Обычная история

Глава 3

Кэт

— Алло… — шепчет Сашка в ухо. А я… Ч-черт, горло так сжалось, что ни слова не могу из себя выдавить. Пауза затягивается. И как назло, в трубке даже помех нет. Только мое затянувшееся молчание.

— Привет, Вороненок, — сиплю. — Это мама. Никакая ни Кэт. Просто мама.

Кажется, эта короткая речь стоит мне остатков всего.

— Привет.

Два слова она сказала. Алло и привет. Наверное, этого недостаточно, чтобы судить. Но я же и раньше с ней говорила, может, не так часто, как мне бы того хотелось. Сашка действительно в последнее время стала отлынивать от разговоров со мной, как от возложенной на нее повинности, но я все же могу с уверенностью утверждать, что речь у нее поставлена идеально. Как и положено дочери дипломата. Ни за что не догадаешься, что ей неполных шесть лет. Реутов говорил, что сам ею занимается. На кружки водит, то-се… А помогает няня. Не знаю, правда ли это. Я уже вообще ничего не знаю.

Солнце все сильнее печет, плавя тело и мозг. Выступает на коже мерзкой масляно-соленой пленкой. По спине и вискам аж течет. Но мне все равно.

— А я свободна. Представляешь?

Реутов пинает колесо. Ах да! Мы же договорились ничего ей не рассказывать. Потому что как рассказать ребенку, что его мать в тюрьме? Тогда мне это показалось хорошей идеей. Сейчас… Я просто не знаю. Шестерёнки в голове плавятся от жары. И непонятно даже, где жарче — внутри меня или снаружи. Внутри — так просто адова геенна. Гребаное чистилище.

— То есть я хочу сказать, что мы теперь никогда-никогда не расстанемся. Слышишь, Сашка? Будем вместе жить. Ты, я. Куда-нибудь съездим вместе.

— Я живу с папой и… Никой.

Вороненок запинается. Я знаю, что она хотела сказать. И благодарна, что этого все-таки не случилось. Видит бог, я пока не понимаю, как жить в мире, где моя дочь зовет мамой другую женщину.

— Но ведь это потому что меня не было. Помнишь, как нам было весело? Зоопарк помнишь? Реутов, где был тот чертов зоопарк?! — захлебываясь в истерике, уточняю, зажав рукой микрофон.

— В Лейпциге. Кэт, послушай, ты сейчас не в себе. Выпей воды. И вот успокоительное.

Отмахиваюсь от таблеток.

— В Лейпциге, Вороненок! Помнишь?!

— Нет.

— Ради бога, Кэт, ей тогда едва исполнилось два гребаных года!

У этого мудака слезятся глаза. Я не помню, видела ли когда-нибудь Реутова таким размазанным. Его эмоции взрываются внутри запрещенной кассетной бомбой. И Сашкино «нет» — оно не добивает, оно…

— А сказки? Сказки помнишь? — хриплю.

— Мам, ко мне пришел репетитор. Я тебе потом позвоню, ладно?

В трубке раздаются гудки. Рука безвольно падает вдоль тела. Надо найти в себе силы и вернуть ему трубку. Надо. Найти. Где-то. Силы.

— Кстати! Я твой телефон привез. Может, все-таки вернемся в машину?

Еще пять часов с ним? В замкнутом пространстве тачки? На месте, на котором, очевидно, не раз сидела его новая баба? В отчаянии тру глаза. Делаю пару шагов к внедорожнику. Тяну на себя дверь. Реутов за спиной шумно выдыхает, не пытаясь даже скрыть охватившего его облегчения.

— Где, говоришь, мой телефон?

Догоняет, садится за руль. Открывает бардачок и протягивает мне тот вместе с коробкой:

— Счет я пополнял. Так что номер тот же.

— Это не мой телефон.

— Да, это новый. На старом сдохла батарея. Но вся информация перенесена из Айклауда. Даже значки приложений в том же порядке расставлены на экране. Я все проверил, — пытается он шутить. — Чего не садишься?

— Я никуда с тобой не поеду. — Забираю телефон. Сгребаю брошенный на сиденье рюкзак и закидываю на плечо. Движения выходят медленными-медленными. Я немного заторможена сейчас, как под седативными. Видимо, так организм борется со стрессом.

— Кэт, я понимаю, правда. Сам бы себе по роже надавал, если бы мог. Но садись, а? Дай мне по-человечески…

— Тебе дать? — откуда-то берутся силы улыбнуться. — Ну, да. Твои чувства всегда были в приоритете, правда? — Захлопываю дверь и, глядя в его лживые глаза, шепчу: — Осторожней за рулем.

