Плоть и кровь

Глава 38

На третий день Робин так и не позвонила, и я попытался вытянуть себя из болота бездействия, занявшись чем-нибудь полезным.

Найти Агнес Игер оказалось просто.

Оливия Брикерман, моя подруга и бывшая руководительница педиатрической больницы Западного округа, а ныне профессор в одном из университетов Лос-Анджелеса, располагала полной базой данных частных и социальных страховок. Она отыскала Агнес ровно за тридцать секунд.

— И после этого утверждают, что мы живем в век защиты информации о частной жизни, — прокомментировала она. — Всегда носи чистое нижнее белье, Алекс. Игер, Агнес Мейвис, возраст — пятьдесят один год… Похоже, она действительно провела некоторое время в районной больнице. Судя по кодам чеков, у нее проверили все, что только можно: эндокринология, кардиология, легкие, психологическая консультация, правда, короткая — всего четыре сеанса. Затем ее перевели в реабилитационную палату в «Каса де лос амигос» на месяц, потом отправили долечиваться в «Сладкую гавань». Звучит как название детской книжки. Вот и все, что у меня есть. Последний счет — тринадцать месяцев назад.

Она продиктовала мне телефон больницы, потом спросила:

— Как наша Робин Великолепная?

— Потрясающе.

— А ты?

— Тоже.

— Правда?

— Что, по мне не видно?

— Доктор встает в защитную стойку, — сказала она весело. — Ты, наверное, подзабыл, друг мой, однако до того, как стать важным ученым, я занималась тем же, чем и ты. И сейчас мое среднее ухо подсказывает, что ты не улыбаешься.

— Ладно, теперь улыбаюсь. — Я с трудом растянул губы в нужную позицию. — Так лучше?

— Внешне, но не внутренне. У тебя правда все в порядке?

— У меня все отлично. А как ты?

— Меняешь тему разговора? Думаешь, я не заслуживаю более серьезного метода сопротивления? У меня все превосходно. Все, что говорят о климаксе, — правда. И даже еще хуже. Однако мое хорошее настроение, думаю, не вызывает сомнений. В отличие от некоторых у меня нет унылых ноток в голосе.

— Просто не высыпаюсь.

— А при чем здесь Агнес Мейвис Игер?

— Это длинная история.

— Надо как-нибудь пообедать вместе, а то уже давно не выбирались. Тогда ты будешь рассказывать мне свои длинные истории, а я — изображать твою внимательную маму.

— Договорились, Лив.

— Да, да, да. Я тем временем не буду есть. Чтобы, когда ты позвонишь и пригласишь меня, мой рот был свободен.

При помощи телефонного звонка в больницу «Сладкая гавань» и некоторой безобидной лжи я узнал, что Агнес Игер выписалась три месяца назад. Оставила адрес: отель «Времена года» в районе Дохини. В отделе кадров отеля подтвердили, что миссис Игер убирается в номерах в утреннюю смену: с восьми утра до трех дня.

Она снова работает, значит, ей лучше. По крайней мере физически.

Опять вернулась в Лос-Анджелес, стало быть, еще не потеряла надежды.

В 14.15 я подъехал к «Временам года», дал швейцару десятку и попросил держать «севилью» недалеко от выхода. Мне только недавно ее помыли и отполировали, и швейцар улыбнулся, видимо, решив, что перед ним что-то среднее между «бентли-арнаж» и «феррари-тестаросса».

Холл изобиловал серьезными худыми существами в черном. Я прошел мимо них к внутреннему телефону и позвонил в администрацию. Как только ответил старший по смене, я заговорил быстро и туманно. Сказал, что мне необходимо связаться с миссис Игер по важному семейному делу.

— Это срочно, сэр?

— Трудно сказать. Мне нужно всего несколько минут.

— Подождите.

Некоторое время спустя в трубке ответил слабый, немного свистящий голос:

— Да?

— Миссис Игер, меня зовут Алекс Делавэр. Я психолог, работающий с полицией, и я поднял дело Шоны. Но я только начал, и мне пока нечего вам сообщить. Не могли бы мы побеседовать?

— Психолог? Вы проводите какие-то исследования?

— Нет, мэм. Я консультирую полицию, пытаюсь ответить на некоторые вопросы. Знаю, прошло много времени…

— Я люблю психологов. Одна женщина-психолог мне очень помогла. Я болела, все думали, что я… Где вы, сэр?

— Внизу, в холле.

— Здесь? Хорошо, я освобожусь через несколько минут. Давайте встретимся в проезде Бертон, у служебного входа.

