Привет, красавица

Алиса Сентябрь 1997 — февраль 2002

Алиса всех ошеломила — к девятому классу ее рост составлял шесть футов один дюйм. В ее частной школе тренеры по волейболу и баскетболу ходили за ней табуном и заманивали в свои команды, невзирая на отговорки — дескать, у нее плохая координация. В картине жизни вновь обозначился персонаж отца. Все, от миссис Лейвен до почтальона и директора школы, роняли, словно сговорившись: «Похоже, твой отец весьма крупный парень, а?»

Теперь Алиса совсем не походила на мать. Прежде их сближало то, что в детстве у нее был вроде как мамин разрез глаз, однако сейчас и он пропал. Разница во вкусах в одежде тоже не способствовала сходству. В рабочие дни Джулия носила жакеты, юбки и шелковые блузки, по выходным — тонкие черные брюки и просторные рубашки. У Алисы же была коллекция кроссовок и разноцветных спортивных штанов. Из-за худобы и роста ей было трудно подобрать одежду и обувь. Кроссовки же были унисекс, и это давало какое-никакое разнообразие. Однажды утром Джулия, окинув дочь недоуменным взглядом, сказала:

— Ты совсем не женственная.

— Мама, сейчас 1997-й! — засмеялась Алиса. — Мне не нужно выглядеть женственно.

Ей нравилось, что она, видимо, похожа на отца. Возникало ощущение полной семьи, даже если один родитель исчез. Казалось, отец рядом — ну или хотя бы его гены, — и это придавало силы. Освоенная в средних классах эффективная тактика сутулости, позволявшая выглядеть «нормальной», теперь уже не годилась. Хоть пополам согнись, миниатюрнее не станешь. С Кэрри они были неразлучны, но та остановилась на пяти футах и лишь подчеркивала рост Алисы, которой, обнимая мать или подругу, приходилось наклоняться, что выглядело неуклюже. Из-за своей длинноногости она постоянно обгоняла спутниц, а в конце дня у нее ныла шея, потому что в разговоре с кем-нибудь надо было наклонять голову. Одноклассники называли ее Жирафой и Зеленым великаном[26]. Учительница математики дала совет, стараясь говорить как можно мягче: «Дорогая, всегда носи обувь без каблуков, чтобы мальчики себя чувствовали увереннее». На улицах встречные мужчины подтягивались и напружинивали грудь, словно рост Алисы бросал вызов их мужественности.

В начале учебного года Алиса решила, что больше не будет переживать из-за своего роста. Стыдись не стыдись, итог один: разговоров и насмешек над ее долговязостью не избежать. Она не сможет слиться с толпой, над которой возвысилась в буквальном смысле слова. Это означало одиночество, но за неимением альтернативы приходилось смириться с реальностью. По школьному коридору она шагала, выпрямившись во весь рост, и заставляла себя усмехаться в ответ на шутку какого-нибудь тщедушного придурка — мол, скоро придется увеличить высоту потолков. Скорее ради самоутверждения, нежели по иной причине на школьный танцевальный вечер Алиса пришла в туфлях на высоком каблуке.

— Ты очень смелая, — прошептала Кэрри, когда они переступили порог актового зала.

— Вовсе нет, на меня в любой обуви будут пялиться, — сказала Алиса.

Она растерялась, когда капитан баскетбольной команды пригласил ее на танец.

Стеснительный заика, он тем не менее, танцуя, смотрел ей прямо в глаза, что радовало и волновало. Алиса вновь пережила потрясение, когда этот же парень позвал ее на свидание в выходные. От изумления даже прояснилось в голове, в которой чей-то голосок (ее внутренний или матери?) шепнул «нет». Она ведь отделилась от сверстников и будет сохранять дистанцию. Так оно спокойнее.

— Спасибо, нет, — сказала Алиса как можно деликатнее и отошла.

На душе стало невероятно легко. Высокий парень предложил то, о чем ей даже не мечталось, и она честно ответила отказом. Надо быть независимой, как мама. О произошедшем Алиса не сказала никому, даже Кэрри, но к концу вечера вся школа почему-то знала, что она отвергла популярного старшеклассника.

