Привет, красавица

Уильям Ноябрь 1982 — март 1983

Уильям неуклонно соблюдал заведенный порядок: завтрак, поход в магазин за продуктами для Джулии, прочие неотложные домашние дела. Он старался угодить жене и восстановить свои позиции, утраченные из-за собственного просчета. Вопреки ожиданиям, Джулия не оценила его уход с должности еще до окончания семестра. На кафедре с пониманием отнеслись к просьбе ассистента об отпуске, тем более что была масса аспирантов, готовых занять преподавательское место. Узнав обо всем постфактум, жена, не любившая сюрпризов, запаниковала, и Уильям понял, что совершил ошибку. Джулия нуждалась не только в любви и внимании, ей требовался добытчик средств к существованию, хотя у них оставалось еще достаточно денег, подаренных на свадьбу, и она не знала о чеке, спрятанном в ящике комода, — Уильям не собирался его обналичивать и сохранил на черный день. Как выяснилось, Джулия не особо нуждалась в обществе мужа — в периоды хандры она обращалась к поселившейся у них Сильвии. Это было вполне понятно, но еще больше обескураживало, поскольку выходило, что Уильям облажался по всем статьям.

После завтрака он вымыл посуду и спросил жену, не нужно ли ей чего. Джулия помотала головой и, проводив его к дверям, поцеловала в щеку, что стало знаком ее лишь временной разочарованности в супруге. Уильям отправился в университетскую библиотеку, где готовился к вечерним занятиям. На пути к своему любимому закутку он миновал старого профессора истории, на лекциях которого познакомился с Джулией. Старик его не узнал, но Уильям не обиделся. Похоже, профессор, у которого слезились глаза и текло из носа, заканчивал свою преподавательскую карьеру. Интересно, подумал Уильям, увлекают ли его темы собственных лекций? Появляются ли свежие мысли о пакте Молотова — Риббентропа 1939 года и падении Берлина? Или все это стало просто текстом заученной роли?

Когда наступило время обеда, Уильям прошел в спортивный корпус. Усевшись на трибуне перед баскетбольной площадкой, он раскрыл пакет с сэндвичами. Иногда в зале шли занятия, на которых тренер призывал студентов самого разного телосложения и тренированности выполнить гимнастические упражнения. Порой появлялся кто-нибудь из баскетбольной команды, желавший лишний раз потренироваться. Уильям знал всех игроков, кроме новичков, и временами, покончив с сэндвичами, поддавался уговорам сделать пару бросков с угла. Он знал, что колено его не выдержит разворота и даже короткой пробежки, поэтому, стоя на месте, раз за разом исполнял дальние броски, сопровождаемые одобрительными возгласами бывших товарищей по команде. Мяч опускался в корзину, и Уильям, пытаясь усмирить дыхание, притворялся, будто он по-прежнему в полном порядке.

С мячом в руках он забывал о смерти тестя, о свояченице, поселившейся на его кушетке, о своей оторопи, всякий раз возникавшей при виде жены. Не то чтобы беременность сильно изменила Джулию, но она уже не была той девушкой, на которой он женился. Раздавшаяся в бедрах, часто краснолицая, она, прекрасная и полная жизни, следовала от зачатия к родам неизменным курсом, который не отыщешь ни на одной карте. Уильяму хотелось спросить: «Где ты? Ты знаешь, куда идешь? Уверена, что не сбилась с пути?»

Даже себе он боялся признаться, что вовсе не помышлял о ребенке. Он влюбился в Джулию и до сих пор плыл в океане благодарности за возможность каждую ночь спать и каждое утро просыпаться рядом с ней. В этом отношении супружество было абсолютно ясным. Но сотворить и взрастить нового человека — совсем иное. Узнав о беременности Джулии, он сказал, что невероятно счастлив, ибо так полагалось, но вообще-то не представлял себя отцом. Попытки вообразить себя с младенцем на руках неизменно заканчивались размытой картинкой. Наверное, ему следовало выразить свои сомнения в разумности планов Джулии, но та, заявив о собственных намерениях, весь следующий месяц встречала его с работы голой. Глядя на нее в наряде Евы, он уже не мог, да и не хотел взвешивать все за и против отцовства.

