Помню тебя

16

Только к полудню Таннер набрался мужества выйти из машины и пройти через парковку к корпусу экстренной медицинской помощи.

Он ненавидел это место. Ненавидел приходить сюда. Ненавидел запах. Ненавидел жалость, появляющуюся на лицах медсестер, когда он проходил мимо поста. Ненавидел, что Марни здесь.

Больше всего он ненавидел, что она не выпишется.

— Таннер. Вот это да. Где загорелось?

Он вскинул голову, столкнувшись плечами с мужчиной, чей голос совсем не хотел слышать сейчас. Вот так всегда.

— Это мама сказала тебе, где меня искать?

— Что? — Дэвид Грерсон сделал два шага назад и склонил голову набок. — Таннер, я не разговаривал с твоей мамой с прошлого воскресенья. Я навещал своего прихожанина.

— И Марни?

Дэвид пожал плечами и улыбнулся:

— Я всегда захожу помолиться с ней, когда бываю здесь.

— Зачем? — Таннер сунул руки в карманы. — Ее мозг мертв. Она тебя не услышит.

— Может и нет, но Бог прекрасно слышит.

— Значит, Он не слушает. Тут столько молятся, что моя сестра уже много недель назад должна была вскочить с кровати и выйти отсюда.

— Таннер. — Лицо Дэвида смягчилось. — Подождать тебя? Можем потом пообедать.

— Чтобы ты мне все уши прожужжал о том, что такова Божья воля, хотим мы того или нет, и мы должны принять ее, потому что Он лучше знает, и что еще? Ах да, это не моя вина. Вы все любите об этом упоминать.

Дэвид застегнул молнию своей бежевой ветровки и посмотрел на парковку:

— Вообще-то, я надеялся поболтать про цыпочек и баскетбол.

— Точняк. — Таннер едва не улыбнулся. — Только я вроде как занят. Сегодня праздник урожая.

— Ага. И я знаю, что до начала тебе там нечего делать. Приказ Хэла. Какая следующая отмазка?

Таннер отвел взгляд. Горе сдавило горло, мешая говорить. Приезд сюда каким-то образом выбил пробку, которой он так плотно заткнул бутылку со своими эмоциями. Минуту он сопротивлялся, но все-таки сдался.

— Чувак...

Дэвид был его лучшим другом с четвертого класса. Они играли вместе почти во всех командах. Вместе ездили в лагерь. Вместе собирали виноград. Вместе пришли к вере.

Вера Дэвида укрепилась. А Таннер... ну, его вера взяла паузу. Но это не пошатнуло их дружбу. После аварии с Марни Дэвид всегда был рядом, хотел этого Таннер или нет.

В горле запершило, на глаза навернулись слезы. Таннер сглотнул:

— Не думаю, что смогу.

Друг кивнул.

— Знаю. Но ты сможешь. — Дэвид закинул руку ему на плечи и развернул к дверям. — Мы сделаем это вместе.

Через некоторое время Дэвид оставил Таннера наедине с Марни.

Таннер почти не заметил, как друг выскользнул за дверь. Как только он вошел в палату Марни, стало трудно дышать. Трудно видеть.

Бледно-голубые стены маленькой, удобной, но стерильной палаты давили на него. На полочке напротив кровати были расставлены мягкие мишки и бесчисленные открытки, письма от детей и аккуратно раскрашенные рисунки Джени были приколоты к пробковой доске.

Первые пару недель постоянно приносили цветы. Через месяц перестали. Пару недель назад прекратились открытки. Прекратились звонки от доброжелателей с вопросами, могут ли они помочь хоть чем-нибудь.

Ничем.

Таннер стоял в ногах кровати и смотрел на сестру, надеясь, что она каким-то образом проснется и велит ему прекратить сверлить ее взглядом, как бывало в детстве.

В день после аварии явился их отец. Конечно, извинялся за Рэнса, объяснял, почему тот не смог приехать, спрашивал, не присмотрят ли они за детьми? Таннер чуть не взорвался. А кто, по его мнению, присматривал за детьми последние несколько лет, когда Марни переставала принимать лекарства, пропадала на несколько дней?

