Привет, красавица

Алиса Ноябрь 2008

В доме теток Алиса чувствовала себя неуклюжим астронавтом, который в скафандре высадился на планете с неведомой атмосферой и непознанным рельефом местности и должен следить за каждым своим движением. Ее нормальная спокойная жизнь оказалась перечеркнута, и она понятия не имела, как себя вести, что думать и что говорить. Тетушки то и дело обнимали ее. Эмелин и Цецилия были похожи и не похожи на ее мать. Эмелин точно так же целовала ее в щеку, а голос Цецилии был почти один в один с голосом Джулии. Иззи так радовалась, что было ясно — она всю жизнь ждала кузину. Она говорила и говорила, и Алиса подумала, что, видимо, так Иззи пытается заглушить грусть. Она рассказывала семейные истории и строила планы на будущее, частью которых была и Алиса. Тетушки тоже держались так, словно ее приезд был неизбежен, словно она отлучилась по делам, ужасно задержалась, но вот наконец-то вернулась домой. Спать ее положили в комнате Иззи, где стояли две кровати.

— После того, что случилось, мы не должны оставаться одни, — сказала Иззи.

«Что случилось?» — чуть было не спросила Алиса, ей хотелось услышать ответ в виде перечня, который она могла бы хорошенько обдумать. Она приехала в Чикаго ради встречи с отцом, и в тот же день умерла его жена. Джулия и Роза еще были в пути, и она оказалась в окружении убитых горем людей, с которыми только что познакомилась. Кровати ее и кузины стояли бок о бок, как и два дома, почти все обитатели которых доводились ей родственниками. Пребывание в доме Эмелин маленького ребенка — судя по всему, временное — было еще одной странной загадкой. Иногда малыш заходился плачем, и Алисе хотелось сделать то же самое. Уединиться удавалось только в ванной. И каждый раз, когда Алиса входила в гостиную, все ей страшно радовались, даже если она и отсутствовала несколько минут.

Утром она проснулась раньше всех и прошлась по дому. Ей хотелось посмотреть картины Цецилии, которые были повсюду. Стены всех коридоров от пола до потолка были увешаны маленькими, не больше шести дюймов, женскими портретами. Алиса задержалась перед изображением Джулии в подростковом возрасте. Просто не верилось, что когда-то мать была столь юной и с таким открытым лицом, как на картине. Здесь же висел портрет свирепого вида старухи, уже знакомый по фотографиям панно на чикагских зданиях. Иззи успела объяснить, что это святая Клара Ассизская, весьма чтимая сестрами Падавано. «Настоящая мегера, правда?» — сказала Иззи.

Роза на портрете была молодой красавицей с гладко зачесанными черными волосами. Сурового вида прабабушку, которую никто, кроме Розы, не видел, Цецилия написала по единственной фотографии родителей Розы. Галерея женских портретов вкупе с изображением святой как бы выражала силу и слабости семьи Падавано. Иззи также сказала, что рыжеволосая девочка — это сестра Уильяма, умершая маленькой. «Еще одна моя тетушка», — подумала Алиса, решив, что иметь в родственницах покойную трехлетнюю малышку ничуть не страннее всего прочего. Единственным мужчиной на стене был дедушка Чарли, которого, похоже, любили все поголовно. Роза и Джулия только о нем и рассказывали когда-то давно маленькой Алисе. На портрете Чарли сидел в кресле, лицо его озаряла улыбка. В живописное собрание входили также портреты Иззи и Алисы, индивидуальные и парные. Алису тронуло, что почти на каждой стене были ее изображения в разном возрасте. Она жила в этом доме еще до того, как узнала о его существовании. Наверное, этим и объяснялись простота и радушие, с которыми ее здесь встретили: для тетушек и кузины она была своей, — той, о ком не знала, скорее, она сама.

Когда приехала Джулия, они с Алисой обнялись, но потом сохраняли дистанцию. Алиса была не готова к общению и порадовалось, что мать не пытается с ней поговорить. Кроме того, вокруг было много людей, которым требовалось их внимание, — то и дело кто-нибудь из них, заметив безутешную сестру, тетушку, племянницу, кузину, подыскивал слова, уместные в столь горестной ситуации. «Я здесь не ради тебя, — мысленно говорила Алиса матери, — а ради него. Ты поставила передо мной вопросы, и мне нужны ответы».

