Привет, красавица

Джулия Апрель 1983 — июль 1983

По пути в аэропорт О’Хара Роза и Джулия молчали. Уильям не хотел, чтобы его беременная жена сама вела арендованную машину, — большой живот ее упирался в руль, даже если сиденье было сдвинуто назад до предела. Он предложил свои услуги шофера, но Джулия понимала, что они с матерью должны остаться наедине. Если Роза собиралась сообщить нечто, о чем прежде умалчивала — объяснить свой отъезд или покаяться в принятом решении, — то не сделает этого при Уильяме. Однако всю дорогу мать сидела с каменным лицом, а в аэропорту, пройдя регистрацию, сразу направилась к выходу на посадку.

— Когда малыш родится, я пришлю его фото, — сказала Джулия.

Роза кивнула.

— Только не зарекайся, что будет мальчик.

— Все говорят, что если живот штыком — значит, непременно мальчик.

Обе резко остановились. У входа в терминал стояла Цецилия с малышкой на руках. Она была в своей рабочей одежде — джинсы, забрызганная краской блуза, на голове желтая бандана, некогда принадлежавшая Чарли. Лицо ее, точно зеркало, отражало каменное выражение Розы.

— Я не позволю тебе уехать, не повидав свою первую внучку.

У Розы потемнели глаза, на побледневшем лице заходили желваки. Джулия догадалась, что мать представила Чарли на полу больничного вестибюля.

— Мой первый внук или внучка пока что здесь. — Роза показала на живот Джулии.

— Нет! — хором воскликнули сестры.

Роза чуть отступила назад.

Иззи, пропускавшая свой дневной сон, терла кулачками глаза и смотрела хмуро.

— Во Флориде ужасно жарко. — Джулия попыталась направить общение в мирное русло, хотя моментально поняла бессмысленность своих усилий. — Ты же не любишь зной, мама.

— Не будь такой упертой, — сказала Цецилия.

Джулию тряхнуло. Она так ждала прощальный важный разговор с матерью, предчувствовала его, но не предполагала в нем участия Цецилии. Кольнула ревность — младшая сестра опять ее опередила. Цецилии почти сравнялось девятнадцать, и материнство как будто придало ей сил и уверенности. Даже в затрапезной одежде сестра выглядела привлекательно, а вот она, Джулия, ощущала себя безмерным океаном, и мысли ее шныряли, точно рыбы.

— Хочешь и меня угробить? — сказала Роза. — Прямо сейчас, пока я не улетела, чтобы впервые в жизни хоть чуть-чуть передохнуть?

О нет, подумала Джулия.

— Неужели ты вправду считаешь, что я виновата в папиной смерти? — Взгляд Цецилии говорил иное: Если кто в этом виновен, так только ты.

Люди вокруг перекусывали, пили кофе, проверяли напоследок ручную кладь, но Джулия не сказала бы, сколько вокруг незнакомцев, десять или целая сотня, и смотрят ли они, как ее сестра и мать ранят друг друга в самое сердце.

— Папа говорил, ты уже никогда не общалась с матерью, после того как она изгнала тебя из дома. — Цецилия покачала головой, Иззи повторила ее жест. — Я хотела лишь попрощаться и сказать, что люблю тебя и буду говорить о тебе дочке только хорошее. И, знаешь, я сделаю это не ради тебя, мама. Ради себя. Я хочу не злобствовать, как ты, а скучать по тебе, потому что люблю тебя.

— Не смей так со мной говорить. — Роза прошла к креслам в зале ожидания. — Мне надо присесть.

Похоже, дрожь, курсировавшая по телу Джулии, перекочевала к Розе, которая до объявления посадки на рейс не проронила ни слова.

— Ты все взяла, ничего не забыла? — спросила Джулия и тотчас подумала: «Почему я говорю такие глупости?» В этот момент она хотела быть заодно с матерью и сестрой, но у нее не получалось. Она себя чувствовала резиновым мячиком, прыгающим под перекрестным огнем.

Роза обратила взгляд на Цецилию:

— Я решаю, с кем мне разговаривать, юная леди. Не ты. Болтливость — не добродетель. — Роза покивала, словно соглашаясь с собой, и медленно пошла к выходу на посадку, показала билет контролеру и скрылась из виду.

Иззи тихонько пискнула, заерзав на руках у матери. Сестры переглянулись.

— Утром я даже не думала сюда приезжать, — сказала Цецилия. — А потом вдруг оказалось, что иду к электричке.

Зал полнился шумом: объявления о рейсах, клацанье багажных тележек, гул голосов.

