Обычная история

Глава 6

Кэт

Утром меня будит резкий звук. Подскакиваю на отсыревшей постели, ошалело хлопая глазами. Спросонья не сразу вспоминаю, откуда эта страшная боль в груди, почему горло сорвано, а глаза пекут, так что несколько коротких секунд между сном и явью я ощущаю себя даже… нормально. А потом весь ужас вчерашнего дня накатывает на меня катком. Я глушу ладонью сорвавшийся с губ всхлип и усилием воли заставляю себя подняться, чтобы открыть дверь, в которую продолжают настойчиво трезвонить.

— Таир Усманович? — хриплю. — Что-то случилось?

Сквозь плотные слои окутавшей меня боли проникает странное чувство. Я не знаю, как его объяснить. Но понимаю, что его вызвало.

С вечера мне не спалось. Устав вертеться с боку на бок, я вышла на балкончик с видом на то самое озеро, о котором рассказывал Миха. И долго сидела там в странном анабиозе. Было не слишком поздно. Народ не спал. В воздухе, омывая меня волнами душного одиночества, витали звуки музыки, чей-то смех, обрывки разговоров и комариный писк. И мне все страшней делалось, оттого что все вот так получилось. Что от жизни, моей прежней жизни, ничего, считай, не осталось. А вместе с тем очень больно, если чуть-чуть, хоть краешком коснуться воспоминаний о ней — как бы там ни было, они все такие счастливые, Вить. Такие, блин, счастливые, Витя-я-я.

Мне орать хотелось в эту пустоту наполненную звуками чужих не оборвавшихся жизней… Как же так, Реутов, как же так? Неужели для тебя это все ничего не значило? Как ты мог? Как сейчас? Неужели спишь, и тебе нормально? Наверное… В твоей жизни ведь давно все изменилось, правда? Это для меня время застыло в прошлом. А я… я сама застыла, как та бабочка в янтаре. Помнишь, Реутов, мы в музее их видели? А потом сняли домик в банном комплексе с видом на холодное мелкое море и весь вечер сидели в чане с теплой водой, глядя, как волны лижут поросший сухой травой белоснежный песчаный берег. А это помнишь… А это?..

И так по бесконечному кругу. Опять и опять.

Одиночество душило… Обвивало горло шипастым щупальцем. Городок наш медленно засыпал, звуки стихали, и мне казалось, я просто не выживу в этой рухнувшей на меня тишине. Когда где-то справа шаркнули ножки стула, под весом опустившегося на него человека устало вздохнул ротанг, а следом чиркнула зажигалка, и повеяло сигаретным дымом с ноткой шоколада.

Это глупо, конечно. Но на секунду мне показалось, что он почувствовал, как мне нужен. Не он… конкретно. А в принципе живой человек рядом. И благородно разделил со мной боль, одиночество и бессонницу. Так и не произнеся ни одного слова. Лишь напоследок бросив:

— Поспи хоть немного.

И я послушно поплелась спать.

А теперь стою вот. И кажется, что ближе и понятней этого совершенно незнакомого мне человека никого во всем мире нет.

— Случилось. Стрельников сказал, ты в город собиралась?

— Д-да. За вещами.

— У меня твой рапорт. Поедем вместе.

— А такси сюда не вызывать?

— Зачем? Мне все равно по пути. Дела в городе. Назад заберу около шести, успеешь?

— Д-да.

— Тогда одевайся. И приходи ко мне. Напою тебя кофе в дорогу.

Вяло кивнув, плетусь в ванную. Зависаю на собственном отражении в зеркале над раковиной. Видок еще тот. Да и пофиг. Прихорашиваться нет ни сил, ни желания. Если честно, даже в душ сходить себя заставляю. За неимением другого натягиваю вчерашнее барахло. Сейчас, когда я привыкла к запахам свежести, царящим в квартире после уборки, понятным становится, что от моих вещей и впрямь несет. Как ты их ни стирай, все равно, пока высохнет, пропитается сыростью и казенной вонью. Неудивительно, что Реутов от меня шарахался.

Вопрос, как этот чистоплюй выдерживал наши свидания в специально отведенных для этого «апартаментах». Терпел? А для чего? Боялся, что я попрошу пересмотра дела?