Она без конца поглядывала на входную дверь, зная, что скоро появится отец. Алиса хотела подготовиться к этому, быть максимально собранной. Она надеялась, что сумеет выглядеть независимой и даже равнодушной, всем своим видом будто говоря: «Жила без тебя раньше, проживу и сейчас». Но отец вошел черным ходом, одновременно позвонили в парадную дверь и заголосил ребенок на руках у Джози. Казалось, из комнаты выкачали воздух, Алиса не могла вдохнуть, у нее зашумело в голове. «Не смотри на меня», — послала она мысленную просьбу, и Уильям, к счастью, ее исполнил, дав возможность себя рассмотреть. Его сопровождали высоченные мужчины, очень мрачные. Он отнюдь не выглядел законченным мерзавцем, который ненавидит детей и потому легко бросил собственного ребенка. Лицо его, в котором Алиса узнавала свои черты, узнавала свои глаза, выражало безграничную печаль. Глядя в зеркало, она уже давно подозревала, что в нем отражается ее отец.

Уильям подошел к Джулии, заговорил с ней. В трех-четырех шагах от Алисы стояли мужчина, который ее бросил, и женщина, которая лишь сутки назад была всей ее семьей.

Прошлой ночью Алиса спросила кузину, лежавшую на соседней кровати:

— Ты не знаешь, почему Уильям не захотел быть моим отцом?

С минуту Иззи молчала и наконец сказала:

— Наверное, боялся навредить тебе своей депрессией.

Сейчас она возникла рядом и прошептала:

— Ты как?

Алиса, не желая врать, скорчила неопределенную гримасу. Она и сама не знала, как она. Она вообще ничего не знала. Алиса замкнулась в себе много лет назад. Никогда не говорила парню, что он ей нравится, не гоняла на машине, не напивалась так, что слова не могла выговорить, а теперь вот оказалась на чикагских муралах и на портретах в этом доме, да еще узнала себя в человеке, что стоял в другом конце комнаты. Она существовала вне собственного тела — была рассеяна в здешних местах, — но от этого почему-то чувствовала себя менее уязвимой. Она была вписана в эту семью, отражаясь в лице отца. Ее было больше, чем она всегда считала.

Уильям опустился на стул, и все, кто был в комнате, тотчас его окружили, наподобие стяжек, не дающих зданию рухнуть. Высоченные мужчины склонились над ним, словно желая поделиться своей силой. Алиса же отступила назад. «Все его здесь любят, — изумленно подумала она. — Очень любят». Оказывается, она ожидала, что жизнь отца будет гораздо скуднее. Как-никак он отказался от нее. Что означало одиночество, отказ от жизни. Но тот, кто отворачивается от людей, не может вызвать такой реакции. Алиса еще никогда не бывала в комнате, столь наполненной любовью и горем, чувствами.

Она прислонилась к стене и отвернулась к окну. Горе отца было очень личным, а она не знала его, как знали окружившие его люди. Она не хотела уподобиться зевакам, сбежавшимся поглазеть на аварию. У нее возникло странное ощущение, что она — своего рода противовес этому человеку, с которым они так похожи: оба худые, высокие, белесые и грустные по своей природе. Казалось, стоит ей подойти и посмотреть ему в глаза, и он уже не сможет подняться со стула. Она обездвижит его, точно трясина. Нет, надо оставаться на расстоянии, на своем конце качелей и дать ему шанс сохранить равновесие.

Через несколько минут Уильям, так и не сняв пальто, вышел из кухни и направился к черному ходу.

Алиса была растеряна и напряжена. Сердце так колотилось, словно она взбежала на холм. «Что со мною творится?» — подумала она.

К ней подошел мужчина в очках и с дредами.

— Меня зовут Кент, я лучший друг твоего отца, — сказал он. — Для меня честь познакомиться с тобой, Алиса.

Они пожали руки. Вот и еще новость. У ее отца есть лучший друг, его версия Кэрри.

— Я держал тебя на руках, когда ты была совсем малышкой. — Кент тряхнул головой, словно разгоняя туман перед глазами. — Тебе, наверное, кажется, что ты угодила в тайфун.

Алиса представила младенца на руках этого огромного человека. Только теперь она осознала, что жила здесь, пусть и совсем недолго — до того, как у нее появились первые воспоминания, — она была частью этого мира. Она не помнила всех этих людей, но они ее помнили. «Сильвия тебя так сильно любила, — сказала Эмелин. — Она была бы счастлива, что ты вернулась домой».

— Смерть старого человека, даже самого прекрасного, не такая уж неожиданность для него самого и его близких, — сказал Кент. — Старики подобны вековым деревьям, у которых ослабли корни, они тихо падают. Но когда умирает человек, вроде твоей тети Сильвии, раньше времени, то эти корни выдираются из земли. И все, кто находится рядом, рискуют быть раздавленными.