Теперь Уильям обитал с беременной женой и свояченицей, виноватой мышкой пробиравшейся в его квартиру. Он больше не расслаблялся на кушетке, ставшей кроватью Сильвии. За едой Уильям штудировал учебники и конспекты, стараясь запомнить движущие силы того или иного периода американской истории. Иногда, проснувшись ночью и не обнаружив рядом жены, он отправлялся на поиски и находил ее спящей в обнимку с Сильвией. Глядя на сестер, Уильям чувствовал странную одинокость. Они смотрелись по-настоящему близкими людьми, и Уильям, возвращаясь в пустую кровать, думал о том, что, наверное, здесь посторонний он, а не его свояченица.

После ланча в спортзале Уильям вернулся в библиотеку и стал читать о панике 1893 года[18]. В самом начале занятий в аспирантуре его научный руководитель, профессор с испытующим взглядом, с неизменным галстуком-бабочкой, ни секунды не сидевший на месте из-за переполнявших его эмоций, спросил, что Уильяму воистину по сердцу в избранном им историческом отрезке. Услышав вопрос, Уильям почувствовал, как все его внутренности словно окаменели. Он помертвел, ибо ему не приходило в голову, что от него ожидают любви к предмету изучения. Наконец он что-то промямлил о великих переменах между 1890-м и 1969-м — «позолоченный век», две мировые войны, движение за гражданские права, — но было поздно. В глазах профессора промелькнуло смятение, он явно был ошеломлен тем, что молодой человек напрочь лишен страсти к истории.

Часто Уильям, уже покончив с обедом, задерживался в спортзале. Его ждали главы, которые надо было прочесть к вечерним занятиям, но он оттягивал возвращение в библиотеку. Однажды на площадке появился массажист Араш и, заметив Уильяма, подсел к нему.

— Как твое колено? — спросил он.

— Прекрасно. — Уильям всегда так отвечал на вопрос о его самочувствии и считал, что не лукавит, ибо колено все же сгибалось, позволяя передвигаться. Болело оно постоянно, сильнее всего ночью, но мужчине не пристало признаваться в своих болячках. Да и кому какое дело? Здоровая нога ему теперь без нужды. Преподавать можно и сидя. Физическая форма уже почти не имеет значения.

Араш внимательно посмотрел на него:

— Говорят, ты поступил в аспирантуру? Молодец, поздравляю.

— Откуда вы знаете? — опешил Уильям.

Массажист усмехнулся:

— Мы приглядываем за своими ребятами. А ты в моем списке травмированных. Мы, знаешь ли, не бессердечны и отслеживаем перемены в жизни всех наших игроков. Иначе как послать им открытку по случаю знаменательного события?

Уильям задумался. Столь неожиданное внимание напомнило ему о Чарли. Похороны тестя стали первыми в его жизни. На панихиде все говорили о душевной щедрости Чарли к соседям и сослуживцам. Подвыпившая троица рассказала, как он помог умилостивить злого домохозяина. Уильяма подмывало встать и рассказать, что Чарли был отличным водителем, только скрывал свою умелость, хотя, может, его жену и дочерей это просто не интересовало. Хотелось спросить: сколько еще всего прочего он предпочитал держать в тайне от нас? Ничего этого Уильям не сказал, лишь смотрел, как час за часом все больше каменеет Роза, а на лице его красавицы-жены все отчетливей проступают испуг и горе.

После того как покойного предали земле, Джулия решила навестить Цецилию с малышкой, которую тотчас всучили Уильяму. Он еще никогда не держал на руках младенца, но сестры беззаботно болтали, словно были в нем абсолютно уверены. Девочка на него посмотрела и сморщилась, явно готовясь заплакать. Невероятная малышка была завернута в одеяло, скрывавшее ее ручки-ножки. Она показалась очень горячей. Может, у нее температура? Или ей жарко в одеяле? Уильям сел на стул, чтоб малышке было не так высоко падать, если вдруг он ее уронит, а потом вообще сполз на пол. Сестры засмеялись, но смотрели ласково и сами уселись рядом с Уильямом, словно в одобрение его правильных действий.

— Прекрасное завершение атаки, — сказал Араш, глядя на площадку. — Я про того новичка, тяжелого форварда. Отличная замена Кенту. Он хорошо начинает.

