Привет, красавица

Уильям Август — ноябрь 1983

Почти всю ночь он бродил по городу, потом вернулся к озеру. Еще не рассвело. Когда он входил в воду, вокруг царила тишина, даже воздух был недвижим. Не пели птицы, не шумели машины, не слышались голоса. Казалось, жизнь взяла паузу. Идти пришлось долго, прежде чем вода накрыла его с головой. Он не сообразил набить карманы камнями, ибо давно перестал думать. В нем жило только стремление к тьме и покою под водой. Он попытался лечь на дно, но его крупное тело всплывало. Несмотря на все усилия, он, плавучий, не хуже всякой лодки, оставался на поверхности и лежал на спине, раскинув ноги и глядя на бледное солнце. Вскоре он уже был не человеком с именем и биографией, а пробковым поплавком, и чувствовал лишь приятное онемение рук, солнечное тепло на лице и воду, заливавшуюся в уши и глаза. Он уснул либо отключился и пришел в себя от громких криков и ощущения, что его куда-то тянут. Выбора не было, он прислушался и узнал голос Кента, окликавшего его по имени. Когда он, уже сухой, очнулся в больнице, рядом сидела Сильвия, и в голове всплыло воспоминание о неудавшейся попытке. Неудача означала продолжение его жизненной истории с котомкой ошибок, оттягивающей плечи. Такая перспектива угнетала, но не было сил ей противостоять.

После недельного обследования его перевели в психиатрический стационар, расположенный в старой части Чикаго. Оттуда озеро не просматривалось, но Уильям его чувствовал, невзирая на расстояние в три квартала. Уплывая в прерывистый сон, он ощущал себя насквозь мокрым и не способным удержаться на глубине.

Первое время в новой больнице он, просыпаясь, всякий раз видел рядом Сильвию или Кента, но что-нибудь сказать им не было сил. Кент говорил, что здесь прекрасные врачи и Уильям непременно поправится, потом сообщил о своем отъезде, но обещал скоро вернуться. Сильвия почти всегда молчала, просто сидела на стуле и читала книгу.

Когда Уильям чуть окреп, ее присутствие стало его беспокоить. Наверное, только ее и Кента не ошеломила его попытка. Сильвия прочла примечания в рукописи, а в тот вечер на скамейке разглядела его душевную оголенность. Жена тоже ознакомилась с его работой, но его мысли вызвали у нее лишь смятение. Для нее они были знаком, что она выбрала себе не того мужа — человека, с которым что-то неладно.

Уильям ловил себя на том, что рад видеть Сильвию, хотя, казалось бы, семье Падавано надлежало оборвать любые отношения с ним. Всякий раз, как она входила в палату, Уильям испуганно смотрел на дверь, ожидая, что следом появится Джулия. Возможность этого давила тяжким грузом, и он старался побольше пребывать в забытьи.

— Сон — великий целитель, — сказала доктор Дембия, лечащий врач. — Вы перетрудились, Уильям. Дайте себе передышку.

Однажды, когда он вышел из тревожной дремы, Сильвия сказала:

— Можно задать вопрос?

Уильям уловил отчаяние в ее тоне и, откашлявшись, выдавил «да». Он смирился — потому что, каким бы ни был вопрос, он должен будет ответить. Подобно хрупкому фарфору, не способному выдержать никакой груз, он тоже больше не мог выносить тяжести лжи.

— Ты хочешь увидеть Джулию? Мы не знаем, как нам поступить.

Вопрос будто вытянул весь воздух из его груди, но Уильям знал ответ. Он написал его, перед тем как покинуть квартиру. Видимо, сейчас возникла необходимость в пояснительном постскриптуме.

— Нет. — Голос его прервался. — Джулия и Алиса должны держаться от меня подальше. Всегда.

Он не смотрел на Сильвию и не знал, как она