— Отвезешь меня в город? — спросила Джулия. — Похоже, малыш на подходе.

— Сейчас? — переполошилась Цецилия и поцеловала ее в щеку. Иззи потянулась ей навстречу. Один поцелуй звучный, другой — словно бабочка махнула крылом. — Все ясно, поехали!

— Ты вела себя очень смело, — сказала Джулия, под руку с сестрой выходя на улицу. Собственный голос она слышала как сквозь вату и после этих слов уже ничего не говорила, отдавшись ощущению, что внутри нее ворочается некая властная сила.

В машине не было детского кресла, и Джулия устроилась на заднем сиденье полулежа, обеими руками придерживая Иззи.

— Пожалуйста, дотерпи до больницы, — попросила Цецилия. — Я всегда думала, нафига отец учит нас водить машину, если у нас ее никогда не было. А папа сказал, что это ценный жизненный навык и он мне пригодится, когда мы вчетвером пойдем грабить банк.

Джулия понимала, что сестра старается отвлечь ее от боли, хотя чувствовала даже не боль, а скорее удушающую тяжесть. Через равные промежутки возникало ощущение, будто на нее уселся невидимый слон, расплющив ее своим весом, потом слон вставал, и она опять становилась собою прежней. Джулия следила за тем, чтоб уснувшая Иззи не свалилась с сиденья. Спящая малышка выглядела настолько идеальной и прекрасной, что Джулия даже расплакалась. «Превзойти эту прелесть невозможно, — думала она, — а значит, мой малыш будет хуже».

— Мы уже у реки, — сказала Цецилия. — Еще пять минут. Я хочу нарисовать Иззи вместе с твоим ребеночком. Один портрет тебе, другой мне.

Слон поднялся, и Джулия подумала: «Мама уже в небе. Ее нет на этой земле. Она недосягаема в буквальном смысле слова».

Цецилия как будто читала ее мысли.

— Теряет мама, не ты, — сказала она. — Тоска сожрет ее, а не тебя. И не меня. Как доберемся до места, я позвоню Уильяму и девочкам. Все мы будем рядом.

Подъехали к больнице. Цецилия разогнула пальцы сестры, вцепившиеся в ползунки Иззи. Какие-то безликие незнакомцы, говорившие что-то непонятное, помогли Джулии перебраться в кресло-каталку. Они казались ей пассажирами из аэропорта. Она слышала голос Цецилии, но слов не разбирала. Джулия ерзала в кресле, пытаясь избавиться от слона, который теперь уселся основательно и не желал вставать.

Позже ей сказали, что все происходило удивительно быстро для первых родов и делать анестезию уже было некогда. Цецилия позвонила на истфак, но Уильяма нигде не могли найти. Лишь через полчаса его отыскали в спортзале, и он, забыв о своем колене, помчался ловить такси. Сильвия бросила работу в библиотеке. Эмелин одна-одинешенька сидела в доме, в котором все они выросли, и прощалась с родными стенами, переходившими в чужие руки. Ответив на звонок своей близняшки, она опрометью кинулась к выходу.

События развивались стремительно, Уильям еще не приехал, и его место в родовой палате заняла Цецилия, взяв роженицу за руку, как в свое время с ней самой поступила ее старшая сестра. Первым делом Джулия утратила способность слышать и понимать слова. Вскоре она мыслила фразами без предлогов и прилагательных: нет, хватит, всё, ребенок выходит. Казалось, внутри рухнула некая преграда, и ей открылось, что она всего лишь самка, и только. Даже сейчас это было удивительно. Она ревела, мычала и вопила, пока ее тело выдавливало из себя плод, и не стыдилась утробных и прочих звуков, сопровождавших процесс. Она себя чувствовала львицей и, мокрая от пота, выгибалась на жестком ложе, приказывая себе тужиться, пока все ее органы согласованно выводили дитя из чрева.

— Девочка! — воскликнула Цецилия.

Слон сгинул, выдавливание прекратилось, Джулия вновь стала собою прежней. Почти стала. Она сознавала себя млекопитающей особью, которая способна, высвободив свою мощь, разнести мир в клочья и сотворить новую жизнь. Она — мать. Ипостась эта была желанна, точно вода для пересохшего русла. Она казалась до того природной и подлинной, что, видимо, Джулия, сама того не ведая, всегда была матерью и просто ждала воссоединения со своим чадом. Раньше подобное чувство не возникало. Свой мозг она считала сияющим двигателем с неиссякаемым ресурсом. Она была сама четкость.

