Пепел державы

Глава 16

— Отец, может, дозволишь поехать с тобой?

Князь Иван Мстиславский, садясь в возок, обернулся в последний раз. Оба сына, Федор и Василий, стояли мрачными, словно провожали отца в последний путь. Федор, скрестив на груди руки, пристально глядел на отца, Василий снова и снова пытался отговорить князя ехать к государю в одиночку. Иван Федорович поднял глаза — в окна выглядывали жена и две дочери, тоже, видимо, ждали, что братьям удастся отговорить батюшку. Но князь Мстиславский еще ни разу не переменил своего решения, потому приказ срочно явиться самому к государю он бросился выполнять тут же. Да и как не выполнить — о потере Полоцка и гибели войска Шеина стало уже известно. Для чего государь его вызвал, он еще не ведал…

— Помните мои слова, — сказал напоследок. — Что бы ни случилось — сохраняйте государю верность. Вы — единственные продолжатели рода нашего. Не уроните честь…

Иван Федорович произнес и, разведя руки, обнял крепко обоих сыновей. Младшего, Ваську, потрепал по вихрастой голове, Федю похлопал по плечу.

— Храни вас Господь.

И поспешил сесть в возок, дабы быстрее закончить это тяжкое прощание. Сверху послышался вой и плач — не выдержала супруга князя…

Тяжелым шагом князь Мстиславский поднимался по крыльцу дворца, мельком глядя на выстроившуюся по сторонам стражу. Кто-то его встретил, поклонился — он уже не замечал, кто. Чувствовал, как бешено стучит сердце, и сам устыдился своей робости. Как удалось Иоанну так приструнить и запугать гордую и могучую знать?

Иоанн находился в палате один, восседая в своем высоком резном кресле. Распахнув шубу и стянув с головы бобровую шапку, князь в пояс поклонился ему.

— Здрав будь, государь. Прибыл по зову твоему.

Застыв в полупоклоне, Мстиславский поднял голову и ужаснулся — глаза царя, словно залитые кровью, тяжело и страшно глядели из-под черных бровей, пальцы правой руки добела сжали посох.

— Подойди! — приказал князю тяжелый хриплый голос. Выпрямившись, князь, не смея поднять взор, подошел ближе, снова поклонился. До его уха доносилось частое дыхание Иоанна, словно ему не хватало воздуха, и князь все понял. И ужаснулся. Спаси, Христос!

— Ты, старый пес, до сих пор проникнутый литовским духом… — Царь говорил медленно, словно силился обуздать рвущийся наружу гнев. — Ты мне говорил, чтобы я послал тебя с царевичами в Полоцк, дабы ты защитил город от поляков.

— Государь… — молвил было князь, но Иоанн взвизгнул, стукнув посохом о пол:

— Молчать!

Князь покорно замолчал, склонился ниже, зажмурил глаза. Господи, помоги пережить сие унижение и муки!

— И вот Полоцк и все крепости в округе пали! И ныне известно мне твое коварство — хотел ты нарушить крестоцелование и погубить хотел моих сыновей! Ты хотел погубить моих сыновей! — выкрикнул Иоанн и наотмашь ударил боярина посохом по голове. Охнув, Мстиславский упал на пол и начал прикрывать голову руками, а удары все сыпались и сыпались на него — по плечам, по бокам, по лицу. Хлынула кровь, боярин, стоя по-собачьи, пытаясь отползти, сбежать, но под градом ударов он упал лицом в забрызганный его кровью пол, а Иоанн остервенело бил его по спине, пока князь не перестал вздрагивать от ударов, пока посох не обломился пополам. Вошли слуги, кто-то из советников — Иоанн уже не видел их — отбросил в сторону обломок посоха и, обессиленный, рухнул в свое кресло. Безжизненное тело боярина, лежащее в луже крови, поспешили унести.

В тот же день созвана была Боярская дума, где царь продолжил выплескивать неизрасходованный гнев на всех, кто был отчасти виновен в потере Полоцка, и тех, кто выступал за его защиту:

— Вы, нечестивый род! Вы все говорили мне, что Полоцк и Сокол неприступны, что король не сможет взять их! Вы допускали от себя ко мне людей, что, обманывая меня, говорили — за Баторием никогда не пойдет огромное войско, что бояться нечего!

