Обычная история

Глава 23

Виктор

День выдается пасмурным, как и мое настроение. Где-то над головой взрывается и трескается небо, бьют молнии, ветер гнет деревья к земле и играет в догонялки с дымным шлейфом поднятой моим Аутлендером пыли. А вот дождя как не было, так и нет. Мир будто встал на паузу в предвкушении надвигающейся грозы.

— Маме точно получше? — спрашивает Сашка, так и не оторвав взгляда от окна.

— Очень на это надеюсь.

— Ты говорил, что мы будем встречаться по выходным, а мы сто лет не виделись.

— Так вышло, Сашунь. То мы с тобой уезжали в отпуск, то мама болела. Бывает, жизнь вносит корректировки в планы взрослых. Ничего страшного. Сегодня начнете навёрстывать, не переживай, хорошо?

— Угу. А Ника тоже болеет? — Дочь ловит мой взгляд в зеркале заднего вида. Я немею. Заметила, значит, что что-то не так? Заметила и молчала.

— Д-да, болеет, — киваю, с трудом пропуская ответ сквозь вставший поперек горла ком. Крепче сжимаю руль, а толку?

Самое страшное, что Никина замершая беременность даже не стала для меня неожиданностью. Я как будто все это время ждал чего-то такого. Был готов, что по счетам придется платить. И может, именно этим накликал на нас беду.

— А что у нее болит?

— У Ники? Живот. — Отвожу глаза, отделавшись полуправдой.

— А у мамы?

— А у мамы — душа, — не придумал я ничего лучше, не надеясь даже, что Сашка поймет. Но к удивлению, дочь на это замечание деловито кивает.

— У меня тоже болит душа. Но, наверное, не так сильно, как у мамы, раз меня не забирали в больницу.

Сглатываю. Дергаю туго застегнутый воротничок рубашки. В носу подозрительно колет. Воздуха отчаянно не хватает, горло дерет. Хочется выяснить, почему у моей шестилетней дочки болит душа, но я не решаюсь. Я вообще никак не привыкну, что с моей доченькой, моей Сашкой, можно вот так по-взрослому разговаривать. Когда она только успела вырасти? Все время ведь была на глазах, а как-то незаметно это случилось. Что же чувствует Кэт, которая ее три года не видела?

— Саш…

— А почему мамина душа заболела?

Твою мать. Вот просто… Твою же мать!

Дети все-таки уникальные создания. Одним словом они могут выбить почву у тебя из-под ног, а могут стать твоей единственной опорой. С каждым годом я все отчетливее понимаю, как самонадеянно думать, что это я ее воспитываю, защищаю, ращу… На самом деле все ровно наоборот. Сашка вытаскивала меня из таких чертогов отчаяния, самобичевания и вины, что словами не передать. Лишь она придавала мне силы в моменты, когда их неоткуда было взять. А потом уж и Ника подсуетилась…

— Я ее обидел, Саша. Это моя вина. И то, что вы не виделись так долго, моя вина тоже.

Сказал это, и тут же на себя взъелся. Потому как на хрена я это затеял? Уж не для того ли, чтобы дочь отпустила мои грехи? Что ж ты за слабак-то такой, а, Реутов?!

Пальцы немного дрожат. Включаю поворотник. Начавший накрапывать дождь с каждой секундой усиливается. Льет так, что дворники, работающие в своем самом интенсивном режиме, справляются ровно настолько, чтобы я мог видеть желтую разметку — и больше ничего. Небо грохочет. Внутренности вибрируют. Сумрак окутывает округу зыбким дрожащим маревом. Желтые фонари не спасают, наоборот, нагоняют необъяснимой жути. Городок, в котором живет Кэт, кажется вымершим, несмотря на горящий в окнах домов свет и свору собак, выбежавших прямо под колеса на светофоре.

Притормаживаю. Распахнув зонт, выбегаю из машины, свободной рукой подхватываю дочь и на руках несу ее под козырек — лужи такие, что Сашке наверняка по колено будут.

Домофон на двери пиликает. Сложив зонт, взлетаю вверх по ступеням и едва не сталкиваюсь на площадке с огромным шкафом, выходящим из квартиры Кэт. Любовник? Помнится, она говорила, что таковой имеется. Почему-то я не воспринял ее слова всерьез. Может, потому что всю нашу жизнь пребывал в уверенности, что я ее первый и последний мужчина, как-то упустив, что с тех пор, как я уверился в этой мысли, обстоятельства сильно изменились.

— Добрый день. Валеев Таир Усманович, — представляется незнакомец. Кэт хмыкает. Интересно, что ее насмешило.

— Реутов Виктор Валентинович.

Отмечаю, что, несмотря на достаточно ровный голос, руки мне Валеев не подает. Хочется, уподобившись Кэт, хмыкнуть. Но я молчу, стиснув челюсти так, что где-то в виске аж щелкает.

