Пепел державы

Глава 14

1579 год

Новгород переполнен ратными, съезжающими сюда отовсюду по приказу государя. Здесь же сам Иоанн со своим двором. Тут и там работали кузницы, вереницы телег везли провиант — готовились к грядущей войне. Среди бояр и воевод, что так же в большом числе прибывали в Новгород, только и говорили о недавнем послании Батория Иоанну, в котором король обращался к нему, не скрывая своего презрения, и уведомлял о скором начале боевых действий. Не успел государь оправиться от этого унижения, из граничных крепостей и городов ему доставили грамоты Батория, отправленные бойцам гарнизона, воеводам, боярам и простому люду — Стефан призывал московитов не лить понапрасну кровь за безбожного тирана и без боя сдаваться польским войскам.

Иоанн уже успел поостыть от столь подлого поступка этого безродного пса и срочно созвал ближнюю думу. Истуканом он сидел в высоком кресле, тяжело глядя на бояр своих. Тихо и безучастно сидел на своем месте наследник, но было видно — и его переполняют волнение и гнев.

Возмущались бояре. Не забыли поражение под Венденом, хотят отомстить, заодно проучить короля-выскочку. Говорили о. походе на Лифляндию, рассчитывая там встретиться с войсками Стефана, которые непременно пойдут по отвоеванным у московитов лифляндским землям. Иные спорили, утверждали, что ежели король собирает большое войско, то он ударит в Полоцк, дабы сломить западный щит Русской державы.

— Стало быть, из-за трусливых воевод я лишился Лиф-ляндии, отдал ее полякам и шведам, а вы говорите мне о Полоцке? — сказал Иоанн с раздражением.

— Государь, — молвил с места седобородый Мстиславский, опершись рукой о резной, сверкающий каменьями посох. — Из Лифляндии без захвата Полоцка поляки не пойдут на Псков и Новгород, не станут они подвергать войско опасности. Потому Баторий появится либо под Смоленском, либо под Полоцком. Надобно сбирать войско и идти под Полоцк. Оттуда можно будет при случае защитить и Смоленск. Я возглавлю поход, ежели на то будет твоя воля. — Он указал посохом на царевича. — Дозволь и сыновьям своим защитить державу твою, войско пойдет за ними и будет яростнее биться с врагом!

Бояре молчали, наблюдая, как яростью возгораются потемневшие очи государя.

— Ты смеешь просить дать тебе главенство над войском, — глухо, сквозь зубы проговорил он, — хотя сам не исполнил моего приказа под Венденом и не взял его! Самовольно отвел войска и дал свершиться позорному поражению!

Последнюю фразу Иоанн визгливо выкрикнул и стукнул посохом о пол. Мстиславский поджав губы, приподнялся с места, поклонился:

— Прости раба твоего, государь, не гневайся на меня. Стар я стал, несдержан в речах своих…

Иоанн еще что-то хотел добавить, но сдержался, отложил посох.

— В Лифляндию отправьте полк Василия Хилкова. Пусть пожжет да пограбит там вдосталь. А ежели Баторий там явится — ему и помогать крепостям стоять против врагов.

— Дозволь я скажу, государь! — сказал вдруг с места царевич. — Ежели ныне не укрепим Полоцк, будет поздно. Для чего мстить ливонцам за прошлое поражение? Надобно встать под Полоцком и отстоять любой ценой сей город!

Притихли вновь бояре, замер на своем месте Иоанн. Взгляд его, устремленный куда-то вперед, казалось, остекленел.

— Государь, дозволь мне возглавить рать! — обернувшись к царю, горячо говорил Иван. — Дай добыть свою победу для нашей державы! Дозволь отомстить Стефану!

Видя, как длинные пальцы Иоанна добела сжали подлокотники кресла, как мелко трясется его седая борода, бояре затаили дыхание, чувствуя надвигающуюся беду. Это видел и Иван и побледнел вмиг, но пристально глядел на отца, ожидая его ответа.

— Думаешь, ты смыслишь в ратном деле более остальных? Более воевод? Более меня? — все так же глядя перед собой, проговорил Иоанн. На лице царевича дернулась щека, он невольно сглотнул, но не отвел взора.

— Не смей говорить мне наперебой, иначе я придушу тебя, сукина сына! — прошипел Иоанн, изо всех сил удерживая своей гнев. Молчали бояре, низили к полу глаза. Что-то заблестело в очах царевича, и он, униженный, отвернулся, силясь сжаться в своем кресле, исчезнуть, дабы пережить этот позор…

О том, что государь приказал Феодосию, жену царевича, разлучить с ним и отправить в монастырь, Иван не ведал. О том он узнал, когда Феодосию, перепуганную, зареванную, вели прочь из дворца в окружении вооруженной стражи. Она хотела закричать, позвать Ивана на помощь, но Афанасий Нагой, что сопровождал ее, сказал с пугающей улыбкой: "Не вздумай рта открыть, моя хорошая! Не вздумай!".