Удивительно, однако с тех пор головы других девчонок поворачивались к ней, точно подсолнухи к солнцу. Многие из них были болезненно застенчивы или своего рода изгоями. Они поглядывали на нее из-под челок или из-за учебников. Старались вместе с ней войти в раздевалку, оказаться рядом в коридоре. Они считали ее храброй и сами становились смелее. В ее обществе им удавалось поверить в себя. «Вы заблуждаетесь, я вовсе не храбрая», — хотела сказать Алиса этим девочкам, которых постоянно ранили, обзывая «толстухами», «тупицами» и «уродинами». Но она боялась их расстроить и оттого молча терпела рядом с собой.

— Что за дела? — удивленно спрашивала Кэрри. В средних классах она решительно пресекала насмешки над ростом подруги и сейчас была настроена на продолжение своей миссии. Алиса пожимала плечами. Она знала, что больше себя не стыдится и тем самым подает пример одноклассницам, но не умела выразить это в словах. К счастью, на свидания ее больше не приглашали.

Теперь много времени Алиса проводила вне дома, и, видимо, поэтому ее уже не озадачивали молчание матери об ее прошлой жизни или отсутствие старых фотографий на стенах, а малочисленность их семьи уже не казалась опасной в чрезвычайной ситуации. Они с Джулией по-прежнему вместе готовили ужины, по пятницам, облачившись во что-нибудь пушистое, смотрели фильмы, если Алиса не оставалась ночевать у Кэрри, и смешили друг друга, дурашливыми голосами наперегонки отвечая на вопросы викторины. Однако Алиса испытывала своего рода удовольствие от того, что ее нелепый рост и соломенного цвета волосы служат этаким воплощением прошлого, о котором мать не желала говорить. Алиса так и не знала ничего об ее чикагской жизни, даже в общих чертах, не говоря о деталях, но уже не чувствовала потребности раздобыть эту информацию. Она углублялась в себя и стала вполне взрослой, чтобы понимать: в случае чего ей достанет сил на собственное спасение.

К окончанию школы Алиса уже прикинула, как ей распорядиться своей жизнью. Проходя по школьным коридорам, она почти не чувствовала себя диковинным животным в вольере зоопарка. По выходным она чаще ночевала у Кэрри, и две подруги допоздна цитировали героев любимых фильмов, подпевали пластинкам и болтали обо всем, что придет в голову. Раз в год Алиса ездила во Флориду, но уже одна, потому что отношения матери и бабушки разладились. Теперь она окончательно убедилась, что Джулия отсекла от себя сестер и родной город, почти обрубив связь с собственной матерью, и потому старалась не переходить обозначенные ею границы. Алиса любила мать и даже мысли не допускала о крахе своей семьи, невзирая на имевшийся пример. Однако, входя в комнату или распрямляясь во весь рост, не могла не заметить, как меняется лицо Джулии. Казалось, в такие моменты на щелку приоткрывается дверь в ее прошлую жизнь, и Алиса, хоть доступ туда ей был закрыт, радовалась, что именно она подергала ручку.

Джулия сама повезла дочь в Бостон к началу занятий в университете и сперва неумолчно болтала. Алиса думала, что ей известны все настроения матери, однако нынче Джулия выдавала словесные залпы, выглядевшие то фейерверком, то сигнальной лампочкой, извещающей о неисправности двигателя.

— Пусть твои студенческие годы станут счастливыми, — сказала она.

— Непременно. — У Алисы взмокали ладони, когда она волновалась, вот и сейчас девушка отерла их о шорты.

— В школе ты не очень-то веселилась, и я желаю тебе побольше радости. — Джулия кинула взгляд на дочь, подчеркивая, что говорит всерьез.

— Почему, я радовалась, — искренно сказала Алиса.

Было радостно допоздна слушать музыку у Кэрри и вместе с матерью смотреть кино. В одиннадцатом классе она стала пить кофе, и приятное чувство, возникавшее, когда утром обхватишь ладонями горячую кружку, тоже входило в категорию «радость». Одним из беспокойств касательно колледжа было то, что кофе в студенческой столовой окажется не таким вкусным, как дома. Вообще-то беспокойств набиралось изрядно. Тревожила мысль об общежитии, набитом сверстниками, шумными и неопрятными, от которых никуда не скрыться. К счастью, Кэрри поступила в частный Эмерсон-колледж, тоже расположенный в Бостоне, и сознание, что лучшая подруга будет рядом, приносило громадное облегчение.

