Первая чаша

7. Три чаши

«Соблюдение погребальных и поминальных обрядов чрезвычайно важно! В череде ритуалов кроется способ не допустить к телу зло и освободить душу для нового круга перерождений. Непосвященному это может показаться бессмысленным, но это не так. Тело может стать вместилищем зла, а неприкаянная душа – новым неупокоенным».

Отец Дагур, наставления перед обрядом погребения отца Мусаила.

Орей открыл глаза в просторной комнате, стены которой были увешаны разноцветными ткаными гобеленами. Справа сквозь приоткрытое окно внутрь проливался желтый солнечный свет. Монах смутно помнил, что произошло. Он что, снова упал в обморок? Сознание возродило в памяти вспышку неодолимого страха, когда мужчины столпились над ним на кладбище, и Орей резко сел на лежанке.

– Хвала Высшим, очнулся! – проскрипел слева от него старушечий голос. Монах повернулся, увидев впереди женщину в летах. Она полулежала на подушках, курила трубку, а её голову покрывал не только платок, но и расшитый золотистыми нитями головной убор. В памяти всплыло где-то давно вычитанное слово «тиара». Старуха выпустила в воздух комнаты облако сизого травяного дыма и снова откинулась на подушки. Рядом с ней что-то зашевелилось – пушистая рыжая кошка зевнула, потянулась и снова положила голову на лапы, продолжив дремать рядом с хозяйкой.

– Где я? – выпалил Орей вместо приветствия.

– Дома, у нас с Оттаром, – спокойно ответила женщина.

– Вы мать Рифуда?

– О, Арслан уже разболтал? – она улыбнулась тонкими губами. – Иди сюда, мальчик, поговори со мной. Хочу тебя получше рассмотреть, глаза мои совсем ослабли... Народ говорит, ты хочешь выяснить, как именно умер мой сын Хасан. Я тебе помогу всем, чем смогу.

Орей медленно поднялся с лежака, осматривая богатое убранство комнаты. Не то, что у Арслана. Здесь монах впервые увидел причудливые глиняные лампы, расписные блюда, ковры. Его неподдельный интерес не скрылся от матери рода Маас Фарек.

– Садись ко мне поближе, ещё налюбуешься. Если будешь меня навещать время от времени… – она позволила себе усмешку. – Мальчики все одинаковые. А Оттар ещё не хотел тебя со мной оставлять. Попрекал нашими законами, а что мне до них? Высшие скоро к себе позовут, – мать Рифуда открыто рассматривала Орея.

– А где сейчас Оттар? – монах вспомнил о почтительном обращении к главе семейства и поправил себя. – Оттар-лаа…

– Мужчины уже собрались на поминальный обед. Нам тоже вскоре принесут поесть. Мои невестки мастерицы готовить. А посмотри, как ткут, – она указала мундштуком трубки на гобелены и ковры. – Всё сделали своими руками. А вон тот, – кивнула на зеленый гобелен с деревом, – я сама ткала, когда была молода.

Орей скромно присел на колени у подушек, старуха пыхнула трубкой, прищурила глаз. Монах видел, что его пристально оценивающе разглядывают и начал нервничать.

Мать Рифуда протянула к нему руку, выпрямилась, дотронулась до щеки.

– Сирота, – утвердительно сказала она.

– Не знаю точно, – сейчас вспомнилась история об отце, рассказанная ему давным-давно. Вдруг тот жив до сих пор, раз оставил такое удивительное наследие?

– Мать рано потерял. Какие у тебя ясные карие глаза… но такие доверчивые и ищущие. Будто ждешь до сих пор, что она вернется.

Орей сглотнул. Проницательность матери семейства Маас Фарек откровенно пугала его.

– Оттар рассказал, что ты плохо говоришь. А сейчас вроде ничего. Ты боялся их?

– Нет, я… – он пожал плечами и рассказал старухе все, что с ним произошло в последние дни, начиная со смерти Шамета. И слова давались так легко, словно он снова в обители и общается с другими монахами. Ему было здесь спокойно, как раньше.

– Ты говорил с Зариме, так?

У Орея снова пересохло в горле, и он отрицательно замотал головой.

– А-а, говорил, – Рифуда его насквозь видела, не стоило и пытаться врать. – Девочка тебе рассказывала что-то?