— А кто вместо меня?

Араш пошарил взглядом по паркету.

— Вон тот новенький неплох в подборах. Всех расталкивает, но не так умен, как ты. — Массажист покивал, будто подтверждая собственную оценку. — Ты читал «Перерывы в игре»?[19]

— Что это?

— Книга про умных парней вроде тебя, которые мыслят в игре. Они прокручивают в голове варианты, точно киноленту, и выбирают наилучшую позицию. Великие баскетболисты всегда играют, как в шахматы. Почитай, рекомендую.

Уильям постарался впитать каждое слово, зная, что потом еще не раз мысленно воспроизведет этот разговор, которого так давно ждал. Казалось, нынешняя жизнь его состоит из маленьких огорчений и неудач, а ему по-прежнему хотелось быть членом команды, баскетболистом с хорошим видением игры. Нахлынуло воспоминание: он, десятилетний, стоит на баскетбольном пятачке в парке, ребята, позвавшие его играть, разбежались, им пора обедать, и маленький Уильям безмолвно заклинает их: Возвращайтесь!

Наступил декабрь. Джулия и Уильям, дождавшись ухода своей квартирантки, в очередной раз затеяли уже давний спор.

— Нам нужно переехать в другую квартиру, пока я не стала огромной, — сказала Джулия. Ввиду скорого прибавления семейства они имели право на жилье с двумя спальнями. — Я хочу, чтобы все было готово. Нам нужно место для кроватки и пеленального стола. В следующем месяце ты опять начнешь преподавать, а значит, надо использовать маленькое окно в твоей занятости. Что ты так смотришь?

— Как — так? — Уильям постарался сделать бесстрастное лицо.

— Словно ты ошеломлен. Ты понимаешь, что в апреле у нас будет ребенок?

— Конечно, понимаю. Я просто считаю, что нам и здесь хорошо. Тебе же всегда нравилась эта квартира. Давай останемся тут до конца учебного года, а летом переедем.

Джулия раздраженно округлила глаза.

— Теперь с нами Сильвия, здесь стало тесно, а так она будет спать в детской. Я удивляюсь, почему ты споришь со мной.

Уильям не смог бы объяснить, отчего всеми силами старается оттянуть переезд. Жена не поймет. Про себя он думал: «Если не переезжать, то и ребенок не родится, поскольку для него не будет пространства». Новое жилье, расположенное в соседнем здании, не сулило особых перемен в быту, но из-за смерти тестя, растущего живота жены и оккупации кушетки свояченицей вся жизнь казалась ненадежной. Уильям хотел просыпаться в нынешней спальне и, позавтракав двумя тостами с клубничным джемом, отправляться в библиотеку, дабы сидеть в своем любимом закутке за столом, на котором книги разложены строго в установленном порядке. Он хотел проводить обеденный перерыв в спортзале (иногда с Арашем) и вспоминать, каково это — мчаться по площадке, ведя мяч, а после вечерних занятий возвращаться домой к женщине, от которой был без ума всего несколько лет назад. Ритм заведенного порядка наделял его относительным душевным покоем, и потому ответом жене, говорившей о необходимости перемен, был лишь пустой взгляд, хотя она, в отличие от Уильяма, поступала разумно.

Появившись в зале со своим неизменным ланчем — суп и ржаная булочка, — Араш подсаживался к Уильяму и говорил с ним как с коллегой, за что тот был весьма признателен.

— Меня беспокоит Патерсон. — Массажист кивнул на парня-второкурсника, атакующего защитника, который, подпрыгивая на месте, дожидался своей очереди перед кольцом.

— У него неплохой бросок, — сказал Уильям. — Вы не согласны?

— Техника хорошая, спору нет, но глянь на его приземление.

Уильям проследил, как долговязый парень обводит три конуса и забрасывает мяч в корзину.

— Постарайся все увидеть будто в замедленной съемке. В трех следующих подходах наблюдай за его движениями поэтапно.