— Черт бы побрал этих водил! — бурчала Джулия. Они ехали по 95-й автостраде, гигантской магистрали, огибавшей Восточное побережье. Мотоциклы, огромные шестнадцатиколесные фуры и легковушки маневрировали, виртуозно вписываясь в крошечные просветы. — Ходи на свидания и вечеринки, гуляй ночь напролет и все такое.

— Ты так вела себя в колледже? — спросила Алиса.

Джулия помолчала.

— У меня была другая ситуация. По финансовым соображениям я жила дома и мало участвовала в студенческой жизни. Но ты, девочка, можешь делать все, что захочешь. Даже покурить травку. И — как это сейчас называется? — перепихнуться.

— Господи, мама!

С тех пор как Алиса переросла миссис Лейвен, та отменила обращение к ней «моя крошка» и стала называть ее «мудрая душа моя». Алиса этим слегка гордилась, ибо новое прозвище свидетельствовало об ее зрелости, по причине которой ее не интересовали свидания с мальчиками. Ей, с ее мудрой душой, было хорошо одной. Мысль о флирте, поцелуях и сексе приводила ее в ужас. Мудрость души объясняла и страх перед ближайшими четырьмя годами.

Алиса вздохнула. Мать вечно пугалась, не загрустила ли ее дочь, и постоянно толкала ее к радости. Алиса приучила себя улыбаться при каждой встрече с матерью, чтобы та поскорее расслабилась. Но это было утомительно, и сейчас чуть ли не плачущим голосом она сказала то, чего говорить совсем не хотелось:

— Хорошо, мама, я постараюсь.

Энергия Джулии иссякла, она кивнула, и до самого Бостона обе молчали. В студгородке мать помогла Алисе занести вещи в комнату на втором этаже. Соседка, Глория из Луизианы, еще не приехала, и Алиса заняла нижнюю кровать с тумбочкой возле окна. Прощаясь с матерью, она позволила себя обнять, но сама не ответила объятьем, потому что боялась расплакаться. Алиса никогда не плакала и сейчас не собиралась терять контроль над собой, который так усердно вырабатывала.

Впечатление от первого месяца студенческой жизни оказалось тягостным. Подтвердилось опасение о невозможности уединиться. Ей нравилась соседка по комнате, обладавшая чудесным заразительным смехом, но Глория беспрестанно сплетничала. «Ты видела, как тот парень в бейсболке заигрывает с той блондинкой? А вон те двое друг друга на дух не переносят». Алиса вяло кивала, покоробленная огульностью оценок. «Мы же ничего не знаем об этих людях, — думала она. — Я и тебя-то не знаю. Все мы незнакомцы».

Рост не позволял ей слиться с пейзажем. Алиса шла на занятия и чувствовала, что на нее смотрят. Девушки казались ошеломленными, но ничего не говорили. У некоторых на лицах появлялось жалостливое выражение безмолвного «Бедная ты, бедная!». Они, конечно, мысленно возносили благодарственные молитвы за собственную малость, женственность и возможность, если что, спрятаться. Парни спрашивали, баскетболистка она или волейболистка, и поражались, услышав, что «ни то ни другое». «Ты не дочь Ларри Бёрда?»[27] — поинтересовался один студент. Алиса думала, это шутка, но для многих парней ее высоченность была объяснима только тем, что она сама спортсменка либо родственница известного атлета. Иначе они терялись, чувствуя себя так, словно им нужно срочно отправить письмо, а поблизости ни одного почтового ящика. Среди них были и чуть повзрослевшие версии школьных придурков, всякий раз ухмылявшиеся.

— Нифига себе! Вот это да! — воскликнул парень, которого звали Роан, на собрании по выбору специализации.