Красный, с выпученными глазами, вздувшимися венами на лбу и горле, Иоанн, не дойдя до своего места, стоял посреди палаты и кричал, топая ногами, брызгая слюной.

— И что теперь? Полоцк и Сокол потеряны, все воины повержены, остальные крепости уничтожены, Смоленская земля разорена!

Молчали бояре, потупив взоры. Почему пустовало место Мстиславского и его сыновей, многие уже прознали. Говорили, мол, видели, как окровавленного, полуживого, его выносили из возка, под плач и вой жены, дочерей, домочадцев. Сыновья, которые тоже должны были присутствовать на заседании, либо хлопотали вокруг полумертвого отца, либо не осмелились появиться пред государем.

— Я вас, крамольников, всех изведу! — продолжал кричать царь под стук посоха об пол. — Снова вы предали меня, вступили в сговор с поляками! Псы! Грязные псы!

Когда гнев наконец потух, а силы иссякли, Иоанн сел в свое место. Бояре не сразу возобновили переговоры, с опаской поглядывая на государя, но надобно было что-то предпринять, и, переборов страх, начали думать, как поступить дальше.

Решили что с Баторием надобно заключать мир, слать новых послов, дары, обещать уступить города и земли в Ливонии в случае переговоров, а Нарву, кою взяли в осаду шведские войска тем временем, надобно было защитить. Потому решили отправить на помощь городу полк во главе с князем Хилковым.

А на следующий день, поддерживаемый под руки обеими сыновьями, пришел князь Мстиславский. Едва живой, с опухшим от побоев лицом, весь в ссадинах и синяках, глава думы упал перед Иоанном на колени, за ним бухнулись его сыновья, не смевшие поднять глаз на государя.

— Во многих винах пред тобою грешны, прости нас, великий государь. Вот, пришел к тебе, не за себя прошу, за сыновей своих, — молвил старый князь. Иоанн долго глядел в избитое лицо боярина, после кивнул и подпустил их к своей руке. Молодые князья, один за другим, поклонились царю в ноги и поочередно приникли к государевой длани губами, превозмогая боль и мучения, сделал то же и их отец. С тем и отпустил их Иоанн. Так семья Мстиславских вновь избежала опалы.

Каких усилий стоило это Ивану Федоровичу! Еще прошлым вечером, весь перемотанный окровавленными повязками, он лежал и заклинал сыновей поехать завтра к царю. Гордый Василий заупрямился, ехать не захотел и отца просил сохранить силы для лечения. Федор же молчал, скрестив на груди руки, опершись плечом о закрытую дверь. Хлопотали слуги и лекари, были тут же дочери и супруга князя, до сих пор лившие слезы от пережитого ужаса, когда едва живого князя Мстиславского привезли на подворье и вынесли едва ли не бездыханное тело из возка.

— Нет, поедем. Умру, а поеду, буду просить прощения. И вы со мной…

— Отчего обрекаешь себя и нас на унижение? — вопрошал яростно Василий, меряя широкий покой шагами. — Разве совершил ты какой грех пред ним? Разве не делал то, что тебе приказывал сам государь? Разве это под твоим началом пало войско в Полоцке и Соколе?

Старый князь, лицо коего наполовину укрыто было промоченной целебными снадобьями тряпицей, грустно улыбнулся.

— Сыне, я был таким же в твои годы. Однажды ты поймешь… Ты все поймешь…

Василий так и не понял, долго упрямился, но покорился в итоге воле отца. А Федор начинал понимать, каких усилий стоила честь их семьи, и помнил, что довелось пережить за все эти годы их старому отцу, сейчас такому жалкому и слабому, что невольно ком вставал в горле.

Честь рода была превыше всего!