К тому времени когда я обошел здание, она уже была там. Маленькая, худая, седоволосая женщина в розовой униформе горничной. Жесткие волосы коротко острижены, прямоугольные очки в стальной оправе. Алая, только что нанесенная помада на обветренных губах, на щеках — румяна. С высокой талией и плоской грудью миссис Игер выглядела на десять лет старше своих пятидесяти с небольшим.

— Огромное вам спасибо, доктор… Делаваль?

— Делавэр. Боюсь, я не могу обещать…

— Обещания для меня уже давно ничего не значат. Моя машина в нескольких кварталах отсюда, вы не против прогуляться?

— Вовсе нет.

— Сегодня вроде неплохой день. По крайней мере в смысле погоды.

Мы пошли по Бертону на восток, и она снова поблагодарила меня за возобновление расследования по делу Шоны. Я попытался возразить, но она и слушать не хотела. Рассказала, что полиция никогда не уделяла этому делу должного внимания.

— И тот детектив, которого они назначили, Рили, пальцем о палец не ударил. Хоть и нехорошо так говорить об умерших.

— Он умер?

— Вы разве не знали? Около двух месяцев назад. После ухода на пенсию он все время проводил на поле для гольфа, там и умер. Я в курсе, потому что звонила ему время от времени. Редко, так как, если честно, не очень-то в него верила. И все же он был… связующим звеном с Шоной. Он не был плохим, этот Рили. Просто не очень энергичный. Он сам дал мне свой домашний телефон, когда уходил на пенсию. В последний раз трубку сняла его бедная жена и сообщила печальную новость. В итоге мне пришлось успокаивать ее. Так что, видите, я не надеюсь на чудо и не смотрю на вещи предвзято. Ни Рили, ни другие ничего не добились. Я не утверждаю, будто они нарочно не старались. Однако у меня осталось ощущение, что они с самого начала воспринимали это дело как безнадежное. И не особенно пытались найти мою дочь.

В ее словах не было озлобленности. Видимо, она часто повторяла их.

— Как по-вашему, что им следовало предпринять?

— Дать делу больше огласки. Я сама ходила в редакцию нескольких газет, хотя их это не интересовало. Чтобы привлечь внимание, нужно быть богатой и знаменитой. Или быть убитой кем-нибудь богатым или знаменитым.

— К сожалению, в Лос-Анджелесе так чаще всего и происходит.

— Наверное, везде так, но я говорю про Лос-Анджелес, потому что здесь умерла моя девочка. Видите, я уже смирилась. Во время нашего последнего разговора Лео Рили пытался сказать, чтобы я не надеялась на лучшее. Смешно было слушать, как он нервничал, словно сообщил мне новость. А я уже давно сама к этому пришла. Шона не могла исчезнуть так надолго, ничего мне не сказав. Сейчас я хочу лишь выяснить, что произошло на самом деле. Знать, где она, похоронить по всем правилам. Женщина-психолог, с которой я беседовала — доктор Йошимура, — сказала, что всех заботит финал, завершение, последняя точка, а на самом деле это глупость, придуманная писателями. Да и как может зарубцеваться такое!

Она слегка ударила себя по груди.

— Трагедия оставляет большую пустоту, которая никогда не заполнится. И все равно пытаешься выяснить все возможное. А если повезет, то хотя бы края раны слегка затянутся. Йошимура была очень хорошей. Я ходила к ней на сеансы, потому что однажды просто упала в обморок — все потемнело в глазах, и я упала. Было похоже на сердечный приступ, меня обследовали на всех аппаратах, известных современной медицине, однако обнаружили лишь высокий уровень холестерина, с сердцем оказалось все нормально. В конце концов решили, что все от нервов и волнения. Доктор Йошимура научила меня расслабляться. Я стала вегетарианкой, бросила курить. Она меня действительно успокоила, потому что не говорила: забудьте и поставьте точку, как все другие до нее. Что же касается Рили, он, наоборот, был постоянно расслаблен, пока дело не доходило до серьезных вещей. Например, он ничего не узнал о жизни Шоны. Притворялся, что слушает меня, хоть я знала, что это не так. Я звонила ему даже после отставки, потому что считала, он должен платить за свое бездействие. А теперь его нет… Вот и пришли, моя машина припаркована здесь.

Мы находились в квартале роскошных кондоминиумов. Агнес подвела меня к старенькому «ниссану», когда-то красному, а ныне грязно-розовому. Багажник машины был усыпан опавшими листьями.

— Здесь можно оставлять машину самое большее на два часа, — сказала она, кивнув сторону парковочного знака, — но обычно никто не проверяет. Иногда я паркуюсь на стоянке для работников отеля, однако она чаще всего забита. Да и не люблю я эти подземные стоянки. Слишком жуткие и мрачные.

