Привет, красавица

Уильям Ноябрь — декабрь 1983

Уильяму казалось, что теперь он живет подобно завязавшему алкоголику, что осторожно пробирается через каждый день. Свое тело он ощущал как новую обитель, которая может рухнуть от малейшего недосмотра. По утрам он делал отжимания (поначалу всего пять раз) и давно забытые упражнения для колена, некогда предписанные врачом. Колено потешно хрустело, будто жалуясь, что его заставляют сгибаться. Но Уильям, нацеленный на полное восстановление, занимался упорно, не пропуская ни дня.

— Вот приеду, и будем с тобой бегать, — сказал Кент в телефонном разговоре. — Ты должен быть в форме.

Уильям кивнул, сидя в комнате, обстановку которой составляли кровать и кушетка. Стены эти повидали изрядно относительно взрослых личностей, чьи маленькие жизни легко вмещались в тесную квартирку и обязанностью которых было включить сигнал тревоги в случае пожара, дабы студенты покинули общежитие. «Так, еще один после развода», — сказал старик-вахтер, вручая Уильяму ключ и как будто ведя учет причин, по которым бедолаги занимают должность коменданта. «Вообще-то я из психушки», — хотел ошарашить его Уильям, но не стал — чем меньше людей будет знать об этом, тем лучше.

— Я согласен бегать, только не возле озера, — сказал Уильям. Он понимал, что условие излишне, Кент, конечно, держался бы подальше от воды, но хотелось четко заявить о своем нежелании. Прежде он все время поступал против своей воли и так преуспел в подавлении собственных предпочтений, что уже и сам не мог их определить. А потому заявление о том, чего он не хочет, выглядело шагом вперед.

Уильям прибегнул к этой же тактике, когда Цецилия принесла ему портрет Алисы. Осмотрев крохотное жилище — спальню и кухонный закуток, — Цецилия сочла его приемлемым.

— Даже есть книжная полка, но не мешало бы освежить покраску, — сказала она. — Вижу, Сильвия снабдила тебя книгами.

Верно, все книги были в пластиковых обложках и с библиотечным штампом: беллетристика, поэзия и научно-популярная литература, посвященная баскетболу — история этого спорта и биографии игроков.

— Только не шали, Из, — предупредила Цецилия кудрявую годовалую дочку, сосредоточенно осматривавшую незнакомое место.

Казалось, девочка осваивает новое пространство: заглянула под кровать, потрогала кран в ванной. До того как Уильям попал в больницу, Иззи была младенцем, которого носили на руках, а сейчас он с изумлением смотрел на независимого маленького человека, изучавшего его жилище.

— Сильвия спишет эти книги, когда подойдет срок возврата, — сказал Уильям. — Я-то убеждал ее не делать этого, но… — Он пожал плечами.

Честно говоря, Уильям был рад, что сейчас рядом с ним не Сильвия, а ее сестра. С Цецилией ему было проще. Она всегда относилась к нему ровно, и его отношение к ней не изменилось. С Сильвией было иначе. Он как будто подсматривал за ней в щелку, и тут вдруг дверь распахнулась настежь. Уильям сам не понимал, почему так много думает о Сильвии и почему наедине с ней покрывается мурашками. Она приходила часто, и всякий раз его будто пронзало током.

Наверное, все это объяснялось тем, что Сильвия была рядом с ним в самые тяжелые дни. Она сидела возле его кровати, общалась с врачом. Узнала его секреты. Уильям растерялся, когда, очнувшись на больничной койке, увидел Сильвию, но и она, похоже, была в растерянности. Видимо, в тот смутный момент все и началось. Она безоговорочно приняла его даже разбухшим от озерной воды. Это удивляло и продолжало удивлять. За всю его жизнь никто, кроме Кента, не принимал его таким, какой есть, а Сильвия приняла его в том растерзанном виде, когда он мало походил на человека.

— Кухня так себе. — Цецилия нахмурилась, оглядывая раковину, мини-холодильник и плитку. — Даже не знаю, что тут можно сделать.

Уильям считал, что она больше других сестер похожа на Джулию. У нее был такой же пристальный взгляд, но, более любознательная, Цецилия пыталась во всем докопаться до самой сути. Уильям опешил, услышав однажды, как она сказала сестрам: «Мне пофиг, что обо мне думают другие»; он ей поверил, однако сам даже не помышлял о таком варианте жизненной позиции.

— Спасибо за портрет Алисы, но я его не повешу… — Уильям запнулся. — Не хочу.