Невинное пожелание, но учитывая ту историю с аварией, Реутов аж вздрагивает. Мазнув по его застывшему, будто маска, лицу, отхожу от машины. Правда, не проходит и двух секунд, как он меня догоняет и зачем-то опять хватает за руку.

— Я отвезу! Это меньшее, что я должен.

— Кстати, о долгах, — вспоминаю вдруг. — Вот, забери. Сказала же, мне не надо. — Возвращаю ему конверт.

— Это твои деньги!

Я поворачиваюсь к человеку, которого люблю больше жизни. Долго-долго смотрю в лживые, но все еще родные глаза. А потом, так до конца и не поверив, что это с нами происходит взаправду, медленно качаю головой:

— Даже не пытайся за счет этой сраной подачки облегчить свою совесть.

А ведь хотел. Хоть так. Хрен тебе, не получится. Не за мой гребаный счет. Живи с этим. Засыпай. И просыпайся. В надежде, что когда-нибудь чувство вины отступит.

— Кэт, садись в машину. — В голосе бывшего нет ничего, только бесконечная усталость. Меня по привычке трогает. Это, сука, рефлекс… Не оборачиваясь, показываю ему средний палец и иду вперед, не разбирая дороги. Реутов возвращается к машине и очень скоро меня догоняет. Еще какое-то время едет рядом, подстроившись под мой шаг. А потом, наконец, осознав, что я не набиваю себе цену, а в самом деле никуда с ним не собираюсь ехать, бьет по газам и очень быстро исчезает из вида. Его терпение, слава богу, тоже не бесконечное.

Вот и славно. Мои силы заканчиваются. Заканчивается понимание, куда я иду и зачем. Я как человек в амнезии — потерянно останавливаюсь прямо посреди дороги. Оглядываюсь, почему-то только сейчас увидев окружающие пейзажи. Сама того не заметив, я дошла до моста. Под ним то ли мелкая речушка, то ли широкий ручей с заросшими вербой и рогозом бережками. Недолго думая, перелезаю через ограждение и спускаюсь к воде. Осторожно подобравшись, умываюсь, прохожусь мокрыми ладонями по шее и по рукам. Так должно стать лучше. Но почему-то не становится. Сажусь на пыльные доски наполовину уходящего в воду поддона. Подтягиваю колени к груди. Как там надо? Вдох — выдох. На четыре.

По дороге, с которой я сошла, проносится огромный джип. Над водой назойливо звенят комары, а суховей приносит на своих крыльях далекий шум пролегающей где-то здесь автострады и обрывки собачьего лая.

Мне надо как-то собраться. Зализать раны. И ждать, что время все вылечит. А пока хотя бы просто сообразить, что мне делать дальше. Потому как не выйти на связь с новым начальством означает вернуться в зону.

Трясущимися руками включаю телефон. Экран смеется мне в лицо нашей с Реутовым фотографией. И заходится в конвульсиях сыплющихся во все мессенджеры сообщений. Откидываю его от себя, заваливаюсь на бок, зубами вгрызаюсь в косточку на большом пальце, чтобы хоть так заглушить рвущийся из глубин души вой.

Боже-боже, как же это больно. Сколько так лежу — не знаю. По краю сознания бродят мысли — позвонить. Мне надо позвонить. Но я никак не могу себя заставить сделать хоть что-то.

В реальность меня возвращает окрик, доносящийся от дороги:

— Эй! Девушка, вам нехорошо?

Оборачиваюсь. Ко мне идет мужчина. Закатное солнце слепит глаза, а потому не разберешь толком, как он выглядит.

— Вы мне?

— Да вроде кроме тебя, красавица, тут никого нет.

Нечеловеческим усилием воли заставляю себя хотя бы сесть. Взгляд останавливается на брендовых кроссах, ползет вверх по немного кривоватым ногам, упакованным в штаны-карго, и простой черной футболке, обтягивающей вполне сносные пресс и грудь.

— Реутова Екатерина Ивановна?

Я по привычке съеживаюсь. Молчу. Не знаю, как лучше представиться. Если меня так быстро решили вернуть на зону, то, наверное, нужно по всей форме? Ничего, ничего не соображаю…

— Да, все правильно, а вы?

— Капитан Стрельников. Мне поручено тебя встретить и доставить, что называется, в лучшем виде.

— К-куда доставить? — туплю, мои эмоции до пепла выжжены, а животный страх сворачивается чуть пониже пупка фантомом.

— Так в контору, мы теперь с тобой, типа, коллеги.

Ах вот оно что. Значит, все-таки воля.