Улыбка его была так заразительна, что Алиса, не удержавшись, улыбнулась в ответ. Они подружились, и однажды Роан, крепко поддатый, попытался объяснить свою первоначальную реакцию:

— Понимаешь, я увидел великаншу, которая гордилась каждым своим дюймом. Ты крутая!

— Вовсе нет, — сказала Алиса. — Меня считают смелой только из-за роста.

Роан задумался.

— Ладно, пусть так. Будем считать, я разглядел в тебе способность стать крутой.

— Вряд ли это произойдет, — рассмеялась Алиса. — Но все равно спасибо.

В октябре субботним днем ее навестила Кэрри. После прогулки по огромной территории студгородка они пришли в комнату Алисы, где уже сидели Глория и Роан. Дверь в коридор оставили открытой, чтобы наблюдать за коловращением общежитской жизни. Где-то слушали Джеймса Тейлора[28], меланхоличный голос певца разносился по этажам.

— Ты мне нравишься, Кэрри, — сказала Глория. — Хорошо, что у моей соседки есть такая подруга. Она ужасно застенчивая. Я все стараюсь познакомить ее с высокими парнями. Она же красивая, на нее заглядываются.

— Да ладно тебе! — Алиса закатила глаза.

— Ты мне тоже нравишься. — Кэрри, сделавшая себе короткую стрижку, сидела по-турецки в кресле-мешке. — У Алисы замедленное развитие, вот и все. Она еще себя покажет, только не сразу. — Взгляд ее давал понять о готовности сказать всю правду. — Теперь она вдали от мамочки и, будем надеяться, оживет.

— Эй! — возмутилась Алиса.

— Так вот в чем дело! — воскликнула Глория. — Ну понятно, уж я-то хлебнула мамочкиного контроля. Бедная ты моя птичка!

— У нее все прекрасно, — сказал Роан. Добряк по натуре, он ходил на соревнования, чтобы подбодрить отстающих бегунов. — Алиса, мы с тобой вместе подыщем парня. Вернее, я высматриваю, ты стоишь рядом, но решать тебе.

Алисе было приятно внимание старой подруги и новых друзей и в то же время неловко. Именно этого она и боялась в студенческой жизни: ты вынуждена проводить слишком много времени с однокурсниками, измышляющими драмы в чудесной жизни.

— Поясню: я живу как живу, и моя мать тут ни при чем, — сказала Алиса. — Я ее люблю.

— Никто не говорит, что ты ее не любишь, — парировала Кэрри, глядя прямо в ее голубые глаза.

Алиса сморщилась, давая понять, что тема закрыта. Кэрри знала, что подруга болезненно воспринимает критику матери, и потому свои мысли держала при себе. Но однажды, еще в школе, посоветовала не создавать себя по лекалу Джулии. «Она мне очень нравится, — сказала Кэрри, — но женщина, которая каждый божий день так тщательно одевается и делает прическу, в душе несчастлива и старается скрыть царящий в ней бедлам. Я желаю тебе лучшей доли».

Это произошло в середине февраля, во вторник. Алиса, вернувшись с занятий, обнаружила в своей комнате мать: в строгом деловом костюме, волосы аккуратно уложены.

Алиса замерла на пороге. Мать здесь не бывала с тех пор, как привезла ее к началу учебного года (Алиса сама ездила домой на длинные выходные и каникулы), и вообще никогда и нигде не появлялась без предварительного уведомления.

— Мама, ты как здесь?

Джулия не взглянула на нее, но шагнула ближе к стене.

— Откуда эти картины? — сдавленным голосом спросила она.

У Алисы екнуло в животе. Она прошла в комнату, закрыла дверь и скинула пальто. Стена над ее столом была увешана фотографиями панно Цецилии Падавано. Роан, начинающий коллекционер художественных произведений, помог ей собрать иллюстрации из разных журналов. В одну неизвестную чикагскую редакцию, опубликовавшую почти все работы Цецилии, пришлось послать чек на небольшую сумму. Роан увеличил некоторые мелкие снимки, используя университетское оборудование. Алиса ждала, когда он сделает репродукцию панно на стене городской школы.

— Это работы твоей сестры, — сказала она.

