Полуночные поцелуи

Глава 19. Слова, которые мы не должны говорить

Грета

Отис не перестает пялиться на меня. Мы стоим на игровой площадке начальной школы, окруженные детьми, и этот гигантский, крупный мужчина отказывается опускать взгляд, его глаза, очевидно, вырезают мою обнаженную фигуру из памяти.

И какое-то время я потакаю ему, отвечая взаимностью на его взгляд, когда вспоминаю грязные вещи, которые мы делали друг с другом вчера — грязные, доставляющие удовольствие вещи, которые все еще приводили нас обоих в изнеможение и благоговейный трепет.

Прошла неделя после Хэллоуина, и прошло много времени с тех пор, как мы с Отисом собирались вместе, а футбольная команда усердно готовилась к девятой игре против «Питбулз», одной из немногих команд в конференции «Риверсайд», которая обладает сравнимой звездной мощью. Прошлой ночью Отис написал мне незадолго до полуночи, заявив, что не может уснуть, потому что у него стресс, и ему нужно приятное свидание, чтобы отвлечься от предстоящей игры.

К счастью для него, я не спала и пересматривала фильмы Диснея с Элизой, так как ей было грустно, что ее очень важный отец отменил их планы увидеться на выходных в сотый раз в этом году. Ее поражает, что она чаще видится со своей матерью, которая проживает в Австралии, чем с отцом. Ей тоже от этого больно. Она была мила из-за того, что я бросила ее, решив остаться у меня, пока я уходила, чтобы получить нагоняй от квотербека.

Когда я стою здесь и смотрю в его глаза, все, что я могу видеть — это все то, что мы делали у него дома.

Прикосновения и поцелуи. Траханье и стоны. Оскорбления и восхваления.

Я думаю обо всем этом, в ушах становится жарко, а сердце сбивается с ритма, пока Клементина не возвращает меня к реальности, которая спешит напомнить мне, что пришло время перекусить. Она закатывает истерику, когда я не подчиняюсь сразу, и я требую, чтобы она попросила меня полностью, а не просто протянула руку и сказала “давай”. У нее не очень удачный день для разговоров, ее голос такой низкий, что мне приходится наклоняться, чтобы расслышать ее, но она справляется. Я делаю ей комплимент, когда она добивается успеха, что обычно вызывает у нее улыбку, но она хмурится и с надменным видом хватает пакет крекеров animal, прежде чем броситься туда, где стоят остальные ученики.

У этой девушки есть определенный настрой, и, хотя я нахожу милым, когда она направляет его мистеру Марбери, я начинаю понимать, почему она часто уходит в тайм-аут.

После того, как она уходит, я стараюсь не обращать внимания на Отиса. В этих океанских глазах назревает шторм, и я бы солгала, если бы сказала, что не хочу потерпеть кораблекрушение и погибнуть в кровавой бойне, которую оно повлечет за собой.

Однако есть концепция, которая мне очень нравится, и которую я применяю на практике в своей повседневной жизни. Это называется “время и место”. Это новая концепция, которая диктует, что для того, чтобы конкретная ситуация развивалась в целостности, в континууме вселенной должно существовать пересечение, где время и место переплетаются в нужный момент.

Начальная школа, где нас разделяют около тридцати второклассников — неподходящее место. Сейчас, когда мой отец стоит менее чем в двух футах от Отиса, лицом в мою сторону, и с энтузиазмом показывает детям оптимистичное шоу о чудесах футбола, сейчас неподходящее время.

Несмотря на это, скандальная страсть остается в его глазах, и это слишком очевидно.

— Он выглядит так, словно хочет тебя съесть, — мягко замечает Элиза. Она стоит прямо слева от меня, мистер Марбери справа. Обычно она не помогает в нашей школе, занимаясь больше подготовкой к обучению в школах второго шанса, но сегодня нам понадобилась дополнительная помощь на импровизированной ярмарке вакансий, и Элиза была достаточно любезна, чтобы помочь.

Я взглянула на своего старшего учителя и драматично прочищаю горло, поворачиваясь к своему лучшему другу, чтобы дышать незаметно.