– Просила не говорить о ней Арслану, – сознался Орей.

– Правильно, не говори. Ничего у него про неё не спрашивай, – старуха погрозила ему пальцем. – Если не дурак, не делай её жизнь ещё тяжелее.

– Это несправедливо, – сказал Орей, ощутив, как из-за этой вольности кровь прилила к щекам. Он не разобрался, на чьей стороне мать рода – своего сына или невестки, но уже позволил себе так открыто высказать своё мнение.

– Знаю. Но не в силах ничего сделать.

– Вы знали, что она проклятая? – монах тут же пожалел об этом вопросе, лицо старухи потемнело.

– Могу тебе Высшими поклясться, что она здорова. Я лично выбирала её для своего сына.

Орей опешил, больше ничего говорить о Зариме не стал. Он не слишком разбирался в тонкостях деторождения и не представлял, как другие женщины могут отличить здоровую от больной, но Рифуда определенно это умела. Монах заёрзал на месте. Одновременно хотелось расспросить мать рода об этом, но было неловко. Щеки вспыхнули, стало так жарко, что Орей снова принялся пальцами оттягивать воротник рясы.

– Почему тогда… такое происходит? Почему Арслан считает, что только она виновата во всем?

– Мужчины слишком горды, а ещё трусливы. Часто они не замечают нас, часто относятся пренебрежительно. Но что они без нас? Кого им защищать? Кого любить?

– Вы постоянно говорите «мы» и «они». Так же говорят и мужчины, будто вы… – Орей решился поделиться своими наблюдениями, – не один народ.

– Этой традиции тысяча лет. Спасибо Веку Крови и Аль-Кзаару. Будь проклято его имя тремя безднами! – мать Рифуда презрительно сплюнула.

Аль-Кзаар. Бессердечный. Снова это имя или прозвище, которое волновало и монахов, и до сих пор пугает простых людей. Сто лет прошло, а ещё долго будут его вспоминать и проклинать. На этих землях и во всем мире.

– Мужчины прятали женщин от него, чтобы спасти их, детей и весь свой род, – нараспев начала старуха. – Это разделение укрепилось в наших умах за столько поколений, это стало необходимым условием нашего выживания и превратилось в традиции, нарушать которые, значит, умереть. Нарушение этих традиций влечет несмываемый позор. То есть обращает на тебя внимание, когда нужно скрываться. Нас тогда погибло очень много. Говорят, Гортазия больше всего в мире пострадала, – Рифуда посмотрела куда-то сквозь Орея, её голос стал тише. – В детстве я знала одну женщину. Старуху, которая пережила Век Крови. Она помнила Аль-Кзаара. Как он пришел и убил её дочь и внука у неё на глазах, а её поджог заживо. Она помнила пламя, но не помнила, как уцелела, только нескончаемую агонию. Возможно, это была его проклятая магия, и он просто игрался. Столько преданий дошло до нас… Столько зверств сохранилось в памяти. И ради чего страдал наш народ? То никому неведомо.

– Я не знаю. Я родился после Века Крови, – Орей всегда думал так, и нехитрый подсчет прожитых лет указывал на самое начало нынешнего века. Он не знал, уместно ли задавать старшей женщине личный вопрос, но спустя минуту мучительных размышлений, собравшись с духом, выпалил. – Мать Рифуда, простите меня… но… сколько вам лет?

Старуха выпустила еще облако дыма и с прищуром посмотрела на волнующегося монаха. Он чувствовал, что у него на лбу выступила испарина.

– Невинен, как котенок хосса, – проронила Рифуда, слегка погладив дремлющую кошку, и та тихонько заурчала. – Запомни, мальчик, подобные вопросы в нашем селении не задавай никому и никогда. Иначе, это может плохо закончиться. Но я отвечу на твой вопрос. Это будет моя восемьдесят первая зима… – ответила она.

Орей испуганно сглотнул, услышав предупреждение, и понял, что прожил как минимум на дюжину лет дольше этой почтенной женщины. Он больше не решился задавать волнующие его вопросы и замолк. Мать рода сама нарушила повисшее молчание.

– Ты жил в обители? Слышала от той старухи в детстве, что там маги с Запада прятали знания от Аль-Кзаара.