Джулия приняла младенца на руки, но почти сразу (показалось, всего через секунды) медсестра унесла девочку, чтобы обмыть и запеленать. Цецилия вышла из палаты — сообщить новость Уильяму и сестрам. Джулия качала головой, не веря своему счастью. Столь скорое переосмысление собственного «я» казалось невероятным, но, видимо, его истинная суть до сей поры таилась где-то в глубине, а теперь всплыла на поверхность — после того, как она стала матерью. Все было предельно ясно. Она поняла, что всю жизнь предавалась бесплодной затее, пытаясь переделать других — родителей, сестер, мужа, однако не сумела сберечь отца, удержать мать, остеречь Цецилию и разжечь амбиции в Уильяме. Выходит, она лишь оттачивала навыки для своего главного дела — материнства. Ее задача — оберегать и лелеять свою малышку, а остальные пусть делают что хотят. Благодаря дочке она стала совершенной и с изумлением поняла, что любит себя. Это было прежде неизведанное чувство.

Уильям вошел в палату, робко улыбаясь. Последнее время он постоянно ее раздражал, однако сейчас Джулия, согретая своим новым теплом, его любила. Переполненная нежностью, она лучезарно улыбнулась и подумала: «Я в тебе не нуждалась. Ты это знал? Я думала, муж необходим, но, по правде, мне никто не нужен. Я сама со всем справлюсь». Уильям неуклюже нагнулся, и Джулия, обвив руками его шею, прошептала, как ей не терпится, чтобы он увидел ее крохотное произведение.

По возвращении в залитую солнцем квартиру Джулия и маленькая Алиса обустроились в кресле гостиной. Уроки кормления, полученные в больнице, не прошли даром, девочка легко приучилась к груди, и единственным занятием мамы с дочкой, проводившим целые дни в кресле, было поесть и поспать. В процессе кормления смаривало обеих. Очнувшись, Джулия изумлялась, что средь бела дня уснула сидя. Часы и минуты бежали, точно рябь по водной глади, а потом время замирало перед дамбой отяжелевших век. Джулия теряла счет дням недели, всякий раз удивляясь, что Уильям собирается на работу. Он покупал продукты, подавал жене стакан воды, мыл посуду, стирал пеленки и отвечал на звонки в дверь, впуская пришедших с визитом своячениц, а Джулия с малышкой на руках плавала в этаком дурмане счастья.

Новообретенная энергия казалась ей удивительной тайной. Думая об этом, Джулия мысленно улыбалась, но позволяла себе пребывать в покое, дабы накопить силы, и порой, улегшись рядом со спящей дочкой, мечтала о будущем. Она станет воистину независимой. Когда ребенок чуть-чуть подрастет, она позвонит профессору Куперу и попросит взять ее на работу. Используя свой блестящий ум, она будет зарабатывать деньги, пока Уильям учится в аспирантуре. Загвоздки с финансами останутся в прошлом, стоит ей взяться за дело. Новая жизнь виделась отчетливо. Эмелин работает в детском саду — значит, Алиса будет с любящей тетушкой, когда ее мама на работе. Благодаря двум статьям дохода они с Уильямом вскоре купят дом, а потом смогут отдать дочку в частную школу. Все это выглядело вполне достижимым, ибо отныне она полагалась не на мужа, а на собственные способности, которые, как выяснилось, беспредельны.

Час от часу малышка все больше притягивала ее к себе, точно магнит. Джулия настраивалась на появление мальчика и думала, что ребенок, независимо от пола, будет похож на Иззи с ее карими глазами и серьезным личиком. Однако глаза Алисы, взгляд которых неизменно излучал дружелюбие, были цвета морской сини. Казалось, девочку интересует и радует все, что ее окружает. Сильвия отыскала старую камеру Чарли и сфотографировала Джулию с дочкой в кресле, чтобы послать снимок Розе. Джулия думала, что на этом фото выйдет обиженной и хмурой, и очень удивилась, увидев себя лучащейся счастьем. Боль от расставания с матерью почти утихла и лишь изредка саднила душу. Видимо, объяснялось это тем, что рождение ребенка изменило статус Джулии в семье. Теперь она сама была матерью с дочкой Алисой. Наверное, Роза предчувствовала свой переход с главной роли на второстепенную и уехала, чтобы этого избежать.

Однажды среди ночи Джулия, сидя в кресле, поймала себя на том, что вслух разговаривает с отцом. Именно по нему она скучала. В темноте было легко представить, как Чарли, расположившийся на диване, умильно смотрит на внучку, которая во сне то взмахнет ручонкой, то надует губки. «Правда, она прелесть, пап? Ты бы в ней души не чаял. Ее второе имя — Падавано. Алиса Падавано Уотерс».

