Островитяне

Торговцы

Ровно через тысячу сто тридцать два года староста Марко Радомирович будет на этом самом месте торговаться с Исааком Анкони, приберегая на конец торга фамильных ларов[15] Аквилиев. Они будут говорить на той ломаной латыни, которая бродит по всей Адриатике, — ее принимают, словно звонкую монету, во всех портах, кабаках и на всех рынках. Флорентинцы к тому моменту еще не успеют объяснить всем остальным, что именно им принадлежит новый и прекрасный язык, — а мирные наши острова еще не успеют растворить свои говоры и диалекты в славянском или итальянском море.

Еврей в своей островерхой шапке, в желтом, обязательно желтом плаще, остроносый и курчавый, как и положено всякому еврею. Марко в домотканой рубахе, как все крестьяне, грубой шерстяной кофте, плоской матерчатой шляпе, рядом с ним — мешки с сухими травами, бочки с соленой рыбой, запечатанные кувшины с медом. Остров небогат, мало что может предложить купцу, который ведет свою торговлишку (он сам так о ней говорит) от Корфу до Венеции, объезжая все побережье.

Оба сидят: Исаак на складном стульчике, рядом с ним слуга, он держит кувшин с хорошим далматинским вином, ведь торговля идет куда проще и лучше, если потягивать его из глиняных плошек. Марко захватил круг козьего сыра на закуску.

Поодаль от Марко молча и как бы даже робко играет с какими-то щепочками и камешками его дочь лет шести, большеглазая и курносая, как все дети. Не дело таскать ребенка, особенно девчонку, на торговые сделки, но что поделать, если Марко недавно овдовел (и на шляпе — черная лента), а его ненаглядную, младшенькую Иру теперь от него не оттащишь? Во сне и то вскакивает: здесь ли папа. Ничего, свыкнется со временем. Исаак не задает никаких вопросов — и так ведь все понятно. И к чему отвлекать тяжелым разговором того, с кем ведешь торговлю?

А еще рядом с Марко — корзина, накрытая дерюгой. Необычный товар напоследок.

— Мир тебе, Исаак! Куда и откуда?

— И тебе мир, Марко! Как всегда — ничего особенного… С юга на север, потом с севера на юг. От тебя — на Курцолу[16].

— Что творится в мире? Ты, говорят, был у самого Константинополя?

— Что ты, Марко, там ведут торговлю большие люди. Не чета мне. Что такое твоя соленая рыба да лаванда для воинов, которые чуть было не взяли богатейший город вселенной? Я и не приближался к Царьграду. Так, мелкие поставки продовольствия тем, кто отстал от основного войска. Что слышно на Острове?

Марко долго рассказывает все новости. Кто умер в деревне, кто женился, сколько родилось ребят, и какой был урожай, и что от молнии выгорела половина леса на северном склоне холма, и уж боялись, что огонь пойдет дальше, но, хвала Пречистой, удалось пожар остановить. Только про жену не поминает — к чему, когда и так все видно?

Рассказ Исаака совсем другой. Он — о воинах Христа, которые по призыву папы Иннокентия отправились отвоевывать что-то такое важное в землях магометан, а отвоевали пока что Зару[17] у мадьяр да попытались Константинополь у греков, но что-то у них не заладилось с Константинополем. Грек — он и еврея переторгует, сумели они уболтать крестоносцев на этот раз. Да ведь островитяне и сами видели, как шел по Адриатике огромный венецианский флот этим летом, но цены на соленую рыбу хоть и подскочили тогда раза в два, особенно к Рождественскому посту, но теперь снова упали. Пусть Марко учтет это.

Молодое вино веселит, хочется обсудить не только цены.

— Исаак, а они ведь хотят снова воевать этот… Иерусалим? Где Господь наш жил во плоти и где Пречистая?

— Так, Марко, Иерусалим.

— А тебе не обидно, Исаак? Он же раньше был ваш, еврейский — нам в церкви рассказывали. Потом его взяли и разрушили римляне. Потом нечестивые магометане. И вроде как наши его у них отбили и всех вырезали, поди, и вашим досталось. Теперь он опять у магометан. Ну вот возьмут его опять латиняне и опять разрушат — а вам, евреям, что с того? Еще обиднее будет. И ты их снабжаешь рыбой?

Еврей чуточку молчит, кивает головой.

— Марко, Марко, это Всемогущий прогневался на праотцев наших. Римляне тут ни при чем. Будет время, придет Мессия — он восстановит нам Иерусалим. Когда-нибудь обязательно. А сейчас — что может сделать бедный еврей сейчас? Потихонечку торговать.