Цецилия не обиделась; она разглядывала его с тем же вниманием, с каким ее малышка изучала дверную ручку.

— Что, слишком больно?

— Я ей больше не отец.

У Цецилии блеснули глаза — она была рада, что Уильям с ней общается.

— Ты по-прежнему ее отец. Причина твоего отказа — депрессия. И желание успокоить Джулию. Но это не значит, что ты не любишь дочь и не имеешь права видеться с ней.

Уильям рос в несчастливой семье, и его воспоминания о детстве были безрадостны. Он знал, что ребенка может сгубить присутствие в его жизни даже беззлобного отца. Сам он был сформирован родительским горем, точно ледником, что безмолвно ползет по равнине. Для Алисы лучше, если в ее мире будет только свет матери и ни капли отцовской тьмы.

— Я не хочу, — повторил Уильям.

Цецилия смотрела на него, будто оценивая.

— Интересно узнавать тебя после столь долгого знакомства. Ты принял смелое решение. Я не уверена, что правильное, но смелое. В духе Джулии.

Уильям почти улыбнулся ее верному замечанию. Бывшая жена всегда выступала в роли инициатора грандиозных планов и судьбоносных решений. Иронично, что без нее он сам сделал подобный шаг. Уильям едва не сказал, что ничуть не против портрета Джулии на стене, он его не обеспокоит. Брак их распался. На вокзале он распрощался с родителями, а в гостиной — с женой. Уильям был рад, что она уехала из Чикаго. Они оба расстались с прежней жизнью. Но он отринул мысли об Алисе и потому, естественно, отверг ее портрет.

— Я нарисую что-нибудь другое, — сказала Цецилия. — Имей в виду, ты отмечаешь Рождество у Сильвии, понятно? Она говорит, ты что-то бормочешь насчет побыть одному, но это невозможно. Наша семья и так уже чересчур скукожилась. — Она взяла портрет Алисы, стоявший у стены, повесила сумку на плечо и позвала дочку: — Пошли, горошинка.

Иззи вылезла из стенного шкафа. «Пересчитывала мои кроссовки?» — подумал Уильям. Он шагнул в сторону, чтоб дать ей дорогу, но девочка пошла прямо на него и уткнулась ему в колени, обхватила за ноги.

— Молодец, Из, — сказала Цецилия.

Иззи выпустила Уильяма и взяла мать за руку. Они ушли, а Уильям стоял посреди комнаты, пытаясь справиться с дыханием. Он не любил, когда к нему прикасались, и такого он не ожидал.

Уильям с трибуны наблюдал за тренировкой. Он не входил в тренерский штаб, просто помогал. В этом сезоне состав команды подобрался сильный, отличная обойма игроков. НБА была в экстазе от соперничества Мэджика и Бёрда[25], и университетские баскетболисты вдохновенно копировали их передачи без замаха. Тренировка проходила шумно: перепалки, восторженные вопли, когда кто-нибудь из игроков удачно выполнял пижонский финт.

Араш снабдил Уильяма папкой с расшифровками его летних бесед с игроками — по просьбе массажиста Уильям записывал их на диктофон. Сейчас Уильям заметил, что лобастый парень, обладатель самого высокого прыжка (тот самый, что сообщил о колотой ране), время от времени морщится и трогает плечо, болевшее, видимо, после недавнего вывиха. Некоторые игроки, травмированные в прошлом, избегали столкновений, опасаясь, наверное, снова получить сотрясение мозга. Днем Уильям наблюдал за игроками, гонявшими по площадке, а вечером перечитывал сведения о них, понимая, что при хорошей подготовке от него будет больше пользы. Вся эта информация бурлила в нем, порождая беспокойную уверенность, что он может послужить команде как никто другой. Пусть вклад его будет маленьким, почти незаметным, но он будет. Оставалось определить, что же это за вклад.

Уильям упорно перечитывал записи, хотя уставшие глаза уже с трудом различали слова, и в памяти всплывали примечания на полях рукописи. Вместе с другими пожитками, которые вскоре после выписки они с Кентом забрали из камеры хранения, рукопись покоилась в коробке, стоявшей в стенном шкафу. На боку коробки рукой Джулии было написано «Вещи Уильяма». Он был не готов спросить себя, хочет ли что-нибудь добавить в свой труд. Вспоминались только неуверенность в себе и тревога, словно он ступил на тонкий лед. Та же беспокойная нота слышалась в собеседованиях, словно он тревожился за состояние льда под ребятами: «В школе или на каникулах случались травмы? Насколько серьезные? Кто-нибудь оказывал помощь?»