Эмелин заглядывала почти ежедневно в свой перерыв между работой в детском саду и вечерними занятиями в двухгодичном колледже. Она шутила, что к финалу образования продвигается кружным путем, поскольку училась урывками. Алиса ее очаровала безоговорочно. «Сейчас потискаю тебя, а вечером поиграю с Иззи, — шептала она на ушко новорожденной. — Вот уж счастье-то!»

Джулия улыбалась, видя радость сестры.

— Тебе надо найти мужчину, который сделает тебе ребенка, — говорила она. — Ты будешь потрясающей матерью.

— Я знаю… Только хорошо бы ребеночек появился сам собою…

В обществе мужчин Эмелин стеснялась, робела и пряталась за спины сестер, совсем как раньше чуралась незнакомых взрослых на детских утренниках. «Я домоседка», — говорила она про себя. Теперь ее тяга к домашней обстановке еще больше усилилась — она соглашалась расстаться с одной племяшкой только ради встречи с другой.

Алисе исполнилось три недели. Как-то раз, когда они с сестрой были в квартире одни, Эмелин сказала:

— Я заметила, что Уильям редко берет дочку на руки. Боится, что ли?

Джулия ответила тихо, чтобы не разбудить драгоценную тяжесть на своей груди:

— Да, я тоже это подметила.

Муж брал девочку на руки, лишь когда Джулия прямо об этом просила, отлучаясь в туалет или собираясь принять душ, и сразу укладывал ее в плетеную кроватку либо на пеленальный стол. Он никогда не обнимал малышку, не терся носом об ее нежную щечку.

— Может, и впрямь боится. Кто его знает, он же не скажет.

— Я думаю, дело в том, что у него родители не вполне… нормальные, — проговорила Эмелин. — Наверное, Уильям просто не умеет обращаться с ребенком.

Такая мысль Джулии не приходила, но она покачала головой:

— Вряд ли. Он всегда говорит, что с ним все в порядке и вообще все хорошо. — Джулия осторожно переменила позу, стараясь не разбудить дочку. Ей очень хотелось поделиться своим огорчением. — Уильям моет посуду и занимается стиркой, все это, конечно, прекрасно, но он это делает, чтобы не подходить к Алисе. Представляешь, он даже не смотрит на нее.

— Видимо, ему нужно время, чтобы привыкнуть. У мужчин нет такого инстинкта, как у нас. Он изменится, вот увидишь. Куда ему деваться от такой прелести? — Эмелин осыпала поцелуями ножку Алисы.

По воскресеньям Уильям был свободен от работы и занятий, и его присутствие в доме нарушало обычный распорядок мамы с дочкой. Джулия придумывала всякие поручения, чтобы отправить его из квартиры, а самой погрузиться в дневную дрему, но стоило ей приоткрыть глаза, как он опять стоял перед ней и задавал дурацкие вопросы. Какую рубашку ему надеть? Надо ли связаться с грузчиками и уточнить время переезда? Сказать коменданту про кнопку лифта? Виноград еще не испортился?

В конце концов Джулия не стерпела:

— Ты меня уморишь своими вопросами! У меня забот по горло, мне недосуг возиться еще с одним ребенком!

Уильям извинился, но вид у него был несчастный, что только усилило ее раздражение. Джулия поерзала в кресле, мечтая, чтобы скорее наступил понедельник. В мелочных вопросах Уильяма она угадывала серьезные вопросы к их супружеству, которые была бы не прочь задать: его устраивает такая жизнь с ней и Алисой? Он хочет быть с ними?

С тех пор Уильям обращался с вопросами реже, то есть больше молчал, что опять-таки раздражало, а его равнодушие к ребенку ужасно печалило. Теперь, когда рухнула одна из главных формул их совместной жизни — вопросы Уильяма плюс ответы Джулии равняется плану, — им было тяжело друг с другом.

— Я что-то не так делаю? — однажды спросил Уильям перед сном, погасив свет.

— Все прекрасно, — сказала Джулия, засыпая.

В следующий визит Цецилии она попыталась рассказать сестре об откровении, посетившем ее в родах и совершенно ее изменившем.

— Ты себя чувствовала самкой, когда рожала? — спросила Джулия.

Цецилия задумалась.

— По-моему, я не издавала звериных воплей, как ты. — Она усмехнулась. — Но я понимаю, о чем ты говоришь. Если кто попробует обидеть Иззи, я расцарапаю ему морду.

— С ее появлением ты стала крутой.

— Правда? — В голосе Цецилии слышалось сомнение. Иззи сидела у нее на коленях. Она еще плохо держалась на ногах, однако требовала присмотра, поскольку ей очень нравилось колошматить Алису.