— Он может сделать это позже. Не сейчас.

— Позже может просто превратиться в сейчас, — хихикает Элиза.

Я издаю звук упрека.

Звук предупреждает мистера Марбери, и он огрызается на нас.

— Мисс Сахнун, мисс Пиллар, вы ведете себя грубо. Помолчите, пока тренер Сахнун говорит.

Я бормочу слабое извинение, смущенная резким выговором. Я уделяю все внимание отцу, делая все возможное, чтобы казаться вовлеченной. Он стоит всего в двадцати ярдах передо мной, все дети в восторге от его одушевленной личности и забавных острот, когда он объясняет свою работу футбольного тренера.

Он всегда был обаятельным и забавным, исключительно хорошо ладил с детьми, за которых не отвечал. Но, я думаю, таковы большинство родителей.

Мой папа — последний ведущий на моем уроке перед окончанием занятий в школе. Он отличный оратор, без особых усилий удерживающий внимание большинства студентов. Папино присутствие сегодня было в последнюю минуту. Мать-хирург Айлы Сяо позвонила, чтобы сообщить мистеру Марбери и мне, что она не сможет прийти в назначенный срок из-за неотложных дел на работе.

К счастью для моей учительницы, моя мать обмотала моего отца вокруг своего идеально наманикюренного пальца. Я сделала ей один звонок, и всемогущий матриархат отправил моего отца в течение часа. Я уверена, что если бы я попросила его лично, он согласился бы прийти только в том случае, если бы я подкупила его своими усилиями добиться лучших результатов в учебе.

Всегда превосходящий всех в своей утонченности, он принес подарки для маленьких детишек — футбольные мячи, спортивные повязки, майки, свистульки и другие разнообразные штучки — и его сопровождали два игрока для демонстрации, просто чтобы было веселее. Я не знала, что они появятся, пока они не зашли в класс во время обеда, спросив, куда им следует поставить свои коробки с принадлежностями. Хорошо, что я посещала театральные курсы в старшей школе, потому что, если бы я этого не делала, я была бы шокирована, увидев Отиса, стоящего передо мной с уверенной, непринужденной улыбкой.

Этот сопливый маленький засранец даже не сказал мне, что придет, и мы переписывались за пять минут до его появления. Конечно, это были грязные сообщения, причем последнее, которое я отправила, было таким: «ЕСЛИ ТЫ ПРИНЕСЕШЬ НЕМНОГО КЛЕЙКОЙ ЛЕНТЫ, Я ОБЕЩАЮ ИСПОЛЬЗОВАТЬ ЕЕ НА ТЕБЕ», и он ответил «КАКОГО ЦВЕТА?». Но все же короткая отправка «СКОРО УВИДИМСЯ не убила бы его.

К тому времени, как мой папа заканчивает рассказывать о различных типах позиций в команде и о роли, которую он играет в формировании, я называю это ломкой, своих игроков, гарантируя, что они успешно выполняют свои роли, он просит нескольких добровольцев помочь Отису Моргану и Джефферсону Родни продемонстрировать несколько наиболее распространенных приемов в спорте.

Картер Родригес, один из четырех учеников, за которых я отвечаю, отделяется от толпы детей и подходит ко мне, исполняя свой танец пи-пи.

О нет. Ничего хорошего из этого не выйдет. Недержание Картера печально известно не только в Хиллкрофте, но и в его предыдущей начальной школе. В ту секунду, когда я понимаю, что должно произойти, я направляюсь к нему.

В отношении детей, которым я помогаю, установлены твердые правила. Учитывая их дефекты речи, мы должны предоставлять им как можно больше возможностей поговорить в течение дня. Они не те, кто ищет общения и говорит добровольно, поэтому поставить их в ситуацию, когда от них это требуется, действительно важно для практики и укрепления их уверенности. Конечно, это может быть непросто, поскольку всегда есть грань между тем, чтобы оказать на них положительное воздействие и причинить им серьезный дискомфорт. Даже если я знаю, чего хочет один из них, я должна ждать, пока они сами попросят, и не могу предложить никакой помощи, если только они действительно не пытаются выдавить слова.