В Рождество он появился у Сильвии, ибо знал, что иначе к нему прибудет кто-нибудь из сестер, а то и все они разом, и не хотел портить им праздник, заставив в снегопад ждать автобуса до студенческого городка. Уильям предпочел бы отметить Рождество вместе с Кентом, но тот уехал в Де-Мойн — знакомиться с родителями своей девушки. Уильям сознавал, что три сестры старались оставаться для него семьей, и он безмерно ценил их доброту, но понимал, что должен прекратить всякие отношения с ними.

Уильям четко представлял, какой должна быть его новая жизнь. Он будет анахоретом. Самый верный способ никому не навредить. Есть работа с баскетбольной командой, дружба с Кентом и крыша над головой. Основная часть его новой жизни будет проходить на баскетбольной площадке, где он станет помогать молодым игрокам не травмироваться, как он сам. Это будет хорошая жизнь, полная смысла и дружбы. Ему не нужны ни семья, ни родственники, и уж точно ему не нужна Сильвия. В автобусе, ехавшем в Пльзень, Уильям пообещал себе, что это его последний вечер с Падавано. Им будет лучше без него.

Уильям привез подарки — пожарную машину для Иззи и три одинаковых женских свитера, впопыхах купленных в магазине студенческого городка. Из-за елки в углу квартира казалась тесной, и Уильям пристроился возле открытого окна, где морозный воздух приятно холодил спину. По комнате ковыляла Иззи, чересчур взбудораженная, чтобы спать. Сильвия приготовила любимое рождественское блюдо Чарли — сэндвичи с индейкой. Сестры были рады собраться вместе, но то и дело кто-нибудь из них поглядывал на входную дверь. Уильям угадал их надежду, что каким-то чудом появятся недостающие члены семьи — Джулия с Алисой, Роза и даже Чарли. До сих пор Падавано никогда не отмечали праздники порознь, и теперь сестрам виделись призраки.

Уильям не спрашивал, но предположил, что Джулия не знает о его участии в праздничном семейном ужине. Он хотел извиниться, что из-за него девушкам опять приходится лгать старшей сестре, но потом решил не создавать неловкость. Не следовало ему приезжать. Потери и призраки ходят за ним по пятам, своим мраком он заливает эту маленькую квартиру.

К нему подошла Эмелин. Как и сестры, она была в подаренном свитере — в бело-лиловую полоску. Троица выглядела командой по непонятному зимнему виду спорта.

— Все хорошо? — спросила Эмелин.

Уильям кивнул и пригубил вино.

— Я скоро поеду домой. Сегодня автобусы закончат ходить раньше.

Эмелин смотрела на него широко раскрытыми глазами, она положила руку ему на плечо. Уильям сообразил, что она слегка пьяна.

— Ты знаешь, что я лесбиянка? Они тебе сказали? Я только недавно начала себя так называть.

Уильям не знал. На мгновение задумался и решил, что это не его дело.

— Ты выглядишь счастливой.

Она и в самом деле так выглядела. Лицо у Эмелин сияло, никогда прежде Уильям не видел ее такой. С самой первой их встречи на баскетбольном матче, когда ей было четырнадцать, в ней угадывалась неуверенность. Она постоянно кого-то опекала и кому-то помогала, но сама оставалась на обочине жизни, словно еще не подошла ее очередь жить. Уильям считал неуверенность свойством ее натуры, но теперь она пропала. Эмелин казалась абсолютно другим человеком.

Она потянулась к уху Уильяма и прошептала:

— Я влюбилась.

У Уильяма будто щелкнуло в голове, щеки опалило жаром, и его омыло столь сильной тоской, что на мгновение ему почудилось, что он заплачет. Фраза «Я влюбилась» пронзила его, точно стрела из прошлого. Он знал, что никогда не любил Джулию по-настоящему, а она не любила его. Теперь в своей новой жизни он обитал на безопасной территории, не имеющей выхода к морю, а любовь была морем. Он предпочитал стабильность, не желая рисковать. Он криво улыбнулся Эмелин, схватил пальто и, пожелав веселого Рождества, вышел из дома. Густой снег приглушал свет городских огней, и Уильям ощутил громадное облегчение, стоя на автобусной остановке. Именно здесь он был своим — в полутьме.

Всего через полчаса после того, как он вернулся в почти пустое общежитие (на каникулы не разъехались только иностранцы и заядлые спортсмены), в дверь его комнаты постучали. Уильям вздохнул, решив, что это, наверное, мающийся в одиночестве студент или пожилой вахтер, рассчитывающий на угощение выпивкой. Он неохотно открыл дверь.