— Я уговорила Уильяма пойти в аспирантуру, но это следовало сделать мне, — сказала Джулия. — Могла бы получить степень в организационной психологии либо пройти бизнес-курс. Как ты считаешь, из меня вышел бы предприниматель?

Цецилия поцеловала дочь в нежную щечку.

— Я думаю, в тебе играют мощные гормоны, так что пользуйся этим, пока есть возможность.

Вечером, сидя в темноте, Джулия проговорила:

— Я скучаю по тебе, папа. Жаль, ты не видишь меня в образе матери. Ты бы улыбнулся.

В июле, когда Алисе было почти три месяца, семья Уотерс перебралась в квартиру просторнее, состоявшую из большой кухни, двух спален и гостиной, окна которой смотрели на соседний корпус, лишив прежнего вида на небо и тихий двор. Ночью Алиса просыпалась реже, и теперь Джулия спала не в кресле, а в постели, поставив рядом дочкину кроватку. Она осознала, что зря настаивала на переезде еще до родов, ибо все это произошло точно в нужное время, став вехой начала ее новой жизни. Не советуясь с мужем, Джулия решила, что пойдет работать, как только дочери исполнится полгода. Она проинспектировала свой гардероб и мысленно освободила половину его пространства для деловых костюмов, которые вскоре купит. Бродя по комнатам, Джулия думала: «Вот начну зарабатывать, и сюда поставим новый диван, а перед ним постелим мягкий ковер для Алисы, чтоб ей было где ползать».

Уильям целыми днями пропадал в библиотеке и на занятиях в аспирантуре, да еще читал лекции летнему курсу студентов. Отказавшись от каникул, он сокращал время своего обучения, но домой приходил вконец измотанным, с остекленевшим взором. Малышка немного подросла, и сестры Джулии наведывались уже не так часто. Цецилия и Эмелин сняли квартиру в цокольном этаже с выходом в собственный дворик, где гуляла Иззи, а Сильвия арендовала мансарду в небольшом доме рядом с библиотекой. У всех были свои дела, сместившие старшую сестру из центра на периферию их внимания.

Раз в неделю Джулия звонила матери. Междугородный разговор вполне отвечал характеристике дальней связи: в трубке трещали помехи, а позиция Розы, говорившей с балкона многоквартирного дома, откуда просматривалась полоска океана, добавляла свои шумы — свист ветра, автомобильные сигналы и еще что-то, похожее на шорох волн.

— Воздух тут совсем другой, — в очередном сеансе общения сказала Роза. — Мягкий и соленый.

— Алиса почти научилась переворачиваться. Ты получила фотографии, которые я сделала в парке?

— Да, она выглядит здоровой. Я говорила, что мы с соседками готовим ужин по очереди?

Джулия посмотрела на дочку, устроившуюся на ее коленях. Алиса изучала свою ступню, как будто изумляясь: «Ну и чудо! Что за искусная работа!» Джулия улыбнулась и поймала конец фразы в трубке: «…мне надо идти».

— Прости, что ты сказала?

— Нынче я впервые приготовила энчиладу[22]. Вышло совсем неплохо.

Джулия тряхнула головой, пытаясь ухватить нить разговора.

— Мам, ты почувствовала в себе перемены, когда родила меня?

— Ничего себе вопрос! Я едва помню то время. Когда тебе было сколько сейчас Алисе, я уже вынашивала Сильвию, ты забыла? Крутилась как белка в колесе, мне было не до чувств.

Джулия покивала. Видимо, метаморфоза произошла только с ней.

— Давай заканчивать, мам, межгород дорогой.

Повесив трубку, она стала укладывать Алису, всегда готовую поспать. Очутившись в кровати, малышка тотчас закрывала глаза и, чуть улыбаясь, старалась поскорее исполнить поставленную перед ней задачу.

Джулия задернула шторы и тоже улеглась, размышляя, почему ей так не хватает отца. Только он смог бы понять произошедшие с ней перемены. Отец видел ее силы и возможности еще до того, как она сама открыла их в себе. Когда он узнал об ее предстоящем замужестве, на лице его промелькнуло огорчение. Джулия не придала этому значения, уверенная, что ее избранник ему нравится. Но с той поры отец перестал называть ее своей ракетой, и теперь стало ясно, что он рассчитывал на иное, поскольку хотел, чтобы она воспарила к высотам, не удовольствовавшись ролью домовитой жены. «Я справлюсь и с тем и с другим, папа, — проговорила Джулия в тишине, нарушаемой только легким сопением дочки. — Я придумаю, как это сделать».