Но, учитывая необходимость сходить на горшок, я пренебрегаю правилом, больше концентрируясь на том, чтобы Картер был сухим и счастливым.

— Как ты думаешь, ты сможешь дойти до туалета?

Он смотрит на меня с сомнением. Дерьмо. Независимо от этого, думает он, что сможет, или нет, этому парню лучше попробовать, потому что я не хочу справляться с чьей-либо мочой. Мы делаем быстрый перерыв для этого.

К счастью, работники кафетерия не заперли двери после обеда. Мы срезаем путь туда и добираемся до туалета как раз вовремя.

Я жду снаружи, пока он занимается своими делами. Три минуты спустя Картера все еще нет. Обеспокоенная, я с опаской вхожу и обнаруживаю, что он позирует перед зеркалом. Он притворяется, что подбрасывает воображаемый футбольный мяч в воздух, слабо имитируя ранее продемонстрированный Отисом «Аве Мария». Картер даже дважды похлопывает по своему притворному шлему после того, как невидимый мяч покидает его руки, как квотербек, получивший приз Хейсмана, делает после каждой успешной игры.

Это за гранью очаровательности. На самом деле, трогательно. Его выходки немного смягчают ненависть, которую я естественно питаю к детям. Я имею в виду, какая двадцатилетняя девушка, не Элиза, любит детей?

Я нежно улыбаюсь малышу.

— Картер?

Он замирает от неожиданного оклика по имени.

Я сохраняю свой тон легким и добрым.

— Что ты делаешь?

Он нервно смотрит на меня.

— Извините, мисс Сахнун, — отвечает он. Ему легко сказать простите. Он хорошо знаком с этим и часто извиняется за то, что слишком долго что-то говорит, за то, что чего-то не говорит, по разным причинам, которые я не до конца понимаю, но которые делают очевидным, что слишком много людей относились к нему как к неудобству и вытягивали из него слово до такой степени, что его красноречие всегда идеально.

Однако моя фамилия всегда была для него проблемой. Обычно ему требуется одна-две затяжные попытки, чтобы выдавить фамилию. Когда я начинала в конце августа, он вообще избегал говорить это, предпочитая обращаться ко мне просто Мисс.

Время и терпение, которыми я не обладаю, но которые мне удалось продлить — это все, что потребовалось, чтобы довести его до этого момента, и я горжусь.

— Не извиняйся, — отвечаю я с легким смешком. — Я просто спросила, потому что это выглядело так, как будто ты запускал этот футбольный мяч прямо в космос. Ты пытался понять, сможешь ли ты быть похожим на одного из этих футболистов?

Картер моргает, глядя на меня, его поза становится меньше, когда он застенчиво кивает, уставившись в пол. Я возвращаю его внимание к своему лицу и поддерживаю зрительный контакт, ободряюще бормоча:

— Знаешь, я думаю, ты даже лучше, чем этот мистер Морган. Но шшш, — я прикладываю палец к губам и драматично смотрю по сторонам, — не говори ему, что я это сказала, ладно?

— Действительно? — он пищит, в его тоне сквозит сомнение. Картер всегда был мечтателем, но он сомневается в себе. Это легко сделать, учитывая, что большинство людей вокруг него говорят за него или через него.

Я горячо киваю, и когда он улыбается мне, он — воплощение радости. Мое сердце воспаряет. Я почти отшатываюсь от силы выражения его лица. Прошло много времени с тех пор, как я видела такое яркое, неиспорченное счастье. У меня перехватывает дыхание.

— Конечно. Я дочь тренера, так что я знаю об этом. Я видела, как твоя рука так идеально откинулась назад. Если бы у тебя в руках был настоящий футбольный мяч, ты бы отправил его прямо в небеса. Я клянусь.

Картер встает на цыпочки и исполняет небольшой танец, демонстрируя мои слова, вытягивая руку далеко назад, как раньше, а затем пуская воображаемый футбольный мяч в полет. Я снова танцую с ним, прежде чем предложить ему еще раз вымыть руки для пущей убедительности.