Мысль о том, что он приезжал ко мне и через силу трахал, вызывает неконтролируемую дрожь в теле. Кожа покрывается липкой испариной, мурашки рассыпаются по рукам, вздыбливая тонкие волоски, а к горлу стремительно подкатывается тошнота. Хорошо, у меня совмещенный санузел. Сотрясаясь от мучительных спазмов, я падаю на колени возле унитаза, выблевывая в него душу.

В общем, долго вожусь. Шеф не выдерживает. Сам приходит ко мне с двумя парующими чашками, как раз когда я, зеленая, вываливаюсь из ванной.

— Насколько ты не в порядке? — интересуется он, ввинчивая в меня внимательный взгляд.

Да как сказать? Если руки, которые я протягиваю, чтобы забрать свою чашку, трясутся, как у запойной?

— Работать смогу.

— Я не об этом спросил, — сощуривается Валеев. И давит, давит, будто со всех сторон надо мной нависая. Черт. Я как-то и забыла, какой он огромный.

— Думаю, я не обязана делиться личным.

Мне не хочется идти на конфликт. Особенно с Таиром Усмановичем. Отголоски ночи, проведенной с ним, еще настолько отчетливы, что я просто не могу. Но в то же время мне не хочется вылезать из своего домика. Не хочется, чтобы мне лезли под кожу и ковырялись в моих эмоциях. В конце концов, какой в этом смысл? Разве я не понимаю, что сама во всем виновата? Не будь я такой дурой — ничего бы не случилось. Над чем еще тут рефлексировать? Что обсуждать? В порядке ли я? Нет. И никогда уж не буду. Но вряд ли разговоры с чужими людьми помогут мне это пережить. За вчерашнее, конечно, спасибо. А сегодня просто оставьте меня в покое!

— Со мной — не обязана. Но у нас есть штатный психолог. И вот там…

— Я помню. Не пройду тесты — вы получите по шапке.

Господи, он же за это переживает, Кэт! А ты себе что придумала? С губ срывается горький смешок. Воистину даже самые умные женщины тупеют, когда дело касается мужика! Пусть он на фиг не упал, один черт, становишься в стойку и ведешь себя как полная дура.

Валеев хмурится. Сводит к переносице темные брови.

— Так мы едем?

— Конечно. Пойдемте.

К моему удивлению, Таир Усманович машину ведет сам. У него огромный внедорожник, но я бы удивилась, если бы со своими габаритами он выбрал машину поменьше. Это как раз тот самый случай, когда размер тачки не говорит ни о чем, кроме того, что ее обладатель ценит комфорт.

В дороге преимущественно молчим. Меня опять накрывает апатия. Здесь и воспоминания о вчерашнем, и не слишком радостное предвкушение встречи с матерью. Я сейчас такая хрупкая, что любое ее неосторожное слово может меня сломить. Надеюсь, понимая это, она не станет меня добивать. Но лучше, конечно, свести наш разговор к необходимому минимуму. Сидеть с ней весь день, дожидаясь, когда Валеев порешает свои дела? Нет. Увольте.

Навигатор ведет немного запутанным маршрутом. Подсказываю Таиру Усмановичу, как лучше. Все же он не местный, и вряд ли знает эти дворы, как я. Притормаживаем у моего подъезда. Сердце неожиданно заходится…

— Номер вбей. Созвонимся вечером.

Вбиваю, а сама на окна третьего этажа пялюсь. Кажется, на окне колыхнулась узорчатая занавеска. Может, прежде надо было позвонить? Да что уж теперь? Подхожу к подъездной двери, набираю код домофона. Замок открывается, и ни слова ведь… Игнорируя лифт, плетусь по лестнице. Пахнет так знакомо, что даже бросает в дрожь — пылью лестничных пролетов, кофе, отсыревшей землей в кадках с цветами, украшающими подоконники.

Наполовину открытая дверь медленно отползает в сторону.

— Ну, привет, Катя.

— Ага. Привет, — сипну.

Мама родила меня для себя, я говорила, да? В то время ей как раз исполнилось сорок. Сейчас, значит, ей шестьдесят шесть. Но как же она сдала!

— Руки мой. И давай на кухню.

— Да я просто вещи забрать, — мямлю невнятно и отвожу взгляд, чтобы не показать, как меня шокировали произошедшие с ней изменения. Спросить, уж не заболела ли она? Но ведь если так, она, наверное, сама расскажет.

— Сырники Люба напекла. Со сметаной, да, Кать?