В коридоре стояла Сильвия, на плечах ее таял снег. Она вошла в квартиру и скинула пальто. На ней был полосатый свитер. Уильям растерянно моргнул.

— Как ты здесь оказалась? Приехала следующим автобусом?

Сильвия прошла мимо него в центр маленькой комнаты.

— Думаешь, я не понимаю, что ты делаешь?

— Прости?

— Ты пытаешься отстраниться. От меня, от нас. — Сильвия прикусила губу. — Джулия исчезла, теперь исчезаешь ты.

На стене громко тикали часы. Часть казенной обстановки, они, вероятно, напоминали всем обитателям квартиры, что время проходит. Уильяма кинуло в пот. Сойдясь с Джулией, он потратил немало сил, чтобы войти в семью Падавано. Штудировал руководство сантехника, чтобы заменить проржавевшую трубу под кухонной мойкой. После обеда выдергивал сорняки в огороде Розы. В библиотеке брал поэтические сборники, чтобы понимать, о чем говорит Чарли. Теперь он чувствовал себя виноватым в том, что усилия его оказались столь успешны. Они с женой расстались, но каким-то образом он все еще оставался частью ее семьи. Неделю назад у Цецилии сорвало кран в ванной, она позвонила ему, и он с инструментами помчался к ней. Три сестры Падавано как будто умышленно не замечали истинного положения дел: Уильям не заслуживал семью, которую Джулия покинула вынужденно.

«Пожалуйста, уходи», — подумал он. Тело и мозг тянули его в сумрак, погруженный в воду, где нет переживаний, где все приглушено. Но он больше не мог такого повторить.

— Тебе нельзя здесь оставаться, — сказал Уильям, глядя в сторону. — Правила запрещают после определенного часа принимать гостей женского пола.

— Да ладно тебе.

Про себя Уильям согласился, что отговорка слабая. И сам он слаб. Правда в том, что рядом с Сильвией ему было неуютно, в ее присутствии ему чего-то хотелось. Чего-то не заслуженного, что породит еще больший хаос. Решив отделиться от Падавано, он на самом деле имел в виду Сильвию. Всякий раз, как она входила в больничную палату, у него учащалось сердцебиение. Он знал, что должен отойти от нее. Сделать это было бы легче, если бы в тот последний день она не попросила разрешения взять его за руку. Всю жизнь он себя сдерживал. В детстве кашлял в шкафу, чтобы не огорчать родителей. Студент-середнячок, он вечно запаздывал с ответной улыбкой или рукопожатием. На баскетбольной площадке обретал уверенность, только владея мячом. Он почувствовал облегчение, когда его выбрала сильная женщина-электрогенератор, которая дала ему планы, графики, даже мысли. Он следовал ее указаниям, которые в конце концов увели его так далеко от самого себя, что он перестал быть личностью.

В больнице Уильям позволил себе проникнуться сочувствием к одинокому ребенку, которым он когда-то был, к парню, потерявшему надежду после того, как травма вынудила его покинуть баскетбольную площадку. В больнице он обрел голос, а лекарства способствовали тому, что он, открыв глаза утром, не думал о том, как пережить наступивший день. Теперь целью были относительное здоровье, относительное благополучие и относительное счастье (видимо, такую же задачу ставили перед собой и его врачи). Но когда Сильвия взяла его за руку, он испытал ощущение, о котором и не подозревал. Он держал ее за руку и ощущал себя цельным. Пугающее и прекрасное чувство, что-то переменившее внутри него. Сейчас ему хотелось, чтобы Сильвии не было в этой комнате, чтобы не было этого разговора, но одновременно ему хотелось взять ее за руку. Он снова желал испытать то же ощущение. Желал нестерпимо.

— Сегодня ты избегал смотреть на меня и говорить со мной, — сказала Сильвия. — А пару дней назад я пришла к тебе, но ты притворился, что тебя нет дома.

Он кивнул. Услышав стук в дверь, он выключил свет и притих.

— Тебе нужно оставить меня в покое, — проговорил Уильям. — Тебе нужно ходить на свидания, развлекаться. Я сломанный человек. А ты должна жить.

Если Цецилия слушала его с любопытством, то Сильвия была задумчива.

— Но это противоречит твоей мантре, — сказала она. — Ты не можешь притворяться, что тебя нет дома, если собрался жить без чуши и тайн.

Уильям вник в ее слова. Она права. Он делает ошибки, поэтому ей надо уйти. Дать ему жить тихо, осторожно, одиноко.