У крыльца ее уже ждал возок, который отправит ее в Покровский монастырь, туда же, где жила постриженная в монахини Евдокия, первая супруга царевича. Когда Иван, почуяв неладное, бросился за ней, было поздно — возок уже умчал Феодосию прочь из Москвы. Не помня себя от ярости, Иван бросился к покоям отца, но невозмутимые стражники скрестили перед ним бердыши.

— Кого остановили? Меня? Да я вас первыми изживу! Псы! Прочь! — кричал в исступлении Иван.

— Государь не велел. Христом Богом просим, уйдите, великий князь.

Иван глядел на глухую дверь покоев отца и, оскалившись, выкрикнул:

— Так ты добиваешься моей покорности? Так решил ответить мне на мою "дерзость"? Ты ведь слышишь меня! Так ты мстишь мне?

Ни звука за запертой тяжелой дверью.

— Будь ты проклят! Будь ты проклят! — исступленно закричал Иван через головы стражников, и Афанасий Нагой, появившийся словно ниоткуда, начал что-то говорить тихо, силясь успокоить разгневанного царевича.

— Еще слово, червь, — прошипел царевич, схватив Нагого за бороду, — и я растерзаю тебя голыми руками!

— Господи, вразуми, Господи, — шептал перепуганный Нагой, выпучив глаза. Он, кажется, впервые в жизни видел, как в безропотном доднесь царевиче воспылал норов государя Иоанна — истинно, он был сыном своего отца… Иван оттолкнул его прочь и, оглянувшись напоследок на запертую дверь, медленно побрел прочь, опустошенный, жалкий.

— Государь токмо о сохранении рода своего печется! Феодосия бездетной была! Четыре года уж в браке, так и не понесла ни разу! Не гневайся, великий князь, — шептал ему в спину семенивший за ним Нагой.

Иван обернулся снова, надеялся, что дверь покоев отворится и отец примет его и утешит, и объяснит свое столь неожиданное решение. Он ведь знал, как Иван полюбил и привязался к своей Феодосии! Не мог же он так поступить!

Но дверь не отворилась. Иоанн был закрыт ото всех. Даже от собственного сына…

Вскоре полк под командованием Василия Хилкова был отправлен в Лифляндию, где он воевал с немецкими отрядами, верными Баторию, нещадно предавая огню ливонские селения, как и велел Иоанн.

А вести приходили все более страшные — шведский флот обстрелял Нарву и Ивангород, а в Ревеле высадилась многочисленная шведская рать. Иоанн не мешкая велел отправить навстречу шведам полк под командованием Тимофея Трубецкого, дабы защитить Нарву, но, говорят, шведское войско в разы многочисленнее.

"Искру благочестия истинного христианства сохранит и державу нашу утвердит от всяких львов, пыхающих на ны", — писал Иоанн Баторию, будучи уверенным, что победы Хилкова в Лифляндии сдержат спесь безродного венгра, но грамоту так и не успел отправить. Стало известно вскоре, что Баторий с огромным войском подошел к Полоцку, и город, не имея достаточных сил для сопротивления, едва ли сможет долго выстоять против врага.

Стены Полоцка, возведенные когда-то Иоанном после взятия города московитами, стояли еще целыми, ощетиненные торчащими из бойниц пушками и пищалями. Шатровые верхушки башен, возвышающихся над городом, словно отрезаны стелющимся поверху туманом, который, казалось, все больше густел от пушечного дыма. Звуки выстрелов таяли в шуме проливного дождя, превратившего в грязное озеро лагерь польского войска, гомонящий, широко раскинувшийся многочисленными шатрами, увенчанный знаменами с изображениями фамильных гербов польской и литовской знати.

Курбский, укутавшись в почерневший от влаги теплый во-тол из толстого сукна, издали наблюдал за перестрелкой полоцкого гарнизона с поляками. Под ядрами снуют, пригибаясь к земле, венгерские и немецкие наемники, с помощью челяди пытаясь смастерить очередной мост. Очередной, ибо русские пушкари прицельным огнем разрушали все возводимые врагом укрепления и мосты через окружающий город ров.

Сбитые пулями люди валятся в грязь, их оттаскивают прочь. Курбский глядит вперед, пытается в тумане разглядеть своих людей — они среди прочих участвуют в инженерных работах. А русские сегодня очень злы, стреляют без устали. Им не менее часто отвечают польские пушки. Вот мимо на носилках пронесли кричащего до хрипоты Христофора Радзивилла с окровавленной тряпкой на лице. Позже выяснилось, что он был ранен в глаз отлетевшей от крепостной стены деревянной щепкой после удара в нее польского ядра…

Курбский видел и короля. Баторий также был на передовой. В черных латах и шлеме с длинным, словно ободранным от влаги, пером, король стоял, раздавая приказы и следя за ходом инженерных работ. Визжали и свистели пули, снаряд, выпущенный из крепости, снес с места и убил стоявшего неподалеку от него рейтара, но Баторий даже не взглянул на него. Когда рядом с ним убило еще одного ратника, король, видимо, послушал просьбы покинуть опасный участок и отъехать в тыл.