— М-м-м…

— Слушай, я ни на что не намекаю, но, по-моему, тебе напекло голову. Выглядишь — пиздец, — рубит правду-матку, но потом вдруг спохватывается: — То есть я к тому, что лучше бы нам вернуться под кондей. Это все твои вещи?

Перевожу растерянный взгляд на выпотрошенный рюкзак и валяющийся в траве телефон. Заторможенно киваю и принимаюсь распихивать свое нехитрое барахло по отделениям. Мой же встречающий, расхаживая туда-сюда вдоль бережка, кому-то звонит, отчитываясь о том, что мы встретились. И то ли кажется мне, то ли на том конце связи действительно не очень довольны. Наверное, в моих интересах было бы разобраться, чем именно. Но апатия, черная апатия… Ни-че-го не хочу. Ни о чем не могу думать.

— Шеф поднял кипиш из-за того, что я опоздал. Вот куда ты делась? Всю твою колонию на уши поставил. Ищу, а она, видите ли, Аленушку на бережке косплеит, — ржет.

— Меня не предупреждали, что от конторы кого-то пришлют.

— Че, реально? — капитан Стрельников перекидывает ногу через ограждение моста и галантно подает мне руку. Неуклюже выбираюсь на дорогу. Веду плечом, дескать, на кой мне врать?

— Ну, это кадры чет проебли. Прошу. Я, кстати, Миха.

Да похер вообще. Сажусь в тачку, здесь кайфово-прохладно.

— Пристегнись.

Послушно пристегиваюсь. И коснувшись виском стекла, обращаю взгляд на дорогу.

— Так что ты у ручья делала? Наслаждалась природой? Ты не думай. Я не прикалываюсь, наверное, не сахар там…

Если Миха и ждет какого-то ответа, то когда я не отвечаю, как будто бы и не парится. Ведет прокачанным плечом. Достает с заднего сиденья бутылку, скручивает крышку и с удовольствием пьет. Смотрю, как его кадык прокатывается по горлу при каждом глотке, и понимаю, что за один такой — жизнь отдам! Сколько я просидела на жаре? Во рту — пустыня.

— Чего? — лижет губы. — Нравлюсь?

— Воды… можно? — повторяю его фокус с языком. Михин взгляд становится серьезней и будто подробнее. Он слегка сощуривается, протягивая мне бутылку. Я жадно выхватываю полторашку из его рук, присасываюсь к горлышку и, шумно глотая, захлебываясь, как ненормальная, до дна ее осушаю. От газов на глазах выступают слезы. Или от чего-то еще… Не суть. Важнее, что жажда хоть к чему-нибудь проходит так же быстро, как и появляется. Равнодушно смотрю на стекающие по груди капли. Я в простой трикотажной майке, которая, намокнув, смотрится некстати порнушно.

— А ты мне да…

— Что?

— А ты мне, говорю, нравишься. Ничего такая.

И понятно, куда смотрит. За три года изменилось практически все. А вот поди ж ты — сиськи все так же вперед торчат, как у школьницы. Реутов говорил, что они ему напоминают боеголовки.

Реутов.

Открываю рот и захожусь в безмолвном отчаянном крике. Дыхание обрывается. Я хриплю. Миха, который только вот выехал на дорогу, ошалев, сбрасывает скорость:

— Эй! Эй! Ты нормальная вообще?! Какого фига?

— Н-не знаю. Н-наверное, просто отвыкла.

Не объясняю от чего. А капитан Стрельников и не спрашивает. Как-то постепенно мне удается взять себя в руки. Смотревший на меня все это время как на обезьяну с гранатой Миха слегка расслабляется и даже включает музыку. За окном мелькают фермерские поля, теплицы и покосившиеся заброшки. И вроде у меня должно быть полно эмоций. Но на подлете их засасывает в черную дыру моей опустошенности.

— Эй, Кать, а можно вопрос?

— Валяй.

— А чего после отсидки больше всего хочется?

У меня был заготовлен подробный перечень того, что я сделаю в первую очередь, когда откинусь. Практически во всех пунктах фигурировали Реутов и Сашка, поэтому…

— Может быть, полежать в ванне, пока не сморщишься? — не слишком уверенно шепчу я.

— А чего-нибудь вкусненького? Я угощаю. Вон, видишь, на том берегу ресторанчик при мотеле. Я заглянул в отзывы, вроде хвалят.

Я не хо-чу ни-че-го.

— Если ты голоден.

— А ты разве нет?

— Нет. Абсолютно.

— Ну, тогда остается надеяться, что аппетит к тебе придет во время еды. Я так точно бы слона съел.