Прежде чем мы возвращаемся к остальным, я поворачиваюсь к нему лицом полностью.

— Поскольку тебе очень сильно захотелось в туалет, ты не смог спросить у меня разрешения, но ты должен спросить меня сейчас, хорошо? — когда он корчит гримасу, я продолжаю с властной решимостью. — И мы не вернемся смотреть веселую футбольную демонстрацию, пока ты этого не сделаешь.

Он надувает губы, прежде чем сделать глубокий вдох. Согласно нашим рекомендациям, он встречается со мной взглядом, и я поддерживаю зрительный контакт, показывая ему, что я настороже и внимательна. Тоном выше шепота, но ниже крика он утверждает:

— Мисс Сахнун, можно мне сходить в туалет?

— Да, Картер, ты можешь пойти в туалет. Спасибо, что спросил, — с моим кивком он освобождается от своих обязательств и выходит вприпрыжку.

Я не сразу понимаю. Я позволила себе задержаться на мгновение, мое самообладание было подорвано. В своей голове я прокручиваю все фальшивые игры, в которые мы с братом играли на нашем заднем дворе, когда были моложе и слушали все наши разговоры о наших мечтах, его мечтой было играть в НФЛ, как наш папа, а моей — стать балериной, как мама. Эти мечты так и не стали реальностью.

Проглатывая жжение, поднимающееся в задней части моего горла, я закрываю глаза. Сейчас я скучаю по Жюльену, но боль, которую я испытываю из-за его отсутствия — это хорошая боль, которая сопровождается ласковой улыбкой.

Я развлекаюсь со своим питомцем по-своему на ночь — нет, не с Рэйвен. Она спит, учитывая ее сумасшедший день, когда она ела через шнуры моего телевизора и увлажнителя, когда я слышу серию резких ударов.

Отис сидит на полу моей спальни, прислонившись спиной к моему матрасу, с кляпом во рту и связанный, когда этот поразительный звук прерывает нас. Встревоженная, я отрываюсь от него и смотрю в конец коридора, дезориентированная.

Я подначивала Отиса, и после слезной просьбы, в которой он пригрозил использовать свое стоп-слово — «ананасы», если я не дам ему разрешения приехать в ближайшее время, я пообещала, что его освобождение неизбежно. Его исполнение снова прерывается агрессивными стуками в мою входную дверь, которые становятся все громче и громче.

Все еще в оцепенении, я попеременно смотрю то на открытую дверь своей комнаты, то на Отиса. К седьмому повороту взад-вперед я получаю удар хлыстом.

— Кто это? — спросила я. — подозрительно шепча, зловещее чувство шевелится у меня в животе.

Отис смотрит на меня широко раскрытыми от отчаяния глазами и пожимает плечами. Кляп делает каждое его слово неразборчивым. Я быстро снимаю его, но настойчивый стук снова прорезает воздух, заставляя его замолчать.

Вслед за агрессивным стуком раздается тошнотворно знакомый голос:

— Грета, открой дверь, — любое затяжное возбуждение, охватившее нас с Отисом, эффективно нарезается кубиками и приносится в жертву.

— О, Боже мой. О, Боже мой! — ч кричу, истерично, но тихо. Я вскакиваю и ищу свой халат, от страха у меня кружится голова. Мне кажется, я вот-вот упаду в обморок. Я выбегаю из спальни только для того, чтобы Отис в ужасе прошипел мое имя.

— Что? — огрызаюсь я, оборачиваясь, чтобы посмотреть на него. Он выглядит испуганным, его тошнит, и ему больно.

Он протягивает свои связанные запястья и покачивает связанными ногами.

— Привет? Ты ничего не забыла?

Черт, черт, черт. Почему мой папа здесь? С каких это пор он навещал меня без всяких обязательств? Это мама послала его? Будь проклята эта женщина.

И как вовремя! Мистер Отцовские Голубые яйца должны появиться из гребаного ниоткуда и разрушить грандиозный финиш, к которому я готовилась. В планах на сегодняшний вечер было одолеть Отиса, но это не означало, что процесс не был мучительно веселым и для меня тоже.