Она выглядела в точности так, какой он видел ее в последний раз. Тот визит вынул из него всю душу, так что он поклялся никогда не возвращаться. В тот день врач беседовал с ними, показывал последние анализы, сообщил им жестокую правду и спросил, готовы ли они принять решение.

Они не были готовы. С тех пор прошло два месяца. Таннер подумал, не слишком ли давит на маму, затягивая. Но он цеплялся за надежду, желая, как теперь понимал, невозможного.

И как только Марни не станет, им придется иметь дело с Рэнсом. Ничтожество, жалкое подобие мужчины и еще куча эпитетов, которыми он наградил бывшего мужа сестры. Если эта гнида хоть на минуту подумал, что заявится и заберет Джейсона и Джени, его ждет сюрприз. Таннер готов к бою.

— Привет. — Он накрыл ладонью скрытую одеялом ступню Марни. Сжал. Никакой реакции. Он обошел кровать, придвинул стул и взял безвольную руку сестры. — Что бы ни случилось, я позабочусь о детях, Марн. Обещаю.

Палату заполняло пиканье аппарата искусственного кровообращения и медленный сосущий звук аппарата искусственной вентиляции легких, они давили на него, сжимали горло, как будто хотели забрать его жизнь в обмен на ее. Таннер выровнял дыхание и заметил в темных волосах Марни несколько седых прядей.

В этом году ей исполнилось бы тридцать. В начале декабря. В детстве он ненавидел ее дни рождения, потому что ему никогда не разрешали остаться на праздник. Хотя он никогда не признался бы в том, что ему очень хотелось. Конечно, ему доставался целый день с отцом, и это было круто. Они ходили на бейсбол или ездили на рыбалку, иногда на картинг. И пицца. Всегда пицца. Когда они возвращались домой, Марни угощала его тортом, который выбрала в этом году, на бумажной тарелке, которая подходила к теме вечеринки. Обычно это были дурацкие цветочки или Барби. Но торт есть торт, и она всегда оставляла для него самый большой кусок.

А потом, когда ей исполнилось двенадцать, их мир перевернулся.

Папа внезапно уехал. И забрал Марни с собой.

«Мы должны уехать, приятель», — сказал тогда папа. Его взгляд помутнел, как будто он не спал всю ночь. У входной двери стояли чемоданы. «Почему? Почему мне нельзя поехать тоже? Почему мы не едем все вместе?» Они разбудили его рано, он не выспался и ничего не понимал. Но папа продолжал настаивать, что так будет лучше, что ему надо показать Марни специальному доктору. И это надо сделать сейчас.

Таннер, все еще в пижаме, босиком бежал по подъездной дорожке и кричал, чтобы машину остановили. Не остановили. Он упал на колени, по лицу струились слезы. «Вернитесь!» Это была последняя попытка, и она не подействовала.

«Таннер, не надо. Она уехала, солнышко. — Мама подошла со спины и крепко обняла его. — Они оба уехали».

Последующие мамины объяснения мало что сказали десятилетнему мальчику, но кто он такой чтобы спорить? Той ночью он уснул опустошенный, растерянный и сломленный, повторяя имя Марни. И проснулся от того, что кричит его.

— Я не хочу терять тебя снова, сестренка, — прохрипел он, чувствуя, как к глазам подступили горячие слезы. — Мне хватило и одного раза.

«Ты никогда меня не потеряешь».

Это был один из первых их серьезных разговоров после того, как Марни приехала в Соному с двумя детьми, в тот год, когда он стал работать в «Майлиос».

Мама была несколько насторожена, но, конечно, счастлива видеть внуков. Таннер наблюдал за их взаимодействием со сдержанным любопытством. Он не знал, как реагировать. Что говорить сестре, с которой не контактировал в последние тринадцать лет своей жизни.