До чего косо стреляют венгры! Снаряды то перелетают через стены, то из-под неверного угла отскакивают от них. Каленые ядра же не приносят должного урона при такой влаге. А в Полоцке, судя по всему, по-прежнему значительный запас пороха и снарядов — московиты щедро осыпают ядрами вражеские укрепления под стенами. Вчера на глазах Курбского был убит голова венгерских наемников Вадош. Бравый был воин, с глубоким познанием военного дела. Как и все они, наемники. В чудных одеждах, в легких доспехах, едва напоминающих панцири (от чего они могут защитить?), они пришли воевать с московитами с таким щегольством и весельем, будто дерутся с жалкими варварами. Даже сейчас, несмотря на гибель командира, они бодры и веселы, говорят, что в войнах во Франции и Испании было куда жарче. Курбский лишь усмехался про себя, когда слышал подобные разговоры. Но он понимал, почему они так говорят.

Еще в начале осады наемные казаки и венгры в большом числе нахрапом взяли три небольшие крепости — Козьян, Ситна и Красный, возведенные как оборонительный рубеж Полоцка шестнадцать лет назад, после взятия города Иоанном. Приставив к стенам лестницы, со свистом и улюлюканьем, размахивая саблями и стреляя без толку из пистолей, они врывались в крепости, где им противостояло менее сотни человек в каждой, и беспрепятственно захватывали их. Жалкие остатки гарнизонов, чудом избежавшие резни, были взяты в плен. Столь легкие победы взбодрили наемников, однако осада Полоцка затягивалась, и каждый день во множестве хоронили убитых. Но они все так же играючи воюют с московитами. Копая рвы, польские и венгерские наемники соревнуются друг с другом, спорят о своих достижениях, порой галантно уступают соперникам. Видя это столь неуместное здесь жеманство, Курбский уже ненавидел их всех и с каким-то злорадством порой думал о том, что однажды они хорошенько вкусят русской сабли. Однако прогонял эти мысли — понимал, что и ему тогда придется вкусить вместе с ними того же…

Осада затягивалась. Огромное войско дорого кормить, и, говорят, король злится, призывает к срочным действиям. На вчерашнем военном совете было принято решение поджечь деревянную стену смоляными факелами, и Баторий велел объявить войску, что из своего кошелька заплатит четыреста талеров тому герою, который сумеет сделать это. Вот почему наемники, снующие под стенами, столь деятельны сегодня.

Баторий торопился еще по одной причине — он стремился поскорее уничтожить гарнизон расположенной неподалеку крепости Сокол, из-за которого смертельной опасности подвергались фуражиры, целыми отрядами порой погибавшие во внезапных стычках с врагом.

Конный отряд, разметая комья грязи, не сбавляя хода, влетел в открытые ворота крепости Сокол. Тяжелые створы со скрипом затворились за ними. Кованые копыта звонко стучали по деревянным настилам, покрывающим узкие улочки.

Осаждая разгоряченных коней, остановились у небольшого храма, единственного в крепости каменного сооружения. Старшого с ними не было, потому Михайло взял на себя доклад воеводе. Он соскочил с коня и, на ходу снимая с головы капюшон изгвазданного грязью и потяжелевшего от влаги во-тола, вбежал по ступеням небольшого однокупольного храма, бессознательно перекрестился и нырнул в приоткрытую дверь.

Внутри было сумрачно и тепло, в небольшие окна с трудом пробивался скудный свет. У алтаря, стоя на коленях, молился воевода Борис Шеин — тучный, широкий в плечах. Михайло замедлил шаг, не решаясь прервать молитву воеводы. Но тот, видимо, услышал его и, перекрестившись, тяжело поднялся, двинулся ему навстречу. Едва Михайло раскрыл рот, воевода жестом остановил его и указал на дверь — благочестивый князь не хотел обсуждать военные дела в стенах храма.

Когда вышли и оба перекрестились на пороге церкви, Михайло доложил, что все пути от крепости Сокол перекрыты значительными силами поляков, что на одном из путей произошла стычка их отряда с наемниками, но все ушли, кроме старшого, убитого первой пулей. Выслушав, помрачневший воевода шмыгнул мясистым носом, вперив очи в землю, и, подумав, приказал собирать воевод.