Уильям не понял, что хотел сказать массажист, но затем минут двадцать внимательно следил за игроком, пытаясь отметить все по отдельности: наклон корпуса в пробежке, положение ног в развороте, раскрепощенность тела в прыжке к корзине. И вот в четвертом подходе он увидел, как Патерсон, исполняя бросок, прогибается в пояснице, из-за чего, приземляясь на площадку, теряет баланс. Уильям поделился своим наблюдением с Арашем, и тот кивнул:

— Верно. Я думаю, парню надо укреплять голеностоп, у него, похоже, слабые связки. Знаешь, история с тобой заставила меня пересмотреть свою работу. Теперь я стараюсь узнать о прежних травмах игроков. Владея такой информацией, я смогу помочь им восстановиться. Беда в том, — массажист сморщился, — что они врут, отвечая на вопрос о былых повреждениях.

— Наверное, боятся, что их сочтут проблемными и не допустят к игре.

— Вот именно. Дурачье.

Уильям кивнул, оглаживая травмированное колено.

— В этом семестре я не преподаю, начну только через месяц, — сказал он. — У меня есть свободное время. Ничего, если я изредка понаблюдаю за вашей работой? Незаметно.

Араш глянул на него, и Уильям вдруг сообразил, что в общем-то ничего не знает об этом человеке, больше десяти лет оттрубившем массажистом в университетской команде, — женат ли он, есть ли у него дети, где живет, откуда родом. Изучение истории — это исследование того, что окружает значимое событие. Никто и ничто не существует в вакууме. Чарли в домашнем кресле — лишь один срез пласта, а панихида выявила женщину на автобусной остановке, друзей-собутыльников и любителей поэзии, симпатичных сослуживцев по ненавистной работе. Злобных родственников, оглушенных горем дочерей.

— А как же твои занятия в аспирантуре? — спросил массажист.

— Я подстроюсь.

Араш перевел взгляд на площадку.

— Мешать не буду. — Уильям сжался от безысходности, прозвучавшей в голосе, и осознания, что он и впрямь в отчаянии. Когда он смотрел на игроков, душа его приоткрывалась. Он хотел как можно чаще бывать в спортзале. Ему нужен этот крохотный шанс почувствовать себя в норме.

— Было бы здорово, — сказал Араш. — Я воспользуюсь твоей помощью.

Уильям пожалел о сделанном уже в тот миг, как передал Джулии свои записи. Если б не смерть Чарли, он бы не уступил ее настойчивым просьбам, но теперь не хотел еще больше расстроить жену. К тому же он себя чувствовал в долгу перед ней за ее неохотное согласие остаться на старой квартире до конца учебного года.

— Работа еще нечитабельная, — сказал Уильям. — Ты не поймешь, что там к чему. Это черновик, бессвязные наброски.

— Я это учту. Спасибо, что позволил взглянуть, я очень рада.

Следующим утром он увидел, как Джулия, сидя за кухонным столом, переворачивает страницы его сочинения, но потом уже ни разу не застал ее за чтением. Через пару дней рукопись снова попалась ему на глаза — она выглядывала из бумажного пакета, брошенного на кушетку, и Уильям содрогнулся от того, что его детище выставлено на всеобщее обозрение. Казалось, он отдал Джулии путаницу, царившую в его голове и, видимо, душе. Записи эти велись уже почти пять лет, но урывками. Сам Уильям не считал свою работу книгой, как ее называла жена. Для него это было просто занятие, за которое он взялся, напуганный временами возникавшей в нем абсолютной тишиной. Баскетбол — шумная игра, в каждый миг полная скорости, прыжков, бросков, защиты, перехватов, и ее описанием Уильям маскировал собственное внутреннее безмолвие. Вспоминая стук мяча о площадку, он воображал, что это биение его сердца.

Вернувшись с изнурительной тренировки, он писал о знаменитых матчах. Живописуя фирменный стиль великих игроков — ложный замах Оскара Робертсона[20] или бросок крюком Карима Абдул-Джаббара[21], — Уильям весь покрывался мурашками, ощущая некое облегчение, ибо в такие моменты нарушалась та самая глубинная тишина. Однако повествование, следовавшее по ухабистой тропе его восторженности, получалось сбивчивым. Он знал, что жена не поймет его писанины, и, вручая ей рукопись, чувствовал, что словно теряет часть себя. Шли дни, но Джулия молчала и только старательно избегала его взгляда. Туман, когда-то возникший от боли в размозженном колене, вернулся и застил обзор, точно шапка облаков у вершины горы. Все ужасно — и книга, и он сам.