Скатерть, кружевные салфетки, по всем правилам этикета накрытый стол. Раньше меня это бесило. А после тюремного нехитрого быта вообще смотрю на это все как на картинки из параллельной реальности. Даже зависаю на пару секунд. Беру столовый нож, осторожно веду по зубчикам подушечкой большого пальца. Не такое уж у меня и плохое детство было, так, что ли?

Пока я туплю, мама ставит передо мной тарелку и чашку ароматного кофе.

— Это мне студенты из Эфиопии привезли. Зерно отличное. Ты оценишь…

Ем, пью. Воздух потрескивает от напряжения, и хрен его знает, откуда оно берется, если мать, проявляя несвойственный ей такт, ничего у меня не спрашивает и не лезет, куда не просят. Все больше рассказывая о своем. О студентах, переводах, каких-то планах. Словно не было ни-че-го. Словно она тоже застыла бабочкой в янтаре. И жила вроде, пока я там срок мотала, и не жила как будто. А теперь вот кто-то нажал на «плей», и все началось ровно с того момента, на котором когда-то давно замерло…

Руки начинают дрожать. Приборы истерично позвякивают о тарелку. И тут, как спасенье, оживает мой телефон. Хватаю, чтобы проверить сразу же. Реутов!

«Привет. Как ты? Как устроилась?»

Сердце подпрыгивает к горлу. Ну, что такого, да? А я вся наэлектризовалась, как эбонитовая палочка в руках физички.

— Кто пишет? — интересуется мать, впервые за все время завтрака обращаясь ко мне с вопросом. Почему-то не могу ей соврать.

— Реутов.

— Хватает совести? — изумленно выгибает тонкую бровь.

— Мам! Не лезь, а?

— Не лезла. И чем это закончилось? — поджимает губы. — Ты же не собираешься его простить?

— Он не просит!

— А хочется, чтобы попросил?

Опускаю взгляд к лежащим на столе рукам, невольно сжавшимся в кулаки. «Ну, вот. Узнаю маму», — мелькает истеричная мысль.

— Пока мне хочется исключительно выпилиться.

— Из-за мужика-а-а?

В голосе матери столько презрения, столько неприкрытого искреннего непонимания, что я резко вскидываю взгляд в надежде… Не знаю. Может быть, напитаться от нее этой самодостаточностью. Чтобы и я могла не зацикливаться, не зависеть, не любить его так сильно. Несмотря, сука, ни на что. И не думать, как я поступлю, если он вдруг одумается и захочет вернуться.

А потом опять впиваюсь в экран. Давлю в себе желание рассказать о том, как устроилась, чтобы он не волновался, строчу:

«Ты поговорил с Сашей?»

«Да. Она пока не готова».

«Я в городе».

Телефон долго молчит. Мама выжидающе-давяще пялится.

«Можем где-нибудь пересечься», — приходит ответ. В голову бахает адреналин. Даже встряхнуться приходится, чтобы скинуть пелену с глаз.

— Кать, дочь…

— М-м-м?

— Я тебя в салон записала. Нужно себя привести в порядок, как думаешь?

Мама постукивает по столу холеной рукой со сдержанным телесного цвета маникюром. И выглядит странно ранимой в этой своей неуверенности.

Мне не хочется. Ни в салон. Ни в любое другое место в этой странной, будто не моей реальности. Но мне предстоит встреча с психологом. Вряд ли мне стоит идти на нее вот так, демонстративно подчеркивая, откуда я прибыла. В конце концов, это я заинтересована получить чертовы допуски! Пусть даже пока я не очень понимаю, зачем стараюсь, стараться надо, хотя бы чтобы не подвести Валеева.

А Реутов… Он вообще ни при чем. Я не собираюсь с ним видеться. Потому что он — мое прошлое. Да, очень счастливое. И понятное. Он — часть меня, без которой я пока себя не представляю, но непременно этому научусь.

— Кать, сходим?

— Да. — Откашливаюсь. — Только я сама за себя заплачу.

— О, да господи!

— Сама.

Когда-то я сказала, что не возьму от нее ни копейки. И не собираюсь нарушать данное себе обещание, даже если кажется, что между нами что-то изменилось.

Поход в салон — хорошая идея. Мне приятны чужие касания. Я купаюсь в них, в океане чужой заботы и негромком ненавязчивом щебете. Пусть это суррогат, который можно купить за деньги, мне все равно за что цепляться, убегая от разверзающейся под ногами бездны.