Миссис Игер открыла замок на дверце.

— Присядьте здесь, если вы не против. Я храню все вещи Шоны в машине.

Я сел на пассажирское сиденье, она открыла багажник, потом захлопнула его и вернулась с небольшой коробкой, перетянутой желтой лентой, на которой было написано «Посуда».

— Я знаю, не нужно хранить все эти вещи здесь… Только мне нравится иметь их под рукой. Иногда в перерыв я беру сандвич и прихожу сюда, чтобы посмотреть на них. Доктор Йошимура говорила, в этом нет ничего страшного.

Она посмотрела на меня за подтверждением. Я кивнул.

Агнес достала из коробки маленький фотоальбом с обложкой из розового атласа и протянула мне.

— Шона в детстве.

Тридцать страниц фотоснимков, от младенчества до шестого класса школы. На большинстве из них была изображена красивая белокурая девочка, одна. Похоже, Шона Игер с раннего детства прекрасно понимала, какая поза для нее наиболее выигрышна.

Агнес тоже присутствовала на некоторых снимках, темноволосая, невыразительная. На нескольких старых и выцветших фотографиях стоял очень высокий светловолосый мужчина с лицом кинозвезды, которое немного портили торчащие уши. На фотографиях, где он и Агнес были вместе, оба родителя курили. Шона, окруженная любящими улыбками и табачным дымом.

— Отец Шоны? — спросил я.

— Мой Боб. Он работал дальнобойщиком, сначала на себя, затем на компанию «Вонс». Его убил пьяный водитель, когда Шоне исполнилось четыре года. Он даже не был за рулем — шел из туалета к своей машине на автостоянке в Айдахо. Шона не помнила отца: он не часто бывал дома. Но он был любящим мужем и отцом, смелым мужчиной. Боб не умел выражать свои чувства, хотя и грубого слова за всю жизнь я от него не слышала. И он обожал Шону, она похожа на него — ростом, цветом волос. В нем было шесть футов четыре с половиной дюйма, он играл в баскетбол в колледже. Шона доросла до пяти футов девяти дюймов. Во мне же всего пять и два.

Пока я изучал изображение Боба Игера, кое-что меня поразило. Я предпочел ничего не говорить и закрыл альбом. И получил другой, побольше, в синей обложке.

— Здесь собрано все, что связано с конкурсами красоты, — пояснила Агнес. — Статьи из местных газет о каждой ее победе. Когда Шона впервые увидела конкурс «Мисс Америка» по телевизору, то заявила: «Мама, я тоже так хочу». Ей было всего четыре годика.

Я пролистывал альбом, стараясь время от времени выжимать из себя улыбку.

Агнес сказала:

— Да, знаю, ничто из этого вам не поможет. Разве что статьи репортера университетской газеты окажутся более полезными. Его действительно волновала судьба Шоны, он написал много статей…

— Адам Грин?

— Вы говорили с ним?

— Да.

— Он рассказал про свои подозрения насчет Шоны?

— Подозрения?

— Что она раздевалась и позировала для грязных снимков. Он не говорил это в открытую, думал, что я не догадаюсь по вопросам, к чему он клонит. Разумеется, я разозлилась и больше не отвечала на его звонки. А позже я думала, не совершила ли ошибку. Потому что этот мальчик — единственный, кто проявлял хоть какой-то интерес к случившемуся с Шоной. И пусть я чувствовала себя оскорбленной…

— По-вашему, существовала возможность того, что Шона позировала?

Ее плечи тяжело поднялись и опустились.

— Я хотела бы сказать, что такое невозможно. Только со временем в голове немного проясняется… Правда в том, что Шона обожала свою внешность, свое тело. Однажды она пришла домой с огромным зеркалом, приобретенным в комиссионке, и повесила его в спальне. Ей тогда только исполнилось четырнадцать. Я не возражала. Да и спорить с ней было бесполезно, Шона была слишком упрямой. Если бы она смогла увесить все четыре стены зеркалами, то, будьте уверены, она бы это сделала. Возможно, я сама виновата. Не проходило дня, когда бы я не твердила ей, какая она красивая. Если же я молчала, то кто-нибудь другой говорил обязательно.

— Она встречалась с кем-нибудь в родном городе?

— Как и все девчонки в ее возрасте. Парни приходили и уходили, она меняла их как перчатки. С одним парнем по имени Марк, баскетболистом, как и ее отец, у них вроде было серьезно. Но когда я спросила Шону, встречаются ли они, она засмеялась и ответила: «Нет, мам, он всего лишь друг».