– Да. Только вот магов среди нас не было. А книг полно. Я там выучился читать и говорить на трех языках. Правда, не знаю, зачем мне это.

– Видимо, ты очень одаренный, – матери Рифуде было неведомо, сколько на самом деле лет монаху, а он решил об этом не рассказывать, потому что сам не знал, как подобное возможно. Скорее всего, мать семейства отреагирует так же, как и Зариме – не поверит, решит, что он оговорился или попросту врет. А если начать доказывать обратное – как бы не накликать беду.

– Мне интереснее заботиться о животных, птицах, ухаживать за садом, – сознался Орей. – Мне не нравилось читать и писать, когда учился.

– Мальчишки все одинаковые, – повторилась старуха с усмешкой. – Правда, многим интереснее драки.

– В обители это было под запретом. Даже грушу трясти нельзя было. Только осторожно собирать фрукты с веток или ждать, пока сами упадут, – припомнил Орей. – Просто я один раз сломал дерево… – он осекся, понял, что улыбается воспоминаниям. – Наверное, это вам не интересно.

– Почему же? Ты хороший человек, Орей. Может, и правда, святой, как говорят мои сыновья? Разум твой затуманен, но душой ты чист, – Рифуда одобрительно кивнула, и монах ощутил тепло в душе, но вскоре сник.

– Я не святой, – ему не нравилось это слово, после того как он пожелал другому смерти и почти сговорился с Зариме за спиной её мужа.

– И скромен, – подытожила мать рода. – Что ж, ты более чем подходящий судья, чтобы всё выяснить. У тебя нет причин лгать нам или утаивать правду, какой бы она ни была горькой. Я скажу своё слово Оттару и передам послание Наджии. Это мать старосты. Она потеряла внука, а Иршаб прячет правду, боясь иметь дело с рисеном, – карие глаза обратились на Орея. – Оттар почти ничего не рассказал мне о Хасане, ему было стыдно. Всё, что я знаю, со слов Назиры. Теперь ты поведай мне все, что видел. И не скрывай ничего. Иначе не состоится ни отмщения, ни правосудия.

Орей не утаил ничего. Ни единой детали. И даже поделился своими предположениями о демонах. Рифуда помолчала.

– Принеси мне пепельницу, – она указала на подоконник, где стоял расписной глиняный горшочек с крышкой. Орей быстро выполнил её поручение, и старуха принялась выбивать из трубки пепел.

– Не человек это, – заключила она. – Уже не человек. Найдешь такого среди нас – не жалей его.

– Я не знаю, как его искать, – вполголоса проговорил монах. В этот момент в дверь тихонько постучали.

– Мать Рифуда… Оттар-лаа прислал вам с монахом обед и вино, – в комнату вошли две женщины с подносами и поставили все на пол между Ореем и старухой. На него пахнуло жареным мясом и пряностями, и монах ощутил, что сильно голоден.

– Спасибо, мои грушеньки, – тепло улыбнулась мать рода, глядя на женщин. Одна из них выглядела совсем молодо, другая постарше, на её лбу уже пролегали заметные морщины. Орей тоже им улыбнулся со всей благодарностью, которую вдруг почувствовал в сердце, но вовремя спохватился и быстро отвел взгляд. Старшая женщина хихикнула, но мать тут же повысила на неё голос.

– Что тебя рассмешило, Фахида? Он заботится о твоей безопасности, даже не зная всех наших традиций. Не смей потешаться над ним.

– Прости меня, мать, – та опустила глаза и почтительно поклонилась матери Рифуде и Орею.

– И запомните обе, что вам не следует обращать внимание на взгляды и слова мужчин, кроме супруга, – голос старухи звучал сухо и строго. Фахида побледнела и задрожала.

– Ну, не бойся, Оттар об этом не узнает, – мать смягчила тон, но взгляд остался недобрым.

Орей испуганно сглотнул. Это жена Оттара? Мать жестом велела женщинам выйти и позволила себе усмешку, лишь когда дверь комнаты захлопнулась. Она отставила в сторону пепельницу и обратила на монаха печальный взор. Несмотря на тонкую улыбку, в глазах стояла скорбь.

– Угощайся монах, да вспоминай моего сына.