Наконец одним вечером Джулия, собираясь спать, отдала ему рукопись и сказала:

— Хороший труд!

Уильям закрыл глаза, чтобы не видеть ее вымученной радостной улыбки.

— Не надо. Это неправда. Так, писанина для себя. Извини, что она не добудет мне должность.

— Для этого книга не нужна. Мы подыщем тебе работу.

Опять заклубился туман, порождая злость на жену, которой приходилось изображать веру в его талант, скрывая опасение, что в упряжке ее оказалась запаленная лошадь. Уже не впервые Уильям видел эту деланую улыбку и ненавидел себя за то, что ставил близкого человека в подобное положение. Туман превращался в непроглядную мглу.

— Очень интересные примечания, — сказала Джулия. — Весьма необычные.

— Пойду попью. — Уильям выбрался из постели и торопливо прошел в гостиную, но попятился, увидев Сильвию на кушетке. Он совсем забыл про нее и вообще обо всем на свете.

Сильвия тоже растерялась и ойкнула.

— Прости, что я так влетел, — виновато пробормотал Уильям.

— Все в порядке? — спросила Сильвия.

Что-то в ее тоне заставило Уильяма помешкать с ответом. Он представил жену и свояченицу, спящих в обнимку. Ему очень нравилось, что они так заботливы друг к другу. Одним из качеств Джулии, вызывавшим его безмерное восхищение, было ее отношение к семье. Вообще-то она ничего не делала в одиночку, ибо четыре сестры были так близки, что черпали силы друг от друга и всегда могли подменить ту, кто оказался слабее. Джулия — организатор и вожак, Сильвия — читатель и голос рассудка, Эмелин — воспитатель, Цецилия — творец.

Нынче Джулии было не до чтения, и она, конечно, попросила сестру ознакомиться с рукописью. Это отнюдь не предательство, но всего лишь стремление как можно лучше справиться с задачей — любовь и амбиции одной вкупе с навыками в литературной критике другой.

Размышляя об этом в дверях полутемной гостиной, Уильям слышал, как за его спиной беспокойно ворочается Джулия. Он всегда сознавал, что женился не только на ней, но и ее семье. В самом начале их отношений Джулия пришла к нему на игру вместе с сестрами, давая понять, что она — только часть целого, и он это принял. Официально Джулия взяла его фамилию, но, по сути дела, он сам стал Падавано. В этой квартире самый крепкий союз был между двумя сестрами, засыпавшими в объятиях друг друга.

Словно забыв о том, что она в ночной сорочке и с распущенными волосами, Сильвия сидела на кушетке, точно гостья, вперив в Уильяма такой же встревоженный взгляд, каким жена его сверлила ему спину.

Спасаясь от их глаз, Уильям ушел в кухню. Он хотел побыть один и продышаться. Обхватив себя руками, Уильям уткнулся головой в дверцу холодильника. Дышалось тяжело, словно он провел на площадке весь час игры, в которой его команда уступала с разгромным счетом. Неважно, сколько еще минут осталось на табло, нет ни малейшего шанса отыграться.

В январе начался новый семестр, и Уильям опять стал преподавать, что не отменяло его занятий в аспирантуре. Джулия явно обрадовалась притоку денег и даже устроила маленький спектакль, когда муж принес первое жалованье. Радость ее доставила удовольствие, однако теперь Уильям был так загружен, что расходовал силы экономно, дабы выдержать весь нескончаемый день. На кафедре сочли, что преподающим аспирантам полезно отвлечься от темы собственной диссертации, и потому Уильям читал выпускному курсу «Историю Древнего Египта». Каждая лекция требовала серьезной подготовки, и он ощущал постоянную усталость, даже если высыпался. Отправляясь на занятия, Уильям обрел привычку перед входом в аудиторию резко встряхивать головой, чтобы запустить этакий внутренний движок, позволявший улыбаться и, кивая, конспектировать речь профессора. Более мощный мотор требовался, когда он сам выступал в роли преподавателя. У него учащалось сердцебиение, и казалось, что минуты, окрыленные его волнением, вылетают в распахнутое окно. Уильям постоянно смотрел на часы, удостоверяясь, что не скачет по верхам, и все равно не мог верно рассчитать время. Хороший преподаватель закругляется одновременно со звонком, следуя своему внутреннему хронометру, которым Уильям так и не обзавелся.