— Грета, — снова зовет мой папа. — Я знаю, что ты там. Открывай.

Раздражено, я прекращаю попытки снять с Отиса оковы. Именно тогда я слышу, как поворачивается ручка, за которой следует металлический скрежет. Моя душа действительно покидает мое тело и левитирует, чтобы посмотреть на меня сверху вниз. Я вижу дверь с того места, где я скорчилась, и я жду, когда она откроется — жду, когда судьба обрушится на меня, — только чтобы обнаружить, что это было отложено.

Вот тогда я вспоминаю, что всегда заботящийся о безопасности Отис закрутил мой засов на место, когда вошел после очередной лекции о том, как держать мою дверь незапертой.

Когда это закончится, я собираюсь отблагодарить этого парня так чертовски сильно, что мы оба потеряем функцию ног.

— Скорее сними это, — шипит Отис срывающимся голосом.

— У нас нет времени, — я оглядываю свою комнату, лихорадочно ища какой-нибудь план побега. Сегодня не тот день, чтобы раскрывать природу моих отношений с одним из футболистов моего отца. При нормальных обстоятельствах мой отец, вероятно, не разозлился бы. Раздраженный и испытывающий отвращение, да, но не взбешенный. Я рассеяла все остатки консервативных приличий, которые он соблюдал в старшей школе, своим откровенно беспорядочным поведением. Но учитывая наше нынешнее затруднительное положение — Отис с кольцом для члена, тюбиком смазки и множеством игрушек, разбросанных по полу, — кровь прольется.

Все еще оглядывая свою комнату, я мельком замечаю свет, который горит в моей ванной. В шкафу.

— Вставай, — я подхожу к нему, обхватываю руками его подмышки и поднимаю его чертовски тяжелую задницу квотербека на ноги. Мы двигаемся с большим трудом, присутствие моего отца и настойчивый стук только усиливают манию.

— Что мы…

Я не даю Отису закончить предложение, прежде чем затаскиваю его в свой шкаф.

Поняв, что я собираюсь сделать, он вытаращился на меня.

— Я ни за что не собираюсь…

— Тсс, — я беру кляп, который бросила на пол, и засовываю его ему в рот. Предательство и ужас в его глазах заставляют меня чувствовать себя плохо.

Но только немного, потому что, честно говоря, какая альтернатива? Назвать его причиной моей хромоты? Я уже лгала своим родителям о причине, ссылаясь на спортзал, как на причину моих травм, и плюсом стало меньше комментариев по поводу моего веса.

Меньше, но не ноль.

Отис издает звук, его брови негодующе хмурятся, но я толкаю его дальше.

— Сохраняй спокойствие, ладно? Просто дай мне минут пять, чтобы избавиться от него, — я толкаю его, и он падает плашмя на задницу. — Пожалуйста. Я ненадолго, обещаю. А потом, как только я закончу, ты сможешь делать со мной все, что захочешь. Хорошо?

Сначала он колеблется, но соглашается после еще нескольких просьб.

Следующие тридцать секунд я занимаю тем, что лихорадочно готовлю себя и квартиру, агрессивно вытираю размазанную тушь по лицу и собираю выброшенную одежду, чтобы бросить ее в шкаф для одежды. Когда я наконец иду отпирать входную дверь, я вся в поту.

— Грета, какого черта ты делала? — мой отец ощетинивается, скидывает носки своих ботинок, затем отталкивает меня в сторону, чтобы ворваться в мою квартиру, как будто это место принадлежит ему. Что, честно говоря, технически так и есть. Его имя указано в договоре аренды. Он останавливается посреди гостиной и подозрительно оглядывается, принюхиваясь к воздуху. Остаются нотки одеколона Отиса — аромат, к которому я привыкла, и мне кажется, что я могу просто умереть. — У тебя здесь мальчик?

Разыгрывай это. Я благодарю блять за то, что Отис был наполовину белым и не снимал обувь в доме. Если бы он снял их в гостиной, а не в моей спальне, нас бы уже раскрыли.