– Жаль, что я не успел с ним познакомиться, – Орей нерешительно придвинулся к столу и снова увидел тот острый красный суп. – Расскажите мне о Хасане, – он принялся показательно перемешивать бульон, чувствуя, как от пряности защекотало нос, а во рту скопилась слюна.

– Он был честный человек, брался за любую работу. У него осталось трое детей и Назира. Славная девушка, мне так её жаль.

– Да, я её видел. Кажется, она очень… горюет о нём.

– Они сильно любили друг друга. С первого взгляда, как он её увидел – влюбился. Выпрашивал у нас с его отцом, чтобы договорились с её семьей. Очень берег её, – старуха вздохнула. – Налей вина в кубки. Себе и мне.

– Мне? – Орей прекратил перемешивать суп и испуганно воззрился на мать. – Мне… не позволено. Устав запрещал нам…

– Ты не в обители. Мой сын погиб. Его память требуется почтить.

– Но… настоятель всегда запрещал мне, – монах сделал последнюю неуверенную попытку возразить.

– Мы с тобой выпьем три чаши. Это не праздное винопитие, а обряд. В поминовении усопшего греха нет, – убедила старуха, и Орей, поколебавшись, взял кувшин и наполнил две глиняные чарки. От вина по задымленной комнате расползся знакомый запах перебродивших фруктов.

– Грушевое? – оживился монах. – Это же вино из обители! – он показал наверх, вспоминая слова настоятелей о важности соблюдения обрядов.

– Да. Груши, что выращиваем мы, идут в пищу, – пояснила Рифуда.

– И на барык?

– О-о, да ты уже кое-что знаешь, – старуха взяла чарку сухой подрагивающей рукой. – Запомни, первая чаша пьется за мертвых. За Хасана, за честного, несправедливо погибшего человека!

Орей выпил, стараясь не дышать. Зажмурился. Рот наполнился тянущим терпким вкусом, который почему-то захотелось запить водой. А красный суп потом показался ещё острее. Старуха разломила хлебную лепешку и половину передала монаху. Он принял это угощение и благодарно кивнул.

– Когда кто-то преломляет с тобой хлеб, это означает доверие, – напутствовала Рифуда.

– Расскажите мне о… – Орей прожевал пресный кусок лепешки, задумался, подбирая слова. – О… таких традициях, которые могут спровоцировать людей? Что я должен делать, чтобы не нарушать ваших законов?

– Никогда не пытайся заговорить с незнакомыми женщинами и не смотри на них открыто. Ты это уже знаешь. К старшим мужчинам тоже нельзя обращаться, пока они не заговорят первыми или не спросят тебя.

– Кто считается старшими? Все, кто старше меня по возрасту? А как я это определю, если кто-то будет… выглядеть молодым? – монах начал засыпать мать рода вопросами, не задумываясь об их уместности.

– Нет. Старшие – это главы родов и староста. К ним нужно проявлять особое почтение, – старуха помолчала. – Так же в деревне нельзя кричать, считается, что крики могут привлечь зло.

– А если пожар? – почему монах именно об этом подумал, он и сам не понял, но было очень любопытно.

– Тогда в часовне бьют в колокол. Раз в неделю все мужчины туда ходят.

– А женщины её не посещают?

– Только на праздники. День Урожая. День Сотворения. День Очищения… На каждый праздник есть свой ритуал, – напутствовала мать. – Но ты выглядишь, как чужеземец. Думаю, с тебя не будет за это спроса.

– Не совсем понимаю, – насупился Орей.

– Налей ещё по одной чаше, – сказала Рифуда, посмотрев на стол. – А потом передай мне тарелку уч-уч.

– Какую? – он подумал, что не расслышал.

– Это суп. Уч-уч. На старом языке «вкусно-вкусно». Лепешки – хаши, а вот это традиционное поминальное блюдо адарса.

Орей глянул на казан с гречей и кусками овощей, обильно сдобренный зеленью и специей. От нее исходил тяжелый, щекочущий ноздри аромат пряностей.

– А я-то думал, что знаю ваш язык. Сложно, но я постараюсь все запомнить, – он налил вино и подал чашу старухе. Она приняла её и сказала:

– Вторая чаша – воспоминание. Мы вспоминаем всех сыновей, чьи жизни были загублены. Да будут они милостью Высших упокоены.