Белянка занемогла поздней осенью. Архип даже не сразу заметил, что жене все тяжелее выполнять работу по дому, понял лишь, когда все чаще слышал от нее: "Архипушка, я прилягу, пойду", стал замечать страшную бледность ее лица, струящийся по челу пот, закушенную до крови губу. Вот и сейчас, завидев, как Белянка, хватаясь руками за стены, тяжело бредет к лежаку за печью, Архип, нахмурившись, спросил:

— Ты чего? Болит где?

— Нутро будто узлом вяжет, — с придыханием отвечала Белянка, отворачиваясь к стене. — Сейчас полежу… полегчает, накрою снедать…

Архип оглянулся. У печи стоял пустой котел, капуста лежала недорезанной на столе — еще с утра Белянка говорила, что приготовит щи.

— Ну, я дров принесу и пойду работать… От воеводы новый наказ. А ты спи. Сам поснедаю что-нибудь! — тихо ответил Архип и таким же мрачным и задумчивым вышел из избы, надевая на ходу зипун. Пока возился с дровами, пока оканчивал намеченные дела, Белянка, ее измученное лицо и слабый голос не выходили из его головы. Даже заметил после, что стал рассеянным, и работа не шла, и все валилось из рук. Легкий голод после тяжкого трудового дня будто улетучился. Сделав над собой усилие, Архип углубился в работу, стараясь поскорее закончить, а когда пришел в дом, тихий и темный, и стал снимать зипун, увидел, что котел стоит на теплой печи, заботливо накрытый рушником, дабы не остыл. А Белянка лежала там же, отвернувшись к стене. Архип, тихо ступая, зажег лучину, налил себе щей, отрезал целый ломоть хлеба. Уже двадцать пять лет ни один вечер он не снедал в одиночестве и во тьме — Белянка и дети всегда были рядом, что-то говорили ему о своем, бабьем, хозяйском, а он жевал и слушал вполуха. Это было привычно настолько, что сейчас этот ужин казался Архипу чем-то странным, словно все это происходило не с ним. Он ел, пусто глядя в окно и молча двигая челюстями, обжигаясь и не чувствуя вкуса любимых щей с убоиной. Ему было тоскливо. И страшно…

Назавтра надобно сказать воеводе, пущай поможет с лекарями! Архип знал, что Белянка будет негодовать — не любила лишнего внимания к себе, потому редко жаловалась на что-то. Тем более не любила посторонних людей в доме. А через пару дней весь город узнает, что у кузнеца супруга больна. Ходить начнут, спрашивать, но не помощи ради, а так, из любопытства. В этом маленьком городке вести быстро разлетаются! Откусив крупный кусок хлеб, Архип крякнул от недовольства. Пущай! Плевать! О чем он думает? Белянку надобно было лечить!

Воевода толком ничем не помог, хмурился, отворачивался, даже про заказанные им кольчуги, коими занимался Архип, не забыл спросить. Едва обуздав вскипевшую ярость и обиду, Архип ушел от него прочь.

Очень скоро Белянка слегла и уже не вставала. Архип понял, что вести хозяйство, работать в кузнице и ухаживать за больной супругой у него не хватит ни сил, ни времени. С кузнечным делом решил закончить, отнес воеводе ту часть заказа, кою успел выполнить и предупредил, что не сможет пока работать из-за болезни жены. Воевода был недоволен, сказал, что денег пока выплатить не сможет, мол, доделай, что должен, а там и деньги будут. Архип не стал ругаться с ним, глянул с презрением и, не прощаясь, ушел.

— Аннушку бы увидеть, пущай приедет на последний погляд с внучками, — говорила Белянка, а Архип с болью выслушивал это и уже осознавал, что бессилен перед болезнью жены. Бессильна была и знахарка, кою Архип по совету соседей привез из дальней деревни, и боли усилились, пища и вода не задерживались в чреве больной, и скоро она совсем усохла.

Матрена помогала ухаживать за Белянкой, обмывала ее, стирала белье и постель, готовила Архипу еду. Он, дабы забыться, уходил в кузницу, где доделывал обещанный воеводе наказ.