— Ее ровесник?

— Нет, он был старше. За ней всегда ухаживали парни постарше, и это влечение было взаимным. Ей нравились мужественные ребята. И высокие, очень высокие. Почему вы спрашиваете о Марке?

— Пытаюсь понять ее душевное состояние.

— Вы думаете, раз она потеряла отца, то искала ему замену? Кого-нибудь посолиднее и повыше? Может, некий высокий мужчина зрелого возраста попросил ее позировать и она согласилась, потому что такой тип мужчин был ее слабостью?

Я посмотрел на нее с удивлением. Она сказала:

— У меня было много времени для раздумий. Я права?

— Признаться, это приходило мне в голову.

— И мне тоже. И доктору Йошимура. Мы вместе обсудили все возможности, она помогала мне анализировать. Однако маловероятно, чтобы дома у Шоны был друг намного старше ее. У нее и времени-то не было для свиданий, она постоянно готовилась к конкурсам или училась. Это еще одна черта ее характера, Шона серьезно относилась к учебе, мне никогда не приходилось ее заставлять. И если не получала «отлично» — это была мировая трагедия, она даже спорила с учителями. — Агнес слабо улыбнулась. — Иногда Шона добивалась своего. Давайте я вам покажу ее табели.

Пока она искала, я спросил:

— Просто для проформы: а где Марк сейчас?

Она взглянула на меня удивленно.

— Вы думаете?.. Нет-нет. Сразу после школы он вступил в армию, их разместили в Германии. Там Марк женился на немецкой девушке. Его не было в стране, когда исчезла Шона. Он прислал мне очень милое соболезнование, когда узнал. Оно тоже здесь. Вот.

Открытка с изображением цветов и сердец оказалась у меня в руке. Сентиментальные стихи и подпись печатными буквами:

К открытке была прикреплена студийная фотография худощавого светловолосого молодого парня с короткой стрижкой и усиками. Он стоял возле круглолицей брюнетки и улыбающейся такой же круглолицей малышки.

— Хороший парень, — сказала Агнес. — Но до Шоны ему было не дотянуться. Ей был нужен кто-то равный по интеллекту. Я не годилась, у меня даже высшего образования нет. Вот ее табели успеваемости.

Она дала мне стопку листков, перетянутых резинкой. Двенадцать лет успешной учебы, практически всегда на «отлично». Результаты финальных тестов постоянно выше девяноста пяти процентов. Комментарии учителей. «Шона — очень способная девочка, хоть и склонна поболтать с соседями», «Было бы замечательно, если бы все ученики походили на Шону», «Она прочно усваивает материал и любит учиться», «Упрямая, однако свою работу выполняет».

Внизу стопки лежала выписка из университета.

Четыре учебных курса на первом семестре, который она так и не окончила.

— Прислали уже после ее исчезновения. Когда я открыла конверт, то чуть не выронила листок из рук. Эти слова — «не окончено». Когда ты в подобном состоянии, все приобретает иное значение. Ты словно ищешь виноватых и злишься на все подряд. Тогда я чуть не разорвала письмо в клочья. Сейчас я рада, что не сделала этого. Хотя от одежды Шоны я избавилась. Ждала, ждала, и вот несколько месяцев назад нашла в себе силы.

Я внимательно посмотрел на выписку и положил ее обратно в низ стопки.

— Она была очень умной, — сказала Агнес. — Теперь вы понимаете, что я имею в виду?

— Да, миссис Игер.

— Вы не могли бы рассказать мне о ваших планах? Что вы собираетесь делать?

— Для начала еще раз просмотрю досье. Знаю, это звучит туманно и бюрократично, но я только начинаю. Можно позвонить вам, если у меня возникнут вопросы?

— Даже нужно, обязательно звоните. — Она схватила мою руку. — Вы внушаете мне доверие, вы серьезный человек. Я верю, вы сделаете все возможное, даже если это ни к чему не приведет. Большое, большое спасибо.

— Вам спасибо, — сказал я. — Постараюсь оправдать ваше доверие.

— Я не прошу вернуть мою дочь. Я лишь хочу похоронить ее. Знать, где она, и приходить к ней на Рождество и в дни рождения. Я ведь не очень многого прошу, правда?

— Конечно, мэм. Спасибо, что уделили мне время. — Я открыл дверцу машины.

— Вы не могли бы вернуть мне это? — спросила она, показывая на пачку табелей, которую я до сих пор держал в руках.

— Ох, разумеется. Извините меня.

— Если вам нужно сделать копию, я с радостью.

Я слегка пожал ей руку и вышел из машины.