Тема семьи Джулии не поднималась уже давно. Пока Алиса училась в школе, они с матерью вели себя так, словно у них нет никаких родственников. Алиса ездила в гости к бабушке, но по возвращении ничего о ней не рассказывала. Она просто заперла дверь, которую Джулия захлопнула.

Однажды в разговоре с внучкой Роза обмолвилась, что тетя Цецилия — художница. Еще школьницей Алиса хотела отыскать ее работы, но не знала, как это сделать. Произведения Цецилии не выставлялись в музеях и не упоминались в книгах по истории искусства. Кроме того, всякую находку пришлось бы прятать от матери. Она решила возобновить поиски в колледже, когда окажется вне поля зрения Джулии. Перспектива знакомства с творчеством Цецилии служила приманкой в предстоящей студенческой жизни и себя оправдала: стена с репродукциями стала любимым видом. Глория уходила на вечеринки, а Алиса, оставшись в комнате одна, читала или разглядывала фотографии на стене. Каждое новое поступление доставляло ей все бóльшую радость.

— Она стала мастером, — проговорила Джулия, еще ближе придвинувшись к стене, чтобы рассмотреть детали.

— Ты заметила наши с тобой изображения? — Алиса чувствовала, как колотится ее сердце.

Джулия окинула ее взглядом, в котором читались недоверчивость и испуг, и вновь обратилась к фотографиям.

Почти все муралы, написанные яркими красками на кирпичных стенах, представляли собой женские лица крупным планом. Одно лицо повторялось на нескольких зданиях, а также было на опоре эстакады. На одной фреске глаза женщины были закрыты. Лицо ее казалось древним, как будто из другой эпохи. Кроме портретов, была еще увеличенная Роаном фотография мурала с группой детей, человек в двадцать. Сопроводительная надпись сообщала, что мурал находится на детской площадке. Ребятишки улыбались, словно только что узнали отличную новость. В последнем ряду стояла светловолосая девочка лет десяти, и это, бесспорно, была Алиса.

— Я посылала сестре твои детские фото, — сказала Джулия. Голос ее звучал глухо, словно из подземелья.

— А вот ты. — Алиса показала на контуры женского лица на ярко-синем фоне. Буйные кудри. Вздернутый подбородок. Этот портрет отличался лаконичностью. Несомненно, то была Джулия, но узнать ее мог лишь близко ее знавший.

В комнате было тихо — Глория ушла на лабораторные занятия по биологии и вернется только к вечеру. Джулия побледнела. «Наверное, у нее тоже взмокли ладони», — подумала Алиса, но вслух произнесла:

— Присядь, если тебе нехорошо.

— Не бойся, я не хлопнусь в обморок.

— Мне просто нравятся ее работы, но я с ней не связывалась, тебе не о чем беспокоиться.

Джулия отвела взгляд от стены. На бледном лице ее помада казалась слишком яркой. Она как будто хотела что-то сказать, но только кивнула.

В зимней прохладе мать с дочерью медленно шли к близлежащему итальянскому ресторану. В шумном зале усевшись за столик, Джулия несколько ожила, словно вспомнив, кто она и зачем здесь.

— У меня появился клиент в Бостоне, сегодня у нас была встреча. — Джулия улыбнулась. — Конечно, на мое решение повлияло то, что теперь есть повод приезжать сюда и видеться с тобой. В Нью-Йорке мне одиноко.

Алиса тоже скучала по матери. Но и сейчас, рядом с ней, ей было одиноко. Она знала, что вскоре посыплются вопросы: определилась ли она со специализацией (не определилась), завела ли себе парня (не завела), отрывается ли по полной. И еще она знала, что обе они мысленно так и стоят у стены ее комнаты и смотрят на свои изображения, выполненные женщиной из другого города, из другой жизни Джулии.

Алиса вспомнила себя школьницей, когда переросла мать и поняла, что та отнюдь не супергероиня, но обыкновенная женщина со своими недостатками и своим прошлым, которое, похоже, заодно с ее непокорными волосами. Все детство Алиса наблюдала ежедневные усилия матери обуздать волосы и прошлое, подчинив их своему контролю. «То же самое она делала со мной», — думала Алиса, желая оказаться одной в своей комнате и смотреть на стену с картинами.