И добавляет:

— Да и не думаю, Марко, что они его возьмут. Что-то непохоже. Им Константинополь больше глянулся. А счет растет — за перевозку по морю надо платить и за поставки. Не по карману им Иерусалим. А Константинополь — они его уже почти взяли этим летом. Ой, богатый город, богатый…

— Погоди, Исаак, еще спрошу. Ну ладно, Зару они отобрали у мадьяр, хотя мадьяры тоже христиане, потому что все равно они чужие и не место им в нашей Далмации. Отродясь тут мадьяр никаких не было. А греки? Что они не поделили с греками? Греки всегда там жили, и тоже христиане, или нет? Хотя, не признают папу… и попы у них макушек не бреют…

— Все там сложно, Марко. Один был греческий царь, потом его сверг другой, первый попросил воинов вернуть ему престол. У вас, христиан, принято воевать друг с другом.

— А кто, Исаак, твой государь? У нас вот царь Христос, и есть в Риме папа, и еще, говорят, есть какой-то император там на севере, у аламанцев. И всякий знатный на материке — не князь, так герцог, кто кому подчиняется, не всегда и поймешь. Ну а вы, евреи, — сами по себе, что ли?

— Наш царь — Всевышний, наша царица — Тора. А служу я госпоже, чье имя — Серениссима.

— Что за госпожа такая сиятельная? — удивляется Марко.

— Новая госпожа, пока мало кто знает ее имя. Но сила у нее прибавляется, и богатство ее растет. Ее земли на севере, ее голос на водах многих, нет там царя, а вы зовете ее Венецией.

— А, ты про это… Слушай, Исаак. Ты ведь после Курцолы на Фарию[18], а потом, небось, туда, в эту самую… Венецу?

— Так, Марко.

— Говорят, ты скупаешь всякие старые штуки? Которые остались от древних? Я тебе привез, посмотри. У нас тут ведь тоже римляне жили, давно, еще до нас.

— Так, Марко, покажи.

Девочка поодаль перестает играть и смотрит во все глаза. И во все уши слушает. Что за штуки у папы? Он не показал ей их, как она ни просила. Ну она же обещала, что не будет канючить, она понимает, что всей деревне нужны денежки и этот страшный дядька в страшной шапке даст их только за самое-самое ценное.

— Давай сначала с рыбой и травами разберемся, — говорит Марко еврею.

А чего там разбираться? Цены известны, давно устоялись, и уж эти двое точно знают, сколько и какой рыбы будет честно отдать за нож городской работы или шапку с перьями птиц, каких не водилось на Острове. Очень скоро молчаливые слуги Исаака грузят мешки и бочки на телеги, у Марка остается одна корзина да тючок с городским товаром.

— Вот смотри, Исаак, тут работа тонкая…

Купец откладывает в сторону какие-то бессмысленные железяки и черепки (за старьевщика они его, что ли, держат!), а на дне корзины завернуты в чистые тряпочки три мраморные статуэтки. Он осторожно разворачивает и придирчиво разглядывает их. У одной отбита голова, лежит отдельно, вторая безвозвратно утратила руку, третья сохранилась неплохо — только мелкие сколы да царапины. Ее, пожалуй, стоит взять.

Эта дева прекрасна, как сама Далмация, и юна, как ее рассветы. Волосы ниспадают на плечи, выбившись из-под легкой накидки, словно стадо коз сбегает с холма. Уста чуть тронуты полуулыбкой-полувопросом, словно хочет она что-то тебе сказать, но не знает, тратить ли на тебя свою вечность. Да, умели делать когда-то красоту!

— И чего ты за это хочешь, Марко?

— Теперь, говорят, торгуют на деньги. По всему морю.

— Деньги? На что тебе деньги, Марко? Разве не поменяешь ты рыбу на холсты, а маслины — на железо? Или кто наложил на вас денежную подать?

— Подати никакой нет, а чем мы делимся, тем делимся. Но я хочу деньги, Исаак.

Исаак понимает, что если крестьянин уперся — его не отговорить. Крестоносцы, как валун с обрыва, упали в Адриатику, и круги расходятся далеко. Пейзаж уже не останется прежним.

В Заре и Рагузе[19] уже разгромили не одну еврейскую лавку — а как иначе поступать с теми, кто распял их Иисуса? И плевать, что на самом деле это были римляне!

А теперь крестьянам понадобились деньги. Что ж, хороший выбор. Неосознанный, но хороший. И настоящей цены этот мужик не знает — да и не бывает в такой торговле настоящей цены.

Никогда еще не продавали на островах римских терафимов[20] за венецианское серебро, и цену еще предстоит нащупать.