— В школьный вечер? — я качаю головой и делаю все возможное, чтобы вести себя нормально, сохраняя выражение лица легким, а не бешеным. — Не-а. Я только что была в на что уходит больше минуты? — в ванной.

— О, — он расслабляет свое лицо и плечи. — Хорошо. Я имею в виду, я знаю, что ты сексуально активна, но я не хочу знать, знаешь, ты понимаешь, что я имею в виду.

Я действительно знаю, что он имеет в виду, и именно поэтому я подмываю попросить его уйти, но это было бы слишком подозрительно.

— Конечно, нет, — отмахиваюсь я с легким и совсем не принужденным смехом.

Он кивает.

— Где мама? Она с тобой?

— На модном приеме со своими подружками, потратила все мои деньги на какую-то благотворительность. Сегодня вечером только ты и я, и Рэйвен. Где она? Обычно она подходит поздороваться со мной у двери. Я даже принес ей немного еды тоже.

Тоже? Именно тогда я замечаю пакет с едой на вынос в его руке. Черт, это будет совсем не быстро.

Мой папа находит моего настоящего питомца на окне за диваном. Он наклоняется и издает звуки поцелуя. Кошка поглощает все внимание, радостно виляя уставшими ушами.

— Позволь мне очень быстро переодеться во что-нибудь более удобное. Ты можешь накрыть на стол, — говорю я, прежде чем броситься в свою комнату и хлопнуть дверью.

Когда я открываю шкаф, Отис выжидающе смотрит на меня, и меня переполняет всепоглощающая жалость.

— Мне жаль, детка. Мой папа хочет поужинать со мной. — Я протягиваю руку и беру пижаму. Переодевшись так быстро, как только могу, я вынимаю у него кляп, снимаю кольцо с члена и напоминаю ему, чтобы он молчал, но он так взбешен тем, как развернулась эта ситуация, что я не думаю, что он заговорил бы, даже если бы мог.

Вернувшись в гостиную, мой папа приготовил для меня тарелку с едой. Он критикует меня за отсутствие чистой посуды и проверяет посудомоечную машину, чтобы убедиться, что она работает, поскольку я обвиняю свои частые визиты на дом в неполадках с бытовой техникой. Хотя ему следовало бы знать лучше.

Ужин проходит практически без трений, что для нас большая редкость. В основном мы обсуждаем фильмы и футбол, причина его такого случайного визита остается необъяснимой. Я потакаю ему, развлекая его вопросами о моей жизни — слава Богу, он избегает темы оценок и классной работы. Словесной расправы, которую я получила на прошлой неделе, мне хватило бы на месяц.

Как ни странно, это приятно. Так приятно, что в какой-то момент я перестаю смотреть на часы и забываю, сколько времени прошло с тех пор, как он приехал.

Пока он не заговорил о Жюльене.

— Ты была так полна решимости убить его, что я, честно говоря, подумал, что ты психопатка, — папа хихикает в притворном ужасе. — Я сказал твоей маме, что хочу, чтобы ты была предана суду, особенно после того, как увидел коллекцию отрубленных голов плюшевых мишек на заднем дворе.

— Это были уродливые медведи. Кроме того, единственная причина, по которой я так сильно ненавидела Жюльена, заключалась в том, что вы, ребята, уделяли ему все внимание, — вызывающе фыркаю я, доедая остатки праздничного яблока, которое он мне принес, прежде чем скрестить руки на груди и откинуться на спинку стула.

— Но сейчас все внимание приковано к тебе.

Он не имеет в виду это в том смысле, в каком это звучит. Я знаю это. Я знаю, он имеет в виду, что он здесь со мной и только со мной несмотря на то, что Отис спрятан в моем шкафу.

Но его неудачный выбор слов имеет непреднамеренные последствия. Это служит напоминанием нам о том, что я единственная, кто когда-либо получит внимание моего отца. Нет другого ребенка, с которым я могла бы разделить это, и это делает всю ревность, которую я когда-либо питала к Жюльену, какой бы детской и невинной она ни была, отвратительной.

