Обычная история

Глава 16

Кэт

Я в такой эйфории, когда мне, наконец, передают ключи, что поначалу даже не замечаю тревожных звоночков. Кожа горит, да, но это же наверняка от счастья! Безумное восторженное чувство, что я могу вернуться домой, превращает сердце в ядерный реактор, и я лечу… Преодолеваю атмосферу и гравитацию, вылетаю в открытый космос и несусь, обогнав свет, куда-то за горизонт событий, разрезая пространство и время, и всерьез кажется, что я смогу повернуть время вспять.

Тело нагревается все сильнее. Хочется умыться. Сжимаю заветный ключ в кармане, спрашиваю у менеджера, который помогал мне со сделкой, где туалет, и иду в указанном направлении на подгибающихся ватных ногах. Я могу поехать домой. Прямо сейчас могу! Господи! Я же уже и не надеялась после всего, что случилось. Я же попрощалась. Но не переболела, не отпустила. Все надеясь на что-то. Может, действительно, на то, что смогу вернуться в прошлое и все изменить, потому как для нас с Реутовым не существует других вариантов. Я ни за что не прощу предательство, даже если он раскается и приползет ко мне на коленях. Не прощу.

Толкаю дверь. Подхожу к раковине. Набираю полные пригоршни воды, вскидываю взгляд к зеркалу и только в этот момент замечаю странные прыщи на коже. С удивлением касаюсь пальцами уродских волдырей. Почему-то сразу становится понятно, что это. Достаю телефон. И впервые с того дня, как заезжала к ней в гости, набираю номер матери. Плевать, если у нее лекции.

— Да?

— Я болела ветрянкой в детстве?

— Нет.

— Ясно. Спасибо.

Игнорируя тот факт, что мать о чем-то меня спрашивает, бесцеремонно обрываю звонок. Судорожно вспоминаю, были ли в банке дети. В кабинке, где мы оформляли документы, отгороженной оргстеклом от остального зала, определённо нет. А по залу я не бродила. Отходила только к окошку кассы. Впрочем, детям ветрянка и не страшна. Даже если заразятся от меня — ничего страшного. Накануне я вдоль и поперек изучила этот вопрос, опасаясь за Сашку. У взрослых же и вовсе к ветрянке иммунитет, а значит, и таксисту ничего не грозит. Можно смело ехать домой, пока мне не стало хуже. А что становится — понимаю уже в машине. Знобит. Голова раскалывается, тело ломит.

Визит в новую-старую квартиру приходится отложить. Но так даже лучше. Эмоций и так слишком много, мне бы с теми, что есть, как-то справиться. Остальное — потом.

Что было по возвращении домой, помню смутно. Кажется, когда стало совсем хреново, я дернула Таира. Потом слышала громкие голоса за стенкой. Как будто кто-то ругался, и как хлопнула дверь. А может, мне это просто снилось. Или было бредом больного, воспаленного горячкой воображения.

А еще руки… Ласковые, но сильные руки, намазывающие зудящие ранки какой-то белой фигней. И осторожно ворочающие мое ни на что не годное тело. Таскающие меня в туалет, открывающие нараспашку балкон, чтобы проветрить, кормящие меня с ложечки.

Когда я более-менее пришла в себя, была ночь. Моргнула, потянулась, ощущая дикую слабость во всем теле. Подождала, когда темнота перед глазами перестанет раскачиваться. Села. Задрала руку и повела носом у подмышки. Пипец… Почему-то расплакалась. Соль попала в ранки на лице. Захотелось потереть, но я отдернула руки, понимая, что могу содрать корочку, и тогда на коже останется некрасивая рытвина. Заревела еще сильнее. Собственная слабость бесила и пугала. Рождала внутри первобытный страх, что я теперь всегда буду такой жалкой и ни на что не годной. Что никак нельзя допустить. Назло врагам нельзя. Реутову. И его сучке… Работникам зоны, которые смотрели на меня с неприкрытым злорадством и отвешивали шуточки вроде: «Че, Реутова, как тебе наш курорт?!». Назло тем, кто давил на нас всех, назло тем, кто ломал, не гнушаясь методами. Спекулируя на материнских чувствах, святых, казалось бы, и неприкосновенных. На женских страхах, на наших болях. Назло всем этим тварям, да.

Встаю на подкашивающихся ногах. Достаю чистый комплект постельного. Не без труда перестилаю, заталкиваю грязное белье в барабан стиралки. И уже совсем без сил ползу в душ. Пусть нельзя, да. Я осторожно, аккуратненько. Чтобы просто почувствовать себя человеком.