Однажды вечером она зажала его в углу, вытащила на мамин задний двор, открыла бутылку вина, и они наконец поговорили.

«Ты никогда не терял меня, Таннер, — повторила Марни, вероятно потому, что он не смотрел на нее, так что она не понимала, слушает ли он. — Так было лучше. Мне была нужна помощь. Папа это знал». — «Какая помощь?» — «Теперь уже неважно, — сказала Марни. — Важно, как мы будем жить дальше».

Он помнил ее неуправляемые истерики. Помнил, как ее исключили из школы. Помнил, как мама с папой ругались из-за ее растущей невменяемости. А потом они уехали.

Папа продолжал звонить, продолжал звать Таннера погостить в Сиэтле, когда они с мамой переехали в Калифорнию. Он так и не поехал. Никогда не понимал, почему все произошло так, как произошло.

И каким-то образом за все эти годы Таннер переложил вину за их разорванные отношения исключительно на отцовские плечи.

Неужели прошло пять лет с тех пор, как сестра ворвалась обратно в его жизнь? Когда она появилась в Сономе, он увидел степень ее проблем из-за биполярного расстройства. Увидел, что мама до сих пор не может иметь дела с Марни, чуть ли не боится ее.

Когда она приняла предложенную ими помощь, не пропускала визиты к врачу и принимала лекарства, Марни вела себя хорошо. Она была замечательной матерью своим детям, стала преподавать игру на фортепиано, и в последние пару лет Таннер начал надеяться, что у сестры есть шанс на нормальную жизнь.

Но потом что-то пошло не так, толкнуло ее на путь саморазрушения, и в последний год перед аварией они жили с неуправляемой и часто отсутствующей Марни. Он до сих пор благодарил Бога, что она не прихватила детей. Как-то им с мамой удалось обеспечить его племянникам необходимую им стабильность. Но теперь их мир снова перевернется.

Вернулся Дэвид и сжал его плечо. Таннер вытер глаза. Он не шевелился, пока Дэвид молился, просто смотрел на женщину на кровати, еще красивую, еще дышащую, но уже ушедшую.

Опять не спросив его.

Позже они с Дэвидом сидели в одной из любимых бургерных Таннера и постепенно переключились на нормальные разговоры. Он рассказал другу про неожиданный приезд Натали Митчелл и открытия последних нескольких недель.

— Ого, я не видел Натали с того лета. Должно быть, ты удивился, увидев ее.

Дэвид макнул картошку фри в кетчуп и посмотрел на Таннера с тем кротким выражением лица, которое прекрасно научился делать при необходимости.

Таннер глотнул колы и уставился на постер с Элвисом:

— Можно и так сказать.

— Я бы хотел заглянуть поздороваться. Как думаешь, она не будет против?

Таннер запихал остатки чизбургера в рот:

— Я понятия не имею. Ее сложновато понять.

Дэвид бросил ему стопку бумажных салфеток:

— Уверен, твоя мама учила тебя не разговаривать с набитым ртом. Что значит «сложновато понять»?

— Не знаю, просто она... тихоня, наверное.

— А ты включил свое обычное очарование?

— Я не включаю очарование, — нахмурился Таннер.

Дэвид только улыбнулся:

— Судя по твоим словам, похоже, мисс Натали нужен друг.

— Флаг тебе в руки.

Таннер стащил с тарелки Дэвида горсть картошки.

— Ты живешь ближе. — Дэвид подвинул тарелку к себе. — Эй, я еще не закончил.

— Мы с Натали не можем быть друзьями. Ее отец хочет оставить меня без работы, — напомнил Таннер Дэвиду... и себе. — Огромный конфликт интересов.

— Она, наверное, хорошенькая.

— Что? — Таннер думал, что после утренней стрижки она больше никогда не станет с ним разговаривать. Но ей понравилось. И выглядело неплохо. Он сам удивился. И еще больше удивился тому, что ее улыбка вызвала в нем желание смотреть на нее весь день. — Нормальная.

— И умная.

— Гарвардская школа бизнеса.