Поздним вечером вернувшись домой, он как мог старался поладить с женой и видел, что и она стремится к тому же. Однако Уильям знал, что знакомство с рукописью испортило ее мнение о нем бесповоротно. «Книга» издавна маячила этакой громадой — сперва Джулия ею восхищалась, считая знаком зрелости и трудолюбия своего избранника, а позже она помогала ей затушевать беспокойство из-за отсутствия у него личных планов и устремлений. Джулия рассчитывала найти в этом труде подтверждение, что не ошиблась с выбором мужа. Но, прочитав его, поняла, что все же промахнулась. Уильяма это страшило, и он себя чувствовал так, будто шагнул с утеса, не зная, во что превратится, достигнув земли. Он все время думал, не сказать ли жене, что поймет ее желание уйти от него. Но беременность Джулии, уже очевидная, загнала ее в ловушку. И его, кстати, тоже, ибо с каждым днем он все дальше отходил от образа мужчины, выбранного ею в мужья, а увеличение их семьи только приближалось.

Нынче Джулия рассказала, что была на врачебном осмотре, и предложила потрогать свой тугой живот. Уильям положил ладонь на указанное место, но, видимо, не успел придать лицу нужное выражение, изгнав боязливость. Джулия вздохнула и, глядя в сторону, сказала, что хочет спать. Уильям предпочитал вечера, когда она не пыталась завязать разговор, а только махала рукой с кушетки, где уже умостилась с сестрой, даже не думая встать, чтобы накормить мужа ужином и расспросить, как прошел его день.

— Ты не рад этому ребенку, — однажды сказала Джулия безапелляционным тоном.

Уильяму понадобилась секунда-другая, чтобы вспомнить значение слова «радость».

— Я рад, — сказал он и сам почувствовал, что вышло неубедительно. — Прости.

— Прекрати извиняться! Знаешь, порой мне кажется, что это мы с Сильвией ждем ребенка, а ты здесь просто квартирант.

В глазах Джулии полыхал вызов, она ждала ответной обидной реплики, но Уильяма хватило лишь на то, чтобы изобразить скорбное лицо.

Однажды поздним вечером Уильям, возвращаясь домой, заметил женщину на скамейке. Он не сразу понял, чем она привлекла его внимание, но потом узнал в ней Сильвию. Сердце его встрепенулось. Уильям хотел перейти на другую сторону улицы и свернуть за угол, однако опоздал — Сильвия его заметила.

Последнее время он избегал Сильвию и, столкнувшись с ней в квартире, всякий раз думал: «Она прочла мои дурацкие примечания». От этой мысли хотелось провалиться сквозь землю. Наверняка Сильвия пришла в ужас, ознакомившись с рукописью, в которой больше не добавилось ни строчки, ибо с тех пор она так и покоилась в пакете.

— У меня нет ключа от квартиры, — сказала Сильвия, не вставая со скамьи. — Забыла в библиотеке.

Уильям отметил ее усталый вид и вспомнил, что она тоже занимается вечерами. Он глянул на часы — почти десять.

— И что ты собиралась делать?

Сильвия пожала плечами:

— Да вот, все прикидывала. По телефону звонить нельзя, разбудишь Джулию, и ты, наверное, еще не вернулся. Ладно, думаю, посижу еще немного, пока не замерзну, а потом автобусом поеду ночевать к миссис Чеккони.

Уильям присел на скамейку.

— Что ж, проблема решена, поскольку у меня есть ключ.

— А еще я любовалась звездами, — улыбнулась Сильвия.

— Что? — Уильям не сразу понял, о чем она говорит, но потом запрокинул голову. Ага, вон они.

— Звезды — это не твое?

«Странный у нас разговор», — подумал Уильям, однако заведенный порядок уже был нарушен, а в уличной темноте общаться с Сильвией казалось легче, нежели при свете дня.

— Почему? — сказал он. — Я совсем не против звезд.

Они помолчали, глядя в небо.

— Я сильно тоскую по отцу, — проговорила Сильвия. — Все жду, когда же полегчает.