Алиса задумалась над его словами. Ее мир всегда был таким маленьким, людей в нем было меньше, чем сейчас в этой комнате. Она и мать переплелись корнями, ушедшими глубоко в землю. Но, глядя на тетушек, на державшуюся в отдалении Джулию, на темноволосую кузину, которую она полюбила в тот же момент, когда та распахнула дверь, Алиса чувствовала, что с этими корнями что-то происходит. Что-то творилось под землей, на которой она стояла.

— Твоему отцу нужно еще немного времени, — сказал Кент. — Пожалуйста, не бросай его.

Последняя фраза удивила. Вообще-то Уильям бросил ее. И может ли она бросить человека, которого до сих пор никогда не видела и который официально от нее отказался? Однако стоявший рядом великан, усталый и добрый, выглядел так, будто перед ним разверзлась пропасть.

— Не брошу, — сказала Алиса, не понимая, о каком сроке идет речь и что вообще означает это «не брошу».

Казалось, долгий день никак не связан с движением стрелок на часах. Время разбухало в пузыри, плавающие по комнатам, полным народу. Сначала подали бейглы, потом пиццу и печенье. Начали было обсуждать организацию похорон, но быстро свернули тему, поскольку Уильям так и стоял во дворе, а беспокоить его не решились.

— Сильвия не хотела бы католического обряда, — сказала Цецилия, и сестры ее согласно кивнули.

Во второй половине дня прибыла Роза, в черном платье, драматичная в своей скорби. Прошлым вечером Иззи рассказала Алисе о бабушкиных баталиях четверть века назад. «Перестала разговаривать с моей мамой, когда та забеременела; так и не признала, что я существую; взбеленилась, узнав, что тетя Эмелин лесбиянка, — перечисляла она, выкидывая пальцы. — Была в ярости, когда Сильвия вышла за твоего отца, и, по-моему, злилась на твою маму из-за ее развода, но потом с ним примирилась».

— Она будет делать вид, что все это время мы были счастливой семьей. Я считаю, надо ей в этом подыграть, — незадолго до появления матери сказала Цецилия и оказалась права.

Роза вихрем влетела в дом, обняла дочерей, словно не виделась с ними всего неделю. Иззи шагнула вперед, и они с Розой уставились друг на друга, и этот момент напомнил о поколениях свирепых женщин в семье Падавано.

А затем Иззи сказала:

— У вас была долгая дорога. Наверное, проголодались?

И Роза улыбнулась с очевидным облегчением. Она взяла у Иззи печенье и сказала, что это самое вкусное печенье за долгие годы. Потом сделала комплимент волосам Джози (редкий оттенок!) и сказала Эмелин, что ее подопечный малыш просто красавец. Затем надела пальто и, выйдя во двор, поговорила с Уильямом, после чего вернулась в дом и, усевшись на кухонном табурете, как на троне, громогласно вопросила, как она могла пережить собственное дитя.

Время от времени кто-нибудь из мужчин выходил к Уильяму, который наматывал круги по двору. Иногда Алиса видела его плечо или светлые волосы, мелькавшие в окне. Спускались сумерки, в дом доставили огромный сэндвич-субмарину и пакеты с чипсами. Иззи и Алису откомандировали в ближайший магазин за одноразовыми тарелками. В кухне булькал кофе, на столе выстроились бутылки для желающих выпить.

— Твоя мама не держит зла на бабушку? — по дороге спросила Алиса.

— Она говорит, что простила Розу уже в тот момент, когда та выгнала ее, семнадцатилетнюю девочку, из дома. Она простила, потому что хотела продолжать любить ее. Тетя Эмми считает, что это самый впечатляющий поступок в маминой жизни. А ты простишь отца?

Алиса вздрогнула. Ей не приходила мысль о прощении Уильяма Уотерса, она думала лишь о том, сможет ли простить Джулию. У нее не было никаких чувств к отцу, она как будто смотрела фильм, но пока что не разобралась, кто из персонажей отрицательный герой. Алиса пожала плечами, глядя на Иззи, на ответ это не тянуло.

Когда девушки вернулись, из-за входной двери донесся голос Розы, разговаривавшей с Джулией. Они остановились на крыльце и стали слушать.

— По-моему, вам только во благо, что я перестала жать на газ. Отбыла себе во Флориду, и вы прекрасно справились, выстроив свои жизни. Джози милая. Я не очень понимаю, зачем им подопечный ребенок, но эта забава безвредная. А вот Иззи классная, прям я в молодости. — Роза говорила без пауз, словно компенсируя долгие годы молчания. — Ты видела огород Эмелин и Цецилии? В целом недурно, хотя они ничего не смыслят в подзимней посадке. Грядки неправильные, весной картофель вряд ли взойдет, но завтра надо глянуть внимательнее.

