на его груди мокрую куртку. На ощупь в темноте отыскала, где спазматически толкающее отравленную кровь сердце, и, зажмурив предательски повлажневшие глаза, воткнула в него иглу. Она не промахивалась в потемках — имелся богатый опыт.

Райнхард и сейчас держался пугающе долго, боролся с ядом, который убивал за секунду, бесконечных полминуты. Аврора даже похолодела от страха, чувствуя пальцами его дрожь, спазмы и судороги. Ей даже показалось, что сигиец переборет отраву, как тогда, когда ведьма напоила его мерзостью.

Но все-таки Райнхард затих, в последний раз страшно вздрогнув.

Аврора посидела над ним еще некоторое время. Услышала, как где-то внизу что-то хлопнуло, загремели тяжелые шаги, — начался штурм.

Когда группа бойцов Ложи, светя себе огнем в ладонях, добралась до раскуроченной квартиры, то обнаружила лишь холодный труп неизвестного.

И никого больше.