Таннер начал медленно понимать, что она не высокомерная снобка, которой он ее считал.

— И ладит с детьми, верно?

— Она мало их видит. Почем знать, может, она ненавидит детей. — Он вспомнил, как Натали сидела в патио с Джени. Как сегодня утром она отвела ее в сторонку, когда они с Джейсом повздорили... — Дэвид, мы закончили?

Тот потянулся за бумажной салфеткой и вытер губы:

— Ага.

Таннер пригрозил другу вилкой:

— Не начинай.

— Красавица, умница и любит детей. И ты изо всех сил бежишь в противоположном направлении.

— Никуда я не бегу, — прорычал Таннер, прекрасно понимая, что Дэвид слишком хорошо его знает. — Прекрати искать то, чего нет. Ты хуже моей мамы.

— Уверен, что не осталось никакой искры? — Дэвид поиграл бровями. — Ты был очень увлечен ею в то последнее лето.

— Чувак, мне было пятнадцать лет. Я вырос. Можешь сам попытаться.

— Когда ты последний раз с кем-нибудь встречался?

— На прошлой неделе я виделся с Терезой. — Таннер завозился с часами.

— Тереза? Твой стоматолог-гигиенист?

— У нас была встреча. Я пришел, она почистила мне зубы. Бум.

— Коллинз, ты безнадежен.

Таннер допил остатки коктейля:

— Хочешь, чтобы я снова пригласил Кэнди?

Дэвид поперхнулся колой:

— Только не это. Эта женщина не для тебя, мой друг, как бы ей этого ни хотелось. Наверняка есть более подходящие кандидатуры?

— Хочешь взглянуть на мое расписание? Я вообще-то не сижу на жопе ровно целыми днями. А в то время, которое у меня остается на себя, я обычно оплачиваю счета или пытаюсь поспать. У меня нет времени на отношения, даже если бы я хотел.

— А что насчет твоих отношений с Богом? — Дэвид откинулся на спинку. — На них у тебя есть время?

Таннер покачал головой:

— Ну вот, а я-то начал получать удовольствие от твоей компании.

— Просто спрашиваю. В конце концов, это моя работа.

— А как же поболтать про цыпочек и баскетбол?

— Мы исчерпали обе темы. — Дэвид обжег его проницательным взглядом. — Что возвращает нас к Богу. Но, может быть, достаточно разговоров для одного дня?

— Да. Ты знаешь, как я сейчас отношусь к Богу. Ничего не изменилось.

Особенно с нависшей над головой угрозой в лице Рэнса Харпера. Но это он тоже не хотел обсуждать.

От жалости на лице Дэвида Таннеру захотелось спрятаться под стол.

Он отказывался чувствовать себя виноватым. Он ходит в церковь. По большому счету, он честный христианин, который молится вместе с остальными.

Но Дэвид знает правду. Знает, что Таннер задвинул Бога в дальний угол. И оставил его там в ночь аварии с Марни.

— Было здорово, но мне пора. — Таннер отодвинул стул.

Дэвид бросил взгляд на свой сотовый:

— Натали придет сегодня на праздник урожая?

— Сказала, что да. Кстати, Хэл хочет, чтобы ты пришел пораньше. Как будто тебе правда нужен саундчек. Ты читаешь молитву, а не даешь рок-концерт.

— Я буду вовремя. — Дэвид поднялся и взял куртку. — Придешь завтра в церковь?

— Разве я не прихожу всегда?

Улыбка Дэвида говорила лучше слов.

— Ты приходишь ради детей. Если бы ты не спал на моих проповедях, то, возможно, извлек бы что-то для себя.

— Если бы твои проповеди стоили прослушивания, может, я не засыпал бы так легко.

— Ах! — Дэвид приложил ладонь к сердцу. — А я уж собирался предложить заплатить за обед.

— Ладно-ладно. — Таннер засмеялся и махнул рукой. — Оставь свои деньги. Это за мой счет. Разреши мне потратить свои кровные, пока я еще зарабатываю.