Соседи все одно заходили, предлагая свою помощь. Одна баба, вдова умершего год назад ратника, уже глаз на него положила, то мимо пройдет, оботрется кошкой, то глазами стрельнет игриво. Архип никак не отвечал на эти заигрывания, иной раз хотел схватить эту бабу за косу и сбросить с крыльца. Он с каждым днем замыкался в себе все больше и не выходил в город, перестал стричь бороду и волосы. Видя, как угасает Белянка, он угасал вместе с ней.

И Архип, всегда сдержанный в своей любви к Богу, впервые за долгие годы осмелился у Него что-либо попросить.

Архип долго стоял подле ложа спящей супруги, глядел на ее седые волосы, на провалившиеся в черные круги глаза, на сеть морщин, паутиной покрывшее ее измученное, похудевшее лицо, похожее больше на обтянутый дряблой кожей череп. Подавив глубокий вздох, от коего сперло дыхание, Архип попятился в темноте к красному углу горницы и зажег лампадки, тускло осветившие лики Спасителя и святых. Архип встал пред ними на колени и, словно провинившееся беззащитное чадо, опустил чело.

— Господи, — прошептал он. — Господи! Никогда ни о чем не просил у тебя! Но ныне… Не отнимай ее у меня! Как же я без нее? Ничего не осталось…

Он поднял взор на лик Спасителя и молвил громче:

— Слишком многое ты отнял у меня! Слишком многое! На то воля Твоя! Пусть так! Но хватит страданий… Я не смогу без нее… Не смогу!

Слезы хлынули сами собой, и он, застонав, закрыл лицо руками и коснулся лбом самого пола.

— Архипушка, — услышал он за спиной слабый голос. Поднявшись, Архип бросился на этот зов, опустился на колени рядом с супругой, схватил ее холодную, необычайно легкую руку и, утирая слезы, глядел на нее, не в силах успокоиться. Глаза Белянки, ставшие необычайно огромными на этом исхудавшем изможденном лице, счастливо блестели, в них тоже стояли слезы.

— Архипушка, вот и настала мне пора уходить. Умру я сегодня. Чувствую, что умру.

Архип замолк, перестав всхлипывать, и молча глядел супруге в лицо.

— Я там одежу приготовила, знаешь, где лежит. Ты… прошу… отвези меня к Людушке… Хочу рядом… с дочкой быть… Слышишь?

— Слышу, любушка моя, — закивал головой Архип и от боли, что рвалась наружу, хотелось выть и кричать.

— Какой ты у меня седой стал, — улыбнулась Белянка и, с трудом подняв руку, потянулась погладить локоны мужа. — Спасибо Богу, что подарил мне… жизнь с тобой…

Архип вдруг острее ощутил, что уходит от него самый любимый и родной человек, коего никто и ничто уже не заменит.

— И еще… Исполни последнюю волю. Найди сына… Алексашку… Чует сердце, живой он. Найди… Обещай…

— Обещаю, — не помня себя, сквозь слезы отвечал Архип и целовал руку, кою по-прежнему держал в своих ладонях.

— Так легко… Стало… Отец снился… Братья… Матушка зовет… Не плачь… Архипушка… Наконец… Мне не больно… Не больно…

Она уснула вскоре и умерла под утро во сне. Посеревший, с каменным ликом, Архип вышел в одной рубахе на мороз и повязал платок Белянки над крыльцом — так соседи узнали о смерти хозяйки. И потекла молва по городу: "Слыхал, жена кузнеца померла?"

Первой прибежала Матрена, с воем кинулась к покойнице. Белянка лежала в том же месте, смежив очи. Печка не топилась, и дом успел промерзнуть. Из мастерской доносились удары топора. Выйдя на звуки, Матрена увидела Архипа, рубящего супруге домовину. Окликнула его, но он не обернулся, продолжал неистово, злобно бить топором по толстому бревну.

Матрена уходила к себе, где стряпала для соседа обед. Тем временем ее подросшие сыновья стали помогать Архипу мастерить гроб. К вечеру домовина была готова.