Орей выпил ещё, вторая чаша показалась ему сладкой. Терпкий вкус во рту приятно прильнул к языку. Он подал матери Рифуде тарелку с уч-уч, придвинул к себе свой суп и принялся за еду. Язык начал привыкать к постоянной остроте. Даже адарса показалась ему уже не такой жгучей, из-за специй она была слегка пересоленой, и от её перечного запаха так щекотало нос, что хотелось чихнуть. Однако старуха ела с большим удовольствием. Проснувшаяся кошка потянулась и подошла к столу, сунув любопытный розовый нос к тарелкам.

– Отгони её, – распорядилась мать Рифуда. – Это еда не для неё.

– Как её зовут?

– Нет. Мы не даем имена животным.

Орей задумался и расспрашивать больше не стал. Дать имя, это значит, очеловечить, привязаться – в Полуденных Вратах всегда давали клички козам. Кур никогда не называли, потому как зачастую пеструшки выглядели одинаково, и на слова мало реагировали. А если вспомнить, что все местные традиции проистекают из Века Крови, то тогда привязываться было нельзя. Он отогнал кошку, которая возмущенно поглядела на него большими желтыми глазами и, фыркнув от запаха специи, отошла.

– Наполни третью чашу, – сказала старуха, доев свою порцию адарсы.

Монах потянулся к кувшину, разлил вино по чашам и снова протянул одну матери Рифуде.

– Третья чаша дарует успокоение живым, а покой мертвых – залог спокойствия живых, – надломлено произнесла она и выпила вино одним большим глотком. Орей последовал её примеру, почти не ощутив вкуса после острой приправленной еды. Зато в груди разлилось непривычное, но приятное тепло. Он поставил чашу на стол, взял лепешку и разломил пополам.

– Спасибо вам, мать Рифуда, – он протянул ей половину, старуха приняла, но не улыбнулась.

– Я что-то неправильно сделал? – озадачился Орей.

– Нет. Все верно. Хасан делал так же, – её голос совсем стих, глаза заблестели от слёз. – Пообещай… Нет, поклянись мне, монах, что ты найдешь убийцу и накажешь его, кем бы он ни был!

Орей понимал, что клятва это очень серьезная вещь, и нельзя просто так клясться, если не собираешься исполнять её.

– Клянусь, – сказал он, – что сделаю всё, что смогу.

Старуху этот ответ устроил. Она вяло отломила кусочек от половины лепешки, съела и положила обратно на стол. Монах доел свою и выжидающе посмотрел на мать рода.

– Ступай, Орей. Позови ко мне Фахиду.

Подскочив с места, монах зачем-то поклонился, пару раз поблагодарил и спиной двинулся к двери. Выйдя из комнаты, оказался в темном коридорчике. Слева была ещё одна дверь, впереди виднелись отполированные резные перила лестницы. Дом Оттара оказался двухэтажным.

Стены, как и в комнате матери Рифуды, пестрели ткаными коврами с самыми разнообразными узорами. На одном различался солнечный пейзаж с видом деревни и часовни, на другом – уже знакомая монаху рыжая кошка, на третьем пышные розовые цветы.

Орей быстро спустился, попав на общий семейный обед мужской половины родственников и соседей. Мужчины сидели на подушках вокруг низкого стола, а во главе стола восседал хозяин дома и глава рода Маас Фарек – Оттар. Слева от него тенью притаился Арслан. Как только Орей показался на лестнице, все в комнате затихли и устремили на него взгляды. Оттар встал, взволнованно глядя на монаха, словно ждал, что он скажет.

– Мать Рифуда велела позвать к ней Фахиду, – без запинки произнес Орей, стараясь не думать о всеобщем внимании. Он догадался, что не может обратиться к чужой жене сам, и лучше будет сказать об этом Оттару.

Лицо хозяина дома просветлело.

– Садись с нами, Орей! – сказал Оттар. – Раздели с нами трапезу и три чаши в память о Хасане.

Орей хотел возразить, что три чаши уже выпил, но отказывать старшему в роду было невежливо. Поэтому он прошел за стол, занял свободное место возле Арслана и ему тут же подали наполненную вином глиняную чашу.

«Ничего не случится, я просто соблюдаю обряд, – уверил себя монах. – Высшие меня за это точно не проклянут!»