Уильям понял, что она плачет; у него перехватило дыхание, когда он заметил слезы, запутавшиеся в ее ресницах. Его поразило, что печаль пронизывает всю ее, целиком, каждую ее черту. Он никогда не видел, чтобы человек так отдавался одному чувству.

Смерть отца нанесла рану Сильвии и подкосила Джулию. Выходит, Чарли был неотъемлемой частью всей семейной конструкции. Уильям тоже по нему скучал. Как-то раз тесть попросил растолковать ему правила баскетбола. На листке бумаги Уильям начертил план площадки, рассказал о позициях игроков. Чарли сосредоточенно слушал и кивал.

— Наверное… тяжело пережить такую потерю, — сказал Уильям.

— Я не ожидала… — начала Сильвия и осеклась, — что буду помнить об этом каждую минуту. Никогда не думала, что одна потеря так опустошает.

Уильям задумался над ее словами.

— Выходит, все связано.

В ответ Сильвия неопределенно хмыкнула.

Уильям откинулся на спинку скамьи. У него возникло странное ощущение, что кровь значительно ускорила бег по сосудам. В конце улицы показался полицейский.

— Ты выглядишь усталым, — сказала Сильвия.

Уильям повернул голову и наткнулся на ее прямой взгляд. Казалось, она смотрит ему в самую душу и видит его истинного. Он и не знал, что такое возможно. Во взгляде Джулии всегда читалось желание рассмотреть в нем мужчину своей мечты, она даже не пыталась увидеть его настоящего.

Уильям опять подумал о Чарли, которому было интересно узнать, каков его зять на самом деле. Затем мелькнула мысль о родителях. Когда-нибудь они смотрели ему в глаза? Не припомнить. Наверное, мать отворачивалась, кормя его грудью. Видимо, потому-то ему и трудно представить себя отцом, что собственные родители всегда избегали его.

Уильям судорожно вздохнул. Что еще за мысли такие? В свете чужого внимания он как будто увидел себя яснее. Да еще эти яркие звезды. Вызывающе яркие.

— Последнее время я сильно устаю, — сказал Уильям, и свой голос показался ему чужим.

— Я тоже.

— Ты же потеряла отца и родной дом. — Прежде Уильям о том не думал, но сейчас верные слова находились сами собой.

— Да. — Голос Сильвии дрогнул.

В груди Уильяма тоже что-то дрогнуло, он испугался, что вот-вот расплачется. Но это было совершенно непозволительно, они и так уже слишком разоткровенничались. Уильям встал и отрывисто бросил:

— Пошли домой.

Через пару дней огорченная Джулия сообщила, что сестра нашла себе жилье и съезжает от них. «В этом есть и моя вина», — подумал Уильям, чувствуя, как закололо в груди. В тот вечер на скамейке что-то произошло, и с тех пор ему стало еще труднее продираться сквозь ежедневную рутину. Он чуть не расплакался перед свояченицей, хотя не позволял себе такого даже в детстве, память сохранила лишь единичные случаи, когда маленький Уильям давал волю слезам. Видимо, он оттолкнул Сильвию своей открытостью. Что и понятно: сочетание его странных примечаний с поведением на скамейке оказалось чересчур (нужное слово не подбиралось), и у девушки лопнуло терпение.

Месяц спустя Роза объявила о своем переезде во Флориду, и на другой вечер сестры Падавано собрались у Джулии. Уильям хотел быть полезным, только не знал чем. Устроившись в кресле, он смотрел на одинаково хмурившихся девушек, которые, не в силах усидеть на месте, расхаживали по гостиной, передавая друг другу брыкавшуюся Иззи.

— Она рвется ползать, — извиняющимся тоном пояснила Цецилия.

— Понятное дело. — Джулия говорила одышливо, большой живот мешал ей вдохнуть полной грудью. — Малышка гениальная.

Никто не улыбнулся, все, согласные с такой характеристикой, восприняли ее всерьез.

— Что мы можем сделать? — сказала Эмелин. — Если мама решила уехать, ее не остановишь.

— Может, ей там не понравится и она вернется, — предположила Сильвия.