Исаак достает несколько серебряных кругляшей.

— Исаак, побойся Бога! Они от самых древних остались! Теперь уже таких никто тебе не вырежет, у нас и камня такого нет!

— Папочка! — резкий девчачий вскрик обрывает торговлю. Вот кто глядел на статуэтки во все глаза. Марк сурово смотрит на дочку — и не будь она сиротой, не миновать бы ей шлепка. Слыханное ли дело вмешиваться!

— Папочка, это же святая Ирина! Моя небесная святая! Ее в церковь надо, а ты ее отдаешь… (она колеблется, она хочет быть хорошей)… чужому дяде отдаешь!

Исаак недоуменно вскидывает брови. Он хорошо понимает по-славянски.

— С чего ты взяла, что святая Ирина? Наша Ирина-на-Острове? — Марко так удивлен, что уже не сердится.

— Она ко мне во сне приходила! Она от мамы привет передала! Она мне все-все-все рассказала, велела ждать и надеяться! И что урожай маслин в этом году будет добрый, так ведь и вышло, и что надо привязать к дверной ручке шерстяные нитки трех цветов, чтобы гроза мимо прошла. И даже что чужое войско нас не тронет, если я буду каждый-каждый вечер читать Ave Maria на четыре ветра и Pater Noster на домашний очаг… Папочка, я же выучила все эти молитвы, правда? Она же наш Остров от бед бережет, а ты ее — чужому!

Исаак, не стесняясь, улыбается во весь рот. Многовато у него гнилых зубов, а ведь ему едва за сорок.

— Все верно, солнышко, но при чем тут статуэтка? — Марко уже не сердится. Что за чудо его дочурка!

— Она так похожа на нее… и тот же взгляд! И смотри, вот ее всю злые люди исцарапали. А она терпела. А ты ее теперь хочешь отдать… чужим!

— Это от времени, доченька. Это не злые люди. Это время, оно никого не щадит.

— Все равно это моя святая!

— Нет, девочка, — в разговор вступает еврей, — поверь мне, я купил и продал много святых. Это статуя древних римлян. Какая-то их богиня, Церера или Венера, Фортуна или Юнона, мало ли их было. Ваши святые другие. Разве ты видишь у нее крест?

— Ну и что, — девчонка топает ножкой, — это она, она, я знаю!

— Марко, старый друг, — еврей хохочет, — ты знаешь, как поднять цену! Ой, знаешь!

— Исаак, клянусь своим порогом, и в мыслях…

— Девочка… давай договоримся так, — Исаак умеет улаживать дела, — я дам твоему папе денежек, он потом даст одну-две монетки мастеру, который рисует у вас святых, он сделает тебе картинку с твоей святой.

— Икону, — мрачно уточняет Марк. Стоимость иконы предстоит включить в счет, но как это сделать? Исаак всяко хитрее.

— А тебе, девочка. — Исаак развязывает какой-то мешок. — Я насыплю тебе сушеных фиников, чтобы ты не горевала об этом кусочке камня. Они вкусные, они выросли на высоких деревьях под названием «пальмы» в далекой стране Мицраим[21], где львы, верблюды и огромные дворцы мертвых царей фараонов. Не веришь, спроси у своей святой.

— А ты там был? — недоверчиво спрашивает девочка.

— Я — нет. Но был мой приятель, с которым, как и с твоим папой, мы ведем дела. Теперь позволь мне поговорить с твоим отцом о самом скучном деле на свете — о деньгах.

Малышка глотает слезу и пробует финик. Он и правда вкусный. Это лучше, чем ничего, — а статуэтки ей, конечно, никогда больше не увидеть. Она будет грызть финики, и даже принесет немного домой — старшим. Пусть попробуют. Она расскажет про волшебную страну, где во дворцах царствуют львы и так же точно торгуют евреи. Она немного понимает этот странный язык, на котором папа торгуется с чужим дядей, на нем говорят иногда и на Острове.

Торговля длится долго. Исаак машет руками и демонстративно разворачивается к телегам (к ликованию девчонки), Марко кричит ему вслед, Исаак возвращается. Кувшин с вином уже почти пуст, а солнце клонится к дальней горе, когда они бьют по рукам и допивают вино. Скоро начнется шаббат, Исаак должен закрыть сделку прямо сейчас, он заночует в приморском селении, где давно есть маленький домик со складом для проезжих торговцев. Здесь все знают всех. Бочки и мешки надо успеть оттащить туда до заката, и надо успеть накрыть к шаббату скромный стол. А что еще остается бедному еврею в этой чужой и прекрасной Далмации?