— На самом деле я хотел поговорить с тобой о нем, — тихо говорит папа. Он берет свою скомканную салфетку и вытирает рот, глядя на что угодно, только не на меня.

Мое сердце бешено колотится в груди.

— Что случилось? — щебечу я, изо всех сил стараясь звучать оптимистично, а вовсе не враждебно и недоверчиво.

Тем не менее, он затрагивает эту тему с чрезмерной осторожностью.

— Я не знал, что ты работаешь с детьми с нарушениями речи, — осторожно говорит он, как будто пробуя каждое слово на вкус, прежде чем произнести его.

Мое беспокойство растет.

— В самом деле? Я думала, что сказала тебе, — Это наглая ложь. Я рассказала маме и предположила, что миссис Снитчи-Снитч проинформирует моего отца о моем решении о карьере. Я доверилась ей только по необходимости, потребовав ее разрешения как бывшего генерального директора записать ее в качестве «профессиональной» рекомендации. В то время она была ободряющей и милой по этому поводу и с тех пор неоднократно пыталась поднять эту тему. Я всегда останавливаю, не желая говорить по этому поводу или вникать в свои мотивы.

— Нет, ты этого не делала.

Интересно, почему. Но я остаюсь явно невозмутимой, моя реакция беспечна.

— Это не так уж и важно. Ты уже знал, что я хотела быть учителем.

— Да, но дело не только в этом, — он делает глоток своего напитка, прежде чем поставить его на стол, и продолжает с придыханием, словно в благоговейном страхе: — Это означает, что ты двигаешься дальше.

Какая забавная концепция: двигаться дальше. Как кто-то может отойти от события, которое является неотъемлемой частью его существования?

— Э-э, я полагаю, — в стольких словах я пытаюсь дать понять, насколько сильно я не хочу вести этот разговор.

Он не получает памятку. Или, может быть он выбрасывает это в мусорное ведро просто потому, что может. Потому что он Фарид Сахнун.

— Тогда можешь сказать, готова ли ты прийти на игру в следующие выходные? — папа умоляет скорее насмешливо, чем мягко. — Это важно, и твоя мама была бы рада, если бы ты была там, — он поджимает губы и вздыхает. — Я бы хотел, чтобы ты была там.

С тех пор как он начал свою работу в качестве главного тренера футбольного отдела «Риверсайда», мой отец ни разу не просил меня прийти ни на одну из его игр. Бремя требования моего присутствия всегда ложится на плечи моей матери и всегда осуществляется с помощью текстовых сообщений.

Но вот он здесь, спрашивает меня, как будто это его право, и это знаменательный день, когда я определенно скажу «да».

Шутка с ним.

— Я так не думаю, — я чувствую, как мое лицо искажается от явного презрения. Я нахожусь в состоянии повышенной готовности, это неприятное чувство в моем животе сжимается еще сильнее.

Сохраняя спокойствие, папа отвечает. Каждое слово, которое он произносит, очевидно, подобрано с точностью, подача продумана.

— То есть ты хочешь сказать мне, что можешь работать с детьми, которые напоминают тебе Жюльена, но ты не можешь прийти ни на одну игру? Ты не можешь наблюдать за своим отцом с трибун и подбадривать его? — я по-прежнему не моргаю, и его смуглые щеки краснеют. — Я вырастил тебя. Я заботился о тебе, когда ты была моложе. Я терплю твое незрелое поведение и постоянные неудачи. Тем не менее, я люблю тебя, и я прошу тебя об одной вещи. Прийти на игру. И ты даже этого не можешь сделать? Это странно, не так ли?

Если бы он накричал на меня, я не думаю, что пришла бы в такую ярость.

Забавно, как семья может действовать тебе на нервы. Они делают это лучше, чем любой незнакомец или друг. Они действуют человеку на нервы, их слова заставляют кровь закипать.

У него всегда был этот навык. К сожалению, мне еще предстоит выработать здоровый механизм совладения, чтобы бороться со своим раздражением. Вот почему, когда я говорю, это исходит из места чистого отвращения. Я хочу поделиться с ним своей болью и гневом за все те разы, когда он так бесцеремонно делился своими непрошеными мыслями и советами.