Презрение… Мне кажется, я с ним теперь сталкиваюсь повсеместно. Или такое ощущение создается именно потому, что я сам себя призираю?

— Александра! — царственно кивает моя дочь, протягивая руку здоровяку. И в этот момент его будто высеченное из камня лицо смягчается. Он садится на корточки, осторожно сжимает Сашкины пальчики и одаривает малую широкой улыбкой от уха до уха.

— Очень рад, Александра, наконец, с тобой познакомиться. Твоя мама очень много о тебе рассказывала, — косится за спину.

Сашка неожиданно смущается. Вырывает ладошку из цепких пальцев Валеева, оббегает его и скрывается в Катиных крепких объятиях. А ведь я реально сам себя убедил, что Ника сможет заменить Кэт. Теперь оглядываюсь на себя того и недоумеваю, каким местом вообще я думал?

Мазнув взглядом по Валееву, обхожу его по дуге, желая увидеть бывшую жену и, может быть, найти ответ на возникшие в голове вопросы. На худой конец, еще раз перед ней извиниться, потому что я не могу больше так. Чувствую себя куском дерьма. За что ни берусь, мысленно возвращаюсь в наше с ней прошлое. Такое счастливое, яркое, как вспышка сверхновой, абсолютно незабываемое… А усну — и просыпаюсь от кошмара, который преследует меня все эти годы. Снова та трасса, грибник, удар… Рев сирен, сине-красный пульсирующий свет мигалок. И парализующий душу страх. Животный безотчетный ужас, на который я и не думал, что способен в принципе. Люди о себе зачастую гораздо лучшего мнения, чем они есть на самом деле. Та ситуация просто макнула меня в этот факт носом. Я-то себя считал достаточно неплохим человеком. И если в чем никогда не сомневался, так это в собственной мужественности. Оказалось, мои представления о себе — шелуха.

Все остальное, что случилось потом — лишь следствие того осознания.

Мог ли я десять лет ждать свою женщину из колонии? Знаю, сейчас в это трудно поверить, но да. Чего я не смог — так это простить ей то, что с таким звоном загремел с пьедестала, на который Катя меня воздвигла. Она же на меня как на бога смотрела, а я не только показал Кэт, что ничто человеческое мне не чуждо, но и продемонстрировал ей настолько неприглядные стороны своей личности, что тупо не смог этого вынести. С одной стороны. С другой — простить себя за слабость, которой она стала свидетелем.

Знаете, как страшно осознавать, прожив большую часть жизни, что ты совершенно себя не знаешь? Что ты, может, и не человек вовсе… А так… Трусливое животное. Но если животное действует на инстинктах, спасаясь от опасности, то я вполне понимал, что делаю. И даже находил этому сто тысяч оправданий. Начиная с того, что Сашке со мной будет лучше, заканчивая вопросами карьеры и перспектив, которые у Кати, в отличие от меня, никак не упирались в судимость. О чертовой дури я думать забыл! Впрочем, какая разница, если я ничего не стал менять, когда всплыл этот факт? Ведь мог же…

— Привет. Пригласишь на чай? Я весь вымок за полсекунды, что отстегивал Сашкин ремень, там такая дождина! — за каким-то хером опять широко улыбаюсь. Понимает ли она, что я прячусь за этими улыбками? Скрываю то, что давно уже ясно — от меня прежнего, дерзкого хозяина жизни, ни хрена вообще не осталось.

— Да, мам! Давай папу пригласим? Мы как раз пирожные купили!

— Макаронс? — улыбается Кэт.

— И трубочки с кремом.

— Ну, раз трубочки, то конечно.

Чужой город. Чужая кухня. И моя, как ни крути, моя женщина.

— Катя… — начинаю и глохну, как-то враз разуверившись, что она готова меня выслушать.

— Говори. Я под такой лошадиной дозой лекарств, что вряд ли снова пойду топиться, — усмехается с кривой ухмылкой, как всегда легко проникая мне в голову.

— Снова? — вскидываю взгляд.

— Забей, — отмахивается, поморщившись. — Говори, что хотел, и вали.

— Я хотел извиниться. Еще раз. За все.

— От души, — добавляет, криво улыбаясь.

— Что? — туплю.

— Да ничего. Это прикол такой. Не бери в голову.

— После всего мне казалось, я уже вряд ли сделаю тебе хуже. Ника… она, понимаешь…

— Подняла со дна твою рухнувшую самооценку. Понимаю, да.

Кэт всегда была сообразительной девочкой. И этим меня цепляла. Льстило, что такая умница, как она, заглядывает мне в рот. Ведь в каких-то моментах она и мне, взрослому мужику, могла дать форы. И, наверное, я всегда это понимал. А еще ведь Кэт как никто другой умела расшевелить: зажечь, подбить на безумства. Всегда правильный, с ней я нагонял то, что упустил в глупых попытках соответствовать чьим-то требованиям. Мы сходили с ума, мы горели друг другом, мы так отчаянно любили…

— И как? Удалось?