А Марко с дочкой надо засветло вернуться домой.

— Исаак, дело закончено, скажи теперь честно: зачем они тебе?

— Марко, ты мой старый друг, но разве торговец станет раскрывать секреты — почем купил и где продаст?

— Исаак, обижаешь. И потом, если я буду знать — я тебе других таких могу найти.

Марко врет — он уже обыскал весь Остров, других таких нет. Ему просто любопытно.

— Хорошо, скажу, — смеется тот, он давно знает простодушного плута Марко и в душе его любит, — смотри, в Венеции не хватает старины. Там не было древних римлян. Когда на вашем Острове римляне строили свои дома и молились идолам (а это ведь они), там были сплошные болота. И вот теперь Серениссима набирает силу — а чем она будет хвастаться?

— Римскими божками?

— Да нет, зачем же! Они, представь себе, украли тело вашего святого Марка.

— Моего покровителя? Как украли? Что ты такое городишь, еврей! Ты клевещешь на христиан! — Марко уже захмелел не столько от вина, сколько от прибытка. Он даже не видит, как его младшенькая тихо плачет, ковыряя палочкой в земле. Фиников не осталось (кроме тех, которые старшим), а святую все-таки очень-очень жалко.

— Нет-нет-нет, я с полным уважением! Это было больше ста лет назад. Тело вашего, как говорите вы, евангелиста лежало в церкви где-то в земле Мицраим. Это в Африке, там теперь не только финики, но и магометане. Они рушили ваши церкви и строили свои молельни, называется «мечеть».

— Накажи их Господь!

— Накажет, может быть, руками ваших рыцарей, но только сначала, похоже, получат греки. Так вот, венецианские купцы там, в городе Александрии, вынесли тело из церкви к себе на корабль, завалили его свиными тушами, чтобы арабы не совали носа, — и отвезли в Венецию. Теперь тело лежит в огромном соборе на главной площади города.

— Хотел бы я там побывать… А зачем им тогда эти статуи? Ты говоришь, идолы? Тебе зачем, ты же не язычник?

— Товар, хороший товар. Венецианцы хотят древностей. Римских. В самом городе Риме — собор Петра. Но Петр не писал никаких книг. А в Венеции теперь зато — Марк, он Евангелие написал. А вот древностей не хватает, в Риме они на каждом шагу.

— Ты бывал в Риме?

— Что делать в Риме бедному еврею? Но дядя мой бывал. И вот венецианцы хотят хоть каких древностей. Скажу им, это статуи святых. У вас есть какие-нибудь ваши святые на Острове?

— Есть одна…

— Расскажи мне ее историю.

— Исаак, ты покупал статую, а не историю! Не расскажу. Это все равно не она, и даже не похожа. Ты сам так сказал. И потом, люди одни рассказывают одно, другие — другое. Кто его знает, как оно было на самом деле.

— Как хочешь. Тогда ее историю расскажут мне другие. А не расскажут — мало ли на белом свете историй? Я придумаю еще одну.

— Все-таки какие вы, евреи… Вот скажи, как ты можешь торговать чужими святыми?

— Этот доход, Марко, не хуже другого дохода. Думаешь, в Риме ваш папа поступает иначе? И все ваши эти кардиналы?

— Э!

— Молчу, молчу, молчу. Марко, нам пора по домам — скоро закат. Рад был тебя видеть, приветствуй свой дом и свое селение, да благословит их Всевышний.

— И тебе доброго пути, старый мой друг Исаак, гладкий ты лис. Только одно скажи напоследок. Почему ты только сейчас стал скупать такой товар?

— Не стал бы никому говорить, Марко, но тебе скажу по старой дружбе. Грядут новые дни. Я чувствую, брюхом чую, что Константинополю не устоять. Скоро добрые латинские христиане отберут город у добрых греческих христиан и половину из них перережут. И тогда на рынках Венеции будет очень, очень, очень много римских древностей по очень низкой цене, и торговать ими буду не я. Надо же теперь поторопиться бедному еврею!

Адриатика вечно пахнет ветром и травами, солью и солнцем. Приходят и уходят войска и царства, но даже ненастным осенним днем сушеные лаванда и чабрец возвращают частицу солнечного лета. До зимы далеко и до новых побед крестового войска, а пока легкие и теплые дожди играют в догонялки, горы синеют глубже и вечер приходит раньше, и кто не был жаден до чужой добычи, найдет и на самом маленьком островке товар по сердцу. А если откроется на Земле торговля доходней торговли святынями — мы, если будет угодно Всевышнему, отправимся по этому следу.