Алиса не видела реакции матери, но представила, как та закатывает глаза. Однако мать не возразила и не сказала ничего резкого. Цецилия задала тон этому дню, и все, кто был потерян, включая Джулию и Алису, были приняты такими, какие они есть.

— Роза невероятная, — прошептала Иззи и улыбнулась. — Да и вообще все это невероятно.

— Насколько невероятно? — скептически спросила Алиса, и кузина ее радостно засмеялась:

— Смотри-ка, ты шутишь. Значит, маленько оттаяла! А то выглядела такой ошеломленной, когда появилась здесь.

Девушки вошли в дом. К ним устремилась Джулия и проделала то, чему Алиса уже несколько раз была свидетельницей, — крепко обняла Иззи и поцеловала ее в щеку. Она скучала по этой малышке, тогда как все остальные скучали по малышке Алисе. Наверное, матери удается вести себя сдержанно с ней, решила Алиса, потому что есть другая девушка, на которую тоже можно изливать свою любовь.

Три сестры были рядом: Эмелин баюкала малыша, Цецилия, у которой залегли тени под глазами, складывала бумажные салфетки, Джулия, выпустив из объятий племянницу, выглядела неприкаянной.

— Правда, что не будет панихиды в церкви Святого Прокопия? — спросила Роза.

— Сильвия этого не хотела бы, мама, — мягко проговорила Эмелин.

Было видно, что пожилая женщина изо всех сил старается скрыть неодобрение, пытается держать рот на замке. Рядом с тетушками, бабушкой, матерью и кузиной Алиса вновь себя почувствовала астронавтом. Ей было трудно дышать, тело словно наполняли электрические помехи.

— Утешает хотя бы то, что Сильвия и Чарли теперь вместе, — сказала Роза.

На миг три ее дочери превратились в маленьких девочек, верящих каждому слову матери. Лица их выражали надежду, что сестра и отец вправду свиделись. Алисе пришло в голову, что ради встречи с отцом она покинула свой дом, а Сильвия тоже покинула дом — свою жизнь, — чтобы воссоединиться с родителем. Додумать эту мысль до конца не хватало духу, но Алиса почти физически ощущала близкое присутствие Уильяма.

— Вы знаете, что скажет папа, увидев Сильвию? — тихо спросила Джулия.

Сестры кивнули, и за всех ответила Цецилия:

— Привет, красавица.

Ужинали поделенным на ломти сэндвичем-субмариной, чипсами и вином. Джулия коснулась руки дочери. Алиса уже не злилась на мать, в душе ее не осталось места для злости. Она поняла, что в домах своих сестер ее мать чувствует себя таким же астронавтом. Им обеим здесь все было внове, поскольку Джулия, отрезав дочь от чикагской жизни, отсекла от нее и себя. Сюда они прибыли с одной планеты и, как два астронавта, были соединены тросом, который не разорвать, — любовью. А в новой чикагской семье удивляла обширность любви, вмещавшей в себя живых и мертвых, а также стремление переговорить и одолеть в споре ближнего. Алису поражало, что на стенах коридоров висели портреты женщин, которые ходили по этим самым коридорам.

— В последнюю нашу встречу Сильвия попросила кое-что передать тебе после ее смерти, — сказала Джулия. — Я думала, время еще есть, и брать не хотела… Давай-ка где-нибудь уединимся.

Они прошли в кухню, однако во всем доме уединиться было нелегко. К вечеру народу набралось изрядно. Приятель Иззи, полный конопатый парень, сновал по комнатам, исполняя поручения тетушек. В углу гостиной в кресле расположился седеющий мужчина по имени Фрэнк, некогда живший на одной улице с сестрами Падавано. В кухне возле кофемашины сгрудились библиотекарши, многолетние коллеги Сильвии. Прибыло еще больше высоченных мужчин, будто сорокавосьмилетний Уильям успел поиграть в десятке команд как минимум. Одни были молоды и мускулисты, других уже чуть ссутулил возраст. Похоже, Кент знал каждого, и обнимался с каждым. Опять выставили тарелки с едой, Иззи громко пригласила всех к столу.

Заметив, что дочь разглядывает людское столпотворение, Джулия сказала:

— Глупо, конечно, но я полагала, что с моим отъездом жизнь здесь замрет. Если вдруг вернусь, думала я, то вернусь в ту, прошлую, жизнь. Но нет, жизнь тут вовсе не остановилась, бьет ключом.