Мою голову. Уже откровенно ведет. Я смываю пену и намыливаю волосы еще раз. Мысли настойчиво утягивает в негатив. Усилием воли возвращаюсь в реальность. Заставляю себя обратить внимание на маленькие радости. Горячая вода, которой я могу воспользоваться, когда моей душеньке будет угодно, а не два раза в неделю. Ароматы дорогой косметики. То, что мне никуда не надо идти, и некуда спешить. По сравнению с тем, что я имела еще месяц назад, не так уж и мало.

Хотя месяц назад… у меня был он. У меня был, да, а не у этой суки. Которая теперь с ним, под ним, на нем. Обнимает, целует, готовит завтрак… А-а-а-а! От боли скручивает так, что я пополам сгибаюсь, не замечая, как за спиной хлопает дверь. А только невольно ежусь от сквозняка.

— Твою мать! Ты ничего лучше не придумала?! Сумасшедшая баба! — рычит Таир, вытаскивая меня из кабины.

Стряхиваю струящуюся по лицу воду. Ошалело моргаю.

— Услышал, что в трубах вода шумит — не поверил своим ушам! Думаю, ну не могла же она… Не додумалась бы!

Боже, я совсем жалкая. Вернуть бы себе хоть толику присущих мне дерзости и нахальства, я бы точно нашла что ему ответить. А так…

— Очень помыться хотела, — шмыгаю носом.

— Да понял я!

Таир снимает полотенце с держателя. Принимается осторожно обсушивать мою кожу, опасаясь содрать с ранок размягчившиеся от воды корочки.

— Пороть тебя некому! — резюмирует он, накидывая на меня висящий на крючке халатик.

— Хотите? — вскидываю глаза. Валеев моргает.

— Что?

— Хотите меня выпороть?

Бля-я-я… Что я несу?! Что со мной вообще, твою мать, происходит?! И этот шторм на дне его спокойных, как море в штиль, глаз, наверняка мне просто чудится? И вот-вот сменится… нет, не презрением даже, его бы мне было легче принять. А сожалением и разочарованием.

— Кать, иди в кровать. Ты же все смыла. Придется нанести эмульсию заново.

Киваю, глядя в пол. Шаркая ногами, плетусь в спальню. Шатаясь из стороны в сторону, напяливаю бесшовные трусы. Подумав, футболку не надеваю, но кладу рядом с собой, чтобы надеть после процедур. В чем есть падаю на постель, зарываясь носом в пахнущую чайной розой подушку. Устала так, что вырубаюсь еще до того, как Валеев приступает к обработке ранок. Последней сонной мыслью становится, что он мог бы и не утруждаться, поручив это дело медикам. Но почему-то он не стал этого делать…

В следующий раз просыпаюсь под вечер. Мне гораздо лучше, хотя слабость такая, что кружится голова. Очень хочется в туалет. Иду. А чтобы не бегать по два раза, отдавая последние силы, становлюсь еще и под душ. Вдруг он опять услышит, как течет вода в трубах, и придет?

Я дура? Я дура, да. Но с ним так спокойно… И тихо. Находясь рядом, Таир занимает своей масштабной фигурой столько места в моей голове, что без труда вытесняет все другие мысли и чувства. Даже обиду и страх. Вкусом пепла на языке остается разве что ревность. Ее пламя не погасить. Оно выжигает меня изнутри до черных обугленных краев.

Не приходит.

Выкарабкавшись из душевой, кое-как сама обрабатываю ранки. Впервые за пять дней беру телефон. Там куча сообщений от коллег с пожеланиями выздоровления, от матери, Стрельникова и… Реутова.

«Кэт, у тебя все хорошо? Ты добралась домой?»

«Кэт»…

Закрываю глаза, скукоживаясь, словно готовясь к очередному удару. И пропускаю, да… Впрочем, вспышка боли в этот раз довольно короткая. Я под анестезией того, что этому козлу было не все равно. Что он мне писал! И звонил. Проверяю неотвеченные, чтобы быть точной — аж целых четыре раза. Интересно, как на это реагировала его сука? Надеюсь, она на говно изошла от ревности и сгрызла себе все ногти. Пусть ей хоть на тысячную долю станет так же плохо, как было мне. Всей душой ее ненавижу.

«Я заразилась от Сашки ветрянкой. Была не в состоянии отвечать. Как она?»

«КАК ТЫ?»

Душу рвет в клочья его гребаный капс лок. Да, мы не будем вместе. Да, я никогда не прощу… Но как же, сука, сладко от того, что он до сих пор обо мне переживает.

«Уже нормально».

«Саша тоже ок. Дети ветрянку переносят легко».

Зависаю в раздумьях, что ответить. В конечном счете строчу «Отлично» и откладываю телефон. Пока с меня достаточно.

После шести в гости заходит Таша. Она опять заказала ужин, и я уже начинаю подумывать о том, чтобы разделить счет, а то как-то некрасиво выходит. Новостей у Наташи — вагон. Обсуждаем додос-атаку, болячку, то, что Валеев вешается без Стрельникова…

— А куда Миша делся? — туплю я.