Подвиснув, я упустил нить разговора.

— Что, прости?

— Ей удалось поднять?

Сглотнув, качаю головой из стороны в сторону. Кэт отводит глаза.

— За что боролся, на то и напоролся, да, Витя?

— Прости меня.

— Сам себя прости. И эту свою…

— А эту за что?

— За то, что влезла. Или ты думаешь, она не знала, что делает?

— Мы потеряли ребенка, — сообщаю, шумно сглотнув. Зачем? Ну, уж точно не для того, чтобы Кэт меня пожалела. Она еще та стервоза. Ждать от нее эмпатии не стоит. Точно не в этой ситуации, да… Так зачем? Может, чтобы вывести ее хоть на какие-то эмоции? Ну, никаких же сил нет смотреть в ее неживые, как у заводной куклы, глаза.

— Мне неинтересно. Саш, куда ты запропастилась? Чай уже давно остыл. А тебе, Вить, пора. Провожать не буду.

А на что я, собственно, рассчитывал? На то, что она простит? Нет. Я же знаю Кэт. Что я сам себя прощу, следуя ее завету? Ха. Четыре раза. Что рядом с ней хоть на миг разожмет пальцы тоска, стискивающая мое сердце? Если так, то мой оптимизм закономерно не оправдал себя.

Дорога домой отнимает преступно мало времени. Выхожу из машины, и только тогда понимаю, что приехал, по старому адресу! В этом определенно есть какая-то насмешка судьбы. Раньше я отсюда бежал. Все казалось, что даже стены смотрят на меня с укором. А теперь укор в глазах Ники. Словно есть какая-то моя вина в том, что ее беременность замерла. Либо, что хуже, Сашка… Ведь по одной из версий, объясняющих случившееся, во всем могла быть виновата перенесённая Никой ветрянка, которая, как оказалось, протекала у нее в такой легкой форме, что мы того не заметили, хотя у беременных обычно все происходит как раз таки наоборот.

— Виктор Валентинович? А вы никак к Катеньке в гости?

— А? Нет. Проезжал мимо. Мы здесь больше не живем.

— Вы, может, и не живете, — хмыкает соседка, обходя меня по дуге. Я дергаюсь было спросить, что значит это язвительное замечание, но дверь в подъезд захлопывается перед носом раньше, чем я успеваю подобрать слова. И опять это ощущение гадливости в обращенном ко мне взгляде, от которого сводит зубы.

Возвращаюсь в машину. Сердце отчаянно бухает о ребра. Могла ли Катя выкупить нашу квартиру? А если так… Что это значит? Может, у нас все-таки есть шанс? Теперь, когда она свободна, когда я… Может, не поздно попытаться все вернуть?

В кармане пиликает телефон. Растираю переносицу:

— Да, мам. Что-то случилось?

— Это я у тебя хотела спросить, Виктор. Что такого случилось, что Ника после всего пережитого сидит дома одна, тогда как ты поехал к этой… этой…

— Тогда как я посмел отвезти дочь к ее матери?

— Не перекручивай!

— А ты не ори на меня. Мне не пять лет. Мы с Никой как-нибудь сами разберемся в происходящем.

— С чем тут разбираться? Ей твоя поддержка нужна!

— И я ее даю. Но это не означает, что я стану сидеть у ее юбки, как, впрочем, и у твоей. Все, пока, мам. Некогда мне, я за рулем.

Отбрасываю телефон. После тех событий наши отношения с матерью тоже порядком испортились. Я не мог смотреть ей в глаза. Все по той же причине — кажется, что моя мать, будучи сама женщиной, в глубине души презирает меня за слабость. С чего вдруг мне так кажется, непонятно. Кэт она никогда не любила, и когда узнала обстоятельства случившегося, только порадовалась, что мне удалось избежать ответственности.

Вернувшись домой, тихонько стягиваю ботинки. Ника выглядывает из кухни:

— Привет! Ну как съездил?

— Нормально. Как сама?

— Лучше. Пыталась отговорить маму тебя беспокоить, но это было бесполезно, ты ее знаешь, — фыркает Ника, закидывая руки мне на шею. А когда я расслабляюсь, решив, что меня пронесло, чуть более нервно добавляет: — Тебя долго не было.

— Посидел немного с Кэт.

— Посидел с Кэт?

— А что? С этим какие-то проблемы? Она Сашкина мать.

— Вовремя же ты об этом вспомнил, — язвит Ника и в ужасе осекается. — Прости, Вить. Я не это совсем имела в виду.

— Ну почему же? Это. Но лучше поздно, чем никогда.

— Иногда бывает просто поздно, Вить. И все…

Мне кажется, в этот момент я ее ненавижу.