Позже он зашел в дом, мрачный и молчаливый, пропитанный потом насквозь. Белянка уже лежала обмытая и переодетая. Матрена, стараясь не шуметь, боясь потревожить покой новопреставленной, накрыла на стол.

— Стало быть, ты уехать решил? — спрашивала она, наблюдая, как нехотя Архип пытается есть. Он кивнул в ответ, вперив очи в пол.

— Вернешься? — вопросила Матрена.

— Не решил еще, — буркнул Архип в ответ.

Заплаканная Матрена, уходя вскоре домой, молвила Архипу напоследок:

— Ты зови, ежели что. Мы рядом всегда.

— Спаси Христос, — кивнул Архип и закрыл дверь.

Ночью он сидел у гроба в холодном, нетопленном доме, в темноте, молча глядел на покоившуюся в домовине жену. Он ничего не говорил, просто смотрел на ее бледное восковое лицо, белевшее в темноте, вспоминал прошедшую с этой прекрасной женщиной жизнь. Он так и не сомкнул глаз. Под утро повалил снег. Еще когда было темно, в дверь постучались — пришли сыновья покойного плотника Ильи, отряхнулись от прилипшего снега, поснимали шапки, перекрестились, обернувшись к красному углу. Они помогли Архипу вынести гроб и погрузить в сани. Накрыли гроб крышкой, заперли в сарае дверь, дабы никто из животных не проник туда. Архип зажег лучины, быстро, по-хозяйски, накрыл на стол, накормил молодцев, сам чего-то пожевал — кусок в горло не лез.

— Вот что, ребята, — молвил Архип, глядя на парней. — Батька ваш строил этот дом от начала и до конца. Мне тут не жить. Оставляю сей дом вам. Живите тута… Вот…

Сказал и осекся, навернулись на глазах слезы. Отроки с жалостью глядели на старого кузнеца, не осознавая еще, какое богатство им дарено. Целый дом! А Архип, всхлипывая и кусая прыгающие губы, оглядывал опустевшее жилище. Каждый угол, каждая мелочь — все напоминало о ней. Казалось, сейчас из сеней донесется ее голос, столь же привычный для него, как свет солнца или шум дождя — то неважное, на что уже не обращаешь значительного внимания, но без чего не представляешь свою жизнь. Но в доме было тихо, а за окном сыпал стеной снег.

Всю рухлядь, сундуки с добром, иконы, доставшиеся еще от кузнеца Кузьмы, воспитавшего Архипа, платки, ткани, хозяйские и кузнечные инструменты, скотину и птицу — все Архип оставлял новым хозяевам. Он лишь собрал оставшиеся деньги, дабы похоронить жену и дабы при случае на яме поменять коня, да взял татарскую саблю, добытую под Казанью. Деньги упрятал в зипун, саблю уложил в дровни, поближе к передку, присыпал сеном. Перед тем как выйти, перекрестился у образов, оглядел еще раз свой дом и вышел, поклонился порогу и навсегда оставив его в прошлом. Запряженный в дровни конь стоял во дворе, один из сыновей Ильи держал его под уздцы. Гроб уже присыпало снежным одеялом.

— Может, не поедешь, дядюшка Архип? — спросил отрок, когда Архип отворил ворота. — Снег сильный, заметет… Волков тьма в округе.

— На все воля Божья, — ответил Архип и подошел к дровням. Стряхнул снег с крышки гроба и, наклонившись над ним, прошептал:

— Сейчас уже поедем, милушка моя, к доченьке, как ты и просила. Сейчас…

Матрена выбежала, неся за собой узелок со снедью, отдала его Архипу.

— Как же так, и не похороним любушку нашу, — всхлипнув, проговорила Матрена. Она подошла к дровням, приложилась лбом к крышке гроба, прощаясь с Белянкой. Архипу же молвила на прощание, утирая слезы:

— Прощай! Да хранит тебя Бог! — И перекрестила.

Свистнув, Архип стеганул коня, и тот, всхрапнув, потащил сани по непротоптанному еще снегу. Архип погонял его все быстрее и быстрее, силясь поскорее уйти от своего прошлого. И не обернулся ни разу.