Борис Шеин был молод и волею судьбы оказался он со своим полком, насчитывающим чуть больше тысячи человек, на помощь Полоцку. Молодого воеводу сопровождали более опытные полководцы — Андрей Палецкий, Михаил Лыков-Оболенский и Федор Шереметев. Когда-то они участвовали под началом Михаила Воротынского в битве при Молодях. Теперь же им, позорно бежавшим из-под Вендена в прошлом году, по личному указанию Иоанна надлежало сопровождать молодого воеводу Бориса Шеина и его людей к Полоцку (и могли бы, казалось, возмутиться, завести местнический спор с Шеиным, дабы не быть под его началом, но покорно молчали и шли, поминая прошлогодний позор). Но попасть в Полоцк они не поспели — здесь сыграла роль неожиданность появления польского войска на этом участке. Потому воеводы приняли решение занять крепость Сокол, что находилась к северу от Полоцка.

Полк Шеина был бессилен — что они могли сделать против огромного вражеского войска? Только стремительной кавалерийской атакой нападать на бродившие по окрестностям в поисках фуража польские отряды, грабить и уничтожать вереницы телег, везущих припасы во вражеский лагерь под Полоцком. Потому воеводы наносили противнику удары, хоть и схожие с укусом комара, но доставлявшие полякам лишние хлопоты. Польское командование уже давно начало охотиться на донимавших их московитов, но под началом опытных воевод русские умело уклонялись от прямых столкновений и уходили без потерь. Теперь же, видимо, на действия расположенного в Соколе полка обратил внимание сам король, везде выставил усиленную сторожу.

Собравшиеся в избе воеводы обсуждали дальнейшие действия. Шеин молчал, слушал. Михайло стоял в дверях, глядел на сидевших за столом мужей, зрелых, местами седых, отправленных вместе с Шеиным, этим светловолосым юношей с румяным упитанным лицом, умирать здесь без возможности противостоять врагу. Среди ратных были панические настроения, говорили о скорой битве, другие молвили, что государь скоро прикажет им отступить. Михайло и сам еще не понимал, чего ждать, и страх, ужасный страх смерти постепенно овладевал им. Неужели все?

— Видать, не помог пущенный слух о том, что на выручку Полоцку идет большое войско во главе с государем, — молвил Палецкий, поминая, что под Молодями в нужное мгновение это сыграло одну из ведущих ролей, крымский хан отступил. Здесь же Стефан не поддался на эту уловку и, кажется, был готов встретиться с большим войском царя лицом к лицу.

Вскоре прибыла подмога — несколько отрядов донских казаков под предводительством Михаила Черкашенина, атамана, бившегося вместе с русскими при Молодях. Казаки, бывалые воины, испытанные в десятках боев, с легкой небрежностью восседая в седлах, рысили следом за своим атаманом. Седой, грузный, с багровым шрамом через все лицо, Черкашенин недобро озирался вокруг, видя и ничтожность Сокола, и малое количество защитников.

В воеводской избе Шеин сидел перед ним, опустив глаза в пол. Пристально глядя на него, Черкашенин вопросил грозно, оглаживая длинные вислые усы:

— Какими силами собрался ты биться с поляками?

— Иного не дано, — ответил Шеин, краснея на глазах.

— И чего ты заперся в этой жалкой крепости? Скомандуй своим людям, дабы неслись во весь опор под Полоцк и пробились к городу! Иначе гибель всем — и Полоцку, и вам!

— На реке Дрисса стоит сильный заслон. Нам через него не пробиться, — оправдывался Шеин. — Там все и поляжем. А тут — стены…

— Стены! — воскликнул гневно Черкашенин и, поднявшись, стал мерить горницу широкими шагами, его сабля в ножнах глухо билась об пол, влачась за ним. — У короля пушек — тьма. В щепки разнесут они твои стены!

— Что нам делать тогда? — поднял глаза Шеин.

— Не ведаю! Потерял ты драгоценное время, потерял! До того как заслон они поставили, надобно было конной атакой совершить налет, они бы опомниться не успели! Тебя обставили! И Полоцк уже не спасти. Потому говорю тебе — поднимай всех людей сегодня же и отводи назад.

— Как я могу? Государь мне голову сымет тотчас! — в отчаянии исступленно вымолвил Шеин. Черкашенин остановился и пристально, с сожалением поглядел на молодого воеводу.

— Тогда и я тебе здесь не нужен. Мы пришли не за тем, дабы погибнуть тут ни за что, — вымолвил он твердо. Шеин ничего не мог ему возразить — казаки вольны были делать, что посчитают для себя правильным.

На следующий день казаки покинули Сокол — Черкашенин увел свой отряд обратно в степи. Михайло и Фома в числе прочих защитников стояли на городской стене, глядели безмолвно, как уносится прочь их подмога.

— Погибнем тут, стало быть, да? — вопросил тихо Фома. Михайло ничего не ответил. Об этом старались не говорить вслух — правда была слишком страшна…