— Ты не знаешь?! — округляет Таша глаза. — Так он ведь тоже с ветрянкой слег. Только ему, кажется, еще сильнее досталось.

— Твою мать!

— Ага, ты его заразила, выходит.

«Миш, прости», — строчу ему в мессенджере. — «Если бы только я знала, чем все обернется, ни за что бы с собой не позвала».

Интересно, обошлось бы, если бы я не полезла к нему целоваться? Ветрянка передается воздушно-капельным путем, да…

«Не парься! Сама как?» — приходит в ответ.

«Легче. Ужинаем с Ташей. Хочешь — приходи».

«Боюсь, я не так бодр», — и смеющийся смайлик. Это, наверное, добрый знак, да? Он на меня не обиделся? Я бы не хотела потерять Мишку. Если не как мужчину, то как друга — точно.

Отвечаю ему стикером жалостливо глядящей кошечки. Тупо, да. Но что тут добавить?

— А за Михой кто ухаживал, ты?

— Ревнуешь?

— Нет, — отмахиваюсь со смешком.

— Ну, и правильно. Было бы к кому, да?

— Таш, ты чего? Я же не в обиду. Прости, если что не так ляпнула.

— Ты прости. Настроение хреновое. Устала.

— Еще бы. Больной мужик — то еще счастье. Небось, все кишки тебе вымотал?!

— Да-а-а.

— Ты, кажется, даже похудела.

Это не точно, но такой комплимент всегда работает, а мне Ташу очень хочется поддержать.

— Правда?

— Кстати… Давно хотела спросить, ты случайно в здешний спортзал не ходишь?

— А что, похоже? — фыркает Таша. Ч-черт. Наверное, не надо было так в лоб. Но заходить издалека я не умею. Это слишком энергозатратно. Я не понимаю, почему люди все усложняют глупыми церемониями, когда можно сохранить друг другу кучу нервов и времени, обсудив все, как есть.

— Да просто мне, наверное, придется пойти…

— Тебе?! — хмыкает Таша.

— Ага. Из-за спины. В моем случае укрепление мышц — единственный способ справиться с болью.

— Ну, про спортзал я тебе ничего не скажу. Кроме того, что он оборудован всем необходимым. Есть бассейн, хамам и даже небольшое СПА. Сама я там не была, но Ленка — жена нашего Толика, как-то рассказывала, что ей очень понравилось.

— Ясно.

— Ты у мальчиков наших спроси. Они тебя лучше сориентируют. Таир так вообще в свободное время, кажется, оттуда не вылезает. Ну, по нему видно, да? — Таша делает руками круг в районе груди, намекая на отличную форму нашего шефа.

— Ага. И на спортпите он, небось, сидит мощно. Ты, кстати, со мной походить не хочешь? Одной скучно, вдвоем будет веселей.

— Ну не знаю, — Таша отводит глаза.

— Есть время подумать. Я не завтра туда пойду.

Поболтав еще немного, Таша сама вызывается убрать со стола и уходит, сославшись на то, что ей еще нужно проведать Стрельникова. Как всегда, оставшись одна, тут же погружаюсь в апатию. Долго вслушиваюсь в тишину за стенкой. Хочется понять — вернулся ли Валеев с работы, а если так, то почему до сих пор ко мне не зашел. В конце концов, мало ли что со мной могло случиться за время его отсутствия! Ловлю себя на этой мысли и головой качаю. Когда же я успела впасть от него в такую зависимость, а?! Надо с этой нездоровой херней заканчивать. Сама же себя ставлю в идиотское положение! И, что хуже, Таира ставлю…

Телефон тенькает. Сердце подскакивает к горлу, норовя выпрыгнуть из груди. Да что за черт?! Телефон. Подумаешь…

Сашка записала мне голосяшку!

«Мама, привет! Папа сказал, что ты заразилась от меня ветрянкой. Я не хотела ничем тебя заражать. Прости меня и выздоравливай»…

Сердце в горле разбухает. Колючие шипы прорастают изнутри в плоть.

Девочка моя маленькая. Мой Вороненок… Пусть ею движет банальная жалость, как же хорошо, что она сама вышла на контакт. Я этого совершенно не ожидала! Высохшие в камень озера слез стремительно наполняются и проливаются на щеки, как вода из не выдержавшей напора стихии дамбы. Реву, как безумная. Некрасиво завывая и размазывая кулаками сопли по лицу. Я еще ни разу не плакала так с тех пор, как Реутов меня бросил. Я вообще, кажется, никогда так не плакала.

Сашенька, доченька, это ты меня прости. Ты! Я так перед тобой виновата…