— Было бы честнее открыть дверь и сказать, почему не хочешь меня видеть. — Сильвия судорожно вздохнула. Шумный вздох ее напомнил порыв ветра, распахнувший окно. — Я не хочу, чтобы ты прятался, и сама тоже не хочу прятаться.

«Ты вовсе не прячешься, — подумал Уильям. — Я вижу в тебе столько всего, больше, чем в ком-то еще». Это началось тем холодным вечером на скамейке, но и теперь он видел в ней ту же боль. И желание. Уильям так и стоял у двери, Сильвия — возле красного дивана. Уильям вдруг подумал о том, что сейчас делают его родители. Наверное, с бокалами в руках молча сидят перед горящим камином в гостиной. Их лица обесцвечены старостью и несчастьем.

— Так ничего и не скажешь? — тихо спросила Сильвия.

Он смотрел на нее, пытаясь лицом выразить сожаление, потому что не мог говорить, не чувствовал в себе силы нырнуть в водоворот чувств и слов и выдавить из себя хоть звук.

Сильвия расстроенно качнула головой.

— Тогда кое-что скажу я. То, что поняла благодаря тебе. В детстве я мечтала о большой любви, какую встречаешь в романах Бронте. Или Толстого.

Уильям как будто листал фотоальбом — перевернул страницу со снимком изнуренных родителей и теперь смотрел на Сильвию, которая в старинном платье стояла на платформе русской станции.

— Сестры уговаривали меня ходить на свидания, а не заниматься тем, чем занималась я, — целовалась с мальчиками за стеллажами в библиотеке. Но мне не хотелось быть чьей-то девушкой, я не мечтала стать женой. Если не встречу большую любовь, думала я, лучше остаться одинокой, чем вязнуть в банальных отношениях. Я не хотела притворяться счастливой. — Сильвия потрясла руками, словно высушивая их после мытья. — И вот что я поняла: я думала, что ношусь со своей мечтой, потому что я романтик и меня ждет грандиозная жизнь, но это было не так. Я нафантазировала мечту, оттого что боялась реальной жизни, а мечта моя была слишком далекой от нее. Я никогда не видела подобную любовь. Родители друг друга любили, но не так, и были несчастны. Как и все другие пары, жившие по соседству. А ты когда-нибудь видел такую любовь?

Уильям качнул головой. Он женился из страха — боялся, что сам не одолеет взрослую жизнь. В Джулии он искал скорее родителя, а не партнера по жизни. Стыдно, но это правда.

— Я не надеялась встретить такого человека, как мой отец, который меня по-настоящему поймет. Который бы увидел, как я смотрю на мир, понял, что значат для меня книги, образ моих мыслей. Человека, который разглядел бы лучшую версию меня и заставил бы поверить, что я смогу стать такой. — Сильвия заморгала, словно сдерживая слезы, и сжала кулаки. — Я сочла, что такая любовь — сказка и такого человека не существует. Значит, нужно радоваться, что мечта все-таки была, а я могу спокойно жить со своими сестрами. — Она пристально смотрела на Уильяма, и он понял, что пропал. Он не мог сдвинуться с места — его охватил огонь.

— Я вижу тебя всю, — едва слышно сказал он.

— Я знаю. Поняла, что есть такой человек, когда прочла твою рукопись. И когда держала тебя за руку.

Уильям вспомнил слова Эмелин «Я влюбилась».

— Это невозможно, Сильвия. — На этот раз голос его прозвучал твердо — он должен все прояснить, вырваться из самого центра полыхающего огня.

«Я был женат на твоей сестре», — подумал Уильям. Лучше бы он не встречался с Джулией Падавано на университетском дворе, прошел бы мимо, оставив ее в покое. Уже тогда он понимал, что с ним что-то не так, только не знал, что именно и что с этим делать. Восемнадцатилетняя Джулия возникла, как путеводная звезда, и он воспользовался ее светом, чтобы разглядеть дорогу перед собой.

— Я могу уехать из Чикаго, — произнес Уильям, но, еще не договорив фразу, понял: если он покинет сестер Падавано, студенческий городок, Араша и баскетбольную команду, то рассыплется на мелкие кусочки, которые уже не собрать вместе. — Послушай, есть же другие парни, — добавил он в отчаянии. — Найди того самого. Продолжай искать.

— Другого парня нет. Ты — единственный.

— Я этого не заслуживаю. — Уильям говорил об этой минуте и этой женщине, которая подошла к нему и взяла его за руку. Его пронзило тепло.

— Я заслуживаю. — Встав на цыпочки, Сильвия его поцеловала.