— В этом нет ничего странного. Быть рядом с детьми, которые напоминают мне о его жизни, отличается от того, чтобы быть на поле, рядом с человеком, который напоминает мне, почему он умер.

Вот оно.

Несправедливо возлагать всю вину на моего отца, не тогда, когда я разделяю это. Это несправедливо, но это то, что я чувствую: печаль и презрение теперь плетут для меня совершенно другую историю.

В этой истории, сфабрикованной моей болью, Жюльен жив, потому что он не играет в футбол. Он не пытается пойти по стопам моего отца. Он не работает над собой до изнеможения, чтобы быть достаточно хорошим. Он не мучается из-за своей «посредственности», не принимает близко к сердцу резкие слова и постоянный шквал критики, не утопает в наркотиках, чтобы избавиться от внутренней агонии и погнаться за моментом избавления от стресса.

В этой истории Жюльен жив, потому что мой отец — это не мой отец. Мой папа — просто Фарид Сахнун, уроженец Кабилии, американец, который не влюбился в футбол, а вместо этого усердно работал в другой, менее конкурентной карьере, чтобы обеспечить свою семью, любя их с состраданием, а не жесткостью.

Но это не реально.

Это внезапно, то, как рушатся наши хрупкие отношения. Напряжение этого момента рассеивается еще до того, как оно по-настоящему начинается. То, что я утверждала, едва касается поверхности того, что я чувствую — годы сдерживаемых эмоций вырвались наружу в одном резком обвинении, но, должно быть, этого было достаточно, потому что мой отец уже встал и вышел из квартиры, не сказав больше ни слова, гнев отразился на его лице, опустошение наполнило его глаза.

Сожаление не приходит ко мне сразу. На самом деле, я сохраняю свое возмущенное негодование, убирая тарелки и убирая посуду, игнорируя Рэйвен, чья озабоченность проявляется в потирании ног и прерывистом мяуканье. Все это время я думаю обо всех плохих вещах, которые мой отец когда-либо делал мне, Жюльену, и позволяю им подливать масла в огонь, чтобы оправдать мою жестокость.

Только когда я иду в ванную, я вспоминаю об Отисе, и вот так просто эта тема вылетает у меня из головы.

О, черт. Отис.

Распахнув дверцу шкафа, я смотрю вниз на мужчину, о котором идет речь.

Дерьмо.

— Привет, — я опускаюсь перед ним на колени.

В его глазах злоба, и даже когда он способен составлять связные фразы, он предпочитает молчание.

Я прочищаю горло и сверкаю виноватой, кривой улыбкой.

— Как у тебя дела?

Он хранит молчание, используя смертельный взгляд, чтобы выразить свои чувства.

— Это заняло больше времени, чем я ожидала.

Снова тишина.

— Он пришел, чтобы немного сблизить отца и дочь. — Что, вероятно, никогда больше не повторится, учитывая, чем обернулась эта попытка.

Еще больше тишины. Но на этот раз черты его лица смягчаются.

— Если это возможно, не мог бы ты просто забыть обо всем этом? — я имею в виду это более чем в одном смысле. Вероятность того, что он услышал то, что сказали мы с моим отцом, невелика, но если есть шанс…

В его глазах вспыхивает выражение, и его губы подергиваются, как будто он хочет что-то сказать.

— Если ты это сделаешь, я дам тебе все, что ты захочешь, — это награда для нас обоих.

Именно это предложение ломает его. Какой простой человек.

— Возьми розовую клейкую ленту и начинай репетировать фразу: отшлепай меня сильнее. Сегодня вечером ты будешь много кричать об этом.

НАПОМИНАНИЯ

дерьмо, которое нужно сделать

o составить план урока для Марбери

o назначить встречу с научным руководителем

o подготовить дипломный план для научного руководителя

o идеи подарков на день рождения папы

o ПРИГЛАШЕНИЕ на банкет женского общества Лизи

o встреча с грумером Рэйвен

o задания по экономике: (