— И довольно шумно бьет, — кивнула Алиса.

Текли часы, и всем, кто любил Сильвию и скорбел по ней, от мысли, что она уже не страдает и, умерев в одночасье, избегла долгого мучительного конца, стало все же чуть-чуть легче. Кое-кто даже тихо смеялся, вспоминая ее и радуясь встрече с друзьями. Лишь у одного человека боль ничуть не стихала. Раз-другой Уильям появился в доме, но к дочери не подходил и почти сразу возвращался во двор. «Наверное, на воздухе ему лучше», — думала Алиса. Все время рядом с ним был кто-нибудь из старых товарищей — они вместе прохаживались вдоль огорода и забора. Иногда Уильям присаживался на каменную скамью возле колодца и застывал, спрятав лицо в ладонях.

Джулия достала из сумки четырехугольный сверток, перетянутый бечевкой.

— Вот книга о нашей семье, которую писала Сильвия. Я ее не читала, но сестра сказала, что это рассказ о нашем детстве, твоем дедушке и обо всем, что случилось после его смерти. Писала она долго и, по ее словам, сумбурно. — Джулия опустила взгляд на сверток. — Сильвия просила передать, что теперь это твоя собственность и ты можешь делать с ней что захочешь — отредактировать, издать или просто выбросить. Ей все равно, сказала она, но это твое.

Алиса взяла сверток, ощутив знакомую тяжесть рукописи. От такого подарка слегка кружилась голова.

— Сильвия знала, что я редактор?

— Да, я ей говорила. Я рассказывала о тебе, она хотела знать абсолютно все.

Более ценного дара Алиса не могла и представить — теперь она узнает обо всем, что пропустила. И в этой книге ее собственная история. А в виде бонуса — оправдание, чтобы на время скрыться от шумной любвеобильной семьи, в которую она вошла. Алиса уже решила (она сама не знала, когда именно это произошло, но где-то в суматохе последних суток), что задержится в Чикаго. Насколько — бог его знает. Эмелин и Цецилия выразили надежду, что она останется насовсем, и предложили занять любую комнату в любом из их домов. Алиса никогда не брала отпуск, но отдых заслужила. Теперь она найдет тихое убежище и станет читать.

Иззи уже начала рассказывать о детстве сестер Падавано, и Алисе казалось, что в этой рукописи есть нечто от мифологии и эпоса. А мысль, что в повествовании она наверняка обнаружит и себя, добавляла волнения. Там рассказ о встрече и расставании ее родителей, об ее рождении. А что станет с ней на страницах, которые еще не написаны? Где она будет жить? Кого и что полюбит?

Джулия глянула на людную гостиную и повернулась к дочери:

— Не думала, что когда-нибудь это скажу… — она запнулась, — но, по-моему, тебе нужно поговорить с отцом.

С момента приезда Алису постоянно что-нибудь ошеломляло, но сейчас она ничуть не удивилась. Похоже, именно эти слова она и ожидала услышать. Ей нравилось жить налегке, чтобы, случись потоп, схватить самое необходимое и взобраться на гору. Однако всего, что накопилось, начиная с ужина в греческом ресторане и заканчивая Чикаго, не удержишь в охапке. Семья Падавано показала ей любовь, которая охватывала абсолютно все. Сейчас таинственный внутренний голос, прежде не советовавший приближаться к безмолвному человеку во дворе, сказал, что теперь можно. Уильям Уотерс был готов к встрече. И Алиса, что удивительно, тоже.

Она положила рукопись на стол и обняла мать. В ответ Джулия прижала ее к себе, как это делала в Алисином детстве, чтобы показать, как сильно она любит ее. Алиса улыбнулась и приникла головой к голове матери, спутав свои прямые волосы с ее кудрями. Сейчас ее буквально затопило прощением, о котором говорила Иззи. Она простила себе свою замкнутость, простила родителей за их отчаянные решения ее защитить. Она простила возможные ошибки, о которых прочтет в рукописи. Сегодня днем Эмелин, заметив, как она наблюдает за рыданиями Розы, шепнула: «Горе — это любовь», и сейчас Алиса подумала: «Прощение — тоже любовь». Мать с дочерью обняли друг друга в тихом коридоре дома, в котором бурлила жизнь.

Они отстранились друг от друга, и Алиса сказала:

— Я боюсь.

— Я тоже, — кивнула Джулия, однако взяла чье-то брошенное на стул пальто и подала его дочери.

Алиса накинула пальто и медленно вышла во двор.