Когда она вошла в квартиру, Уильям коротко взглянул на нее и они кивнули друг другу, словно передавая кодовое сообщение: «Мы оба приоткрылись, но с нами все в порядке». После того как Сильвия съехала, Уильям старательно избегал встреч с нею наедине. Он наконец-то обрел некоторое душевное равновесие, позволявшее одолевать день за днем, и не хотел его потерять. Кроме того, в тот вечер чувства Сильвии были так оголены, что он испытал неловкость, словно застал ее раздетой. Уильям не понимал, что между ними произошло, но ощущал некую опасность, этакий сверкающий кинжал, способный рассечь его, как бумажного.

Он разглядывал других участниц собрания. Никто из них не бывал во Флориде и не летал на самолете. А Роза уже купила билет. Утром Уильям заглянул в раздел недвижимости местной газеты и увидел, что дом ее выставлен на продажу по неожиданно высокой цене.

— Невероятно, что она уезжает сейчас, не дождавшись моих родов, — сказала Джулия.

Сильвия передала ей малышку, и она, поцеловав девочку, уткнулась носом в ее шею.

Три сестры удрученно смотрели на своего предводителя, на сей раз не имевшего никакого плана. Уильяма охватила досада — они ждали, что его жена, которая страдала от бессонницы и болей в пояснице, опять все уладит. «У меня такое чувство, будто ребенок меня вытесняет», — за завтраком пожаловалась Джулия. Дискомфорт и отечность стали ее неизменными ежедневными спутниками.

— В зрелом возрасте многие люди, уйдя на покой, перебираются на юг, — сказал Уильям, отметив, что в этой обстановке его низкий мужской голос прозвучал странно. — Ничего необычного. Новость вовсе не плохая, просто для вас неожиданная.

Возникла пауза. Сестры отводили глаза. Уильям подумал, что слова его, видимо, не имеют веса, поскольку его собственное семейное древо засохло безвременно. Либо ему отказано в доверии просто потому, что он, наподобие Чарли, всего лишь мужчина в кресле.

Уильям опустил взгляд на свое увечное колено.

— Вы не голодны? — спросила Джулия. — У нас есть паста, можно приготовить яичницу.

— Год выдался трудным… — Эмелин как будто выступала с речью, еще не вполне подготовленной и освоенной. — Но мы справимся. Будем заботиться друг о друге. В колледже я перейду на вечернее отделение, чтобы работать в детском саду полный день, и мне уже прибавили зарплату. Скоро мы с Цецилией сможем снять себе жилье.

— В этом садике я расписываю стены, — сказала Цецилия. — Если моя работа понравится, получу заказы от других садиков и, возможно, школ.

— У нашей семейной пары все хорошо, — Эмелин кивнула на Джулию с Уильямом, — а Сильвия вот-вот станет лучшим на свете старшим библиотекарем.

— Пока что у нас все идет неплохо, — осторожно сказала Сильвия, словно боясь сглазить перспективы.

— Ничего, прорвемся, — поддержала ее Джулия.

Уильям, растроганный тем, как сестры мгновенно сплотились, пошел на кухню поставить воду для пасты. Стоя перед раковиной, он чувствовал себя одиноким инвалидом с колотящимся сердцем. Уильям сварил пасту, добавил соус «маринара», заранее приготовленный Джулией и хранившийся в холодильнике, и отнес кастрюлю в гостиную. Эмелин вскочила, чтобы расставить тарелки, разложить вилки.

— Спасибо. — Взгляд Джулии светился признательностью.

— Пойду прогуляюсь, — сказал Уильям. — Я ненадолго.

Иззи вдруг издала радостный вопль, и сестры, еще глядевшие вслед зятю, расцвели улыбками, как будто адресованными ему. Уильям вышел из ярко освещенной квартиры и, оказавшись в лиловых сумерках, облегченно прикрыл глаза. Он подумал, не взять ли свою рукопись, но тогда пришлось бы вновь появиться перед сестрами, чего совсем не хотелось.

Уильям посмотрел на часы — сейчас в спортзале товарищеский матч или поздняя тренировка. Широкими шагами он пересек двор, жадно вдыхая вечерний воздух. Со своего обычного места на трибуне он станет наблюдать за пробежками, прыжками и приземлением молодых игроков, высматривая изъяны в физической форме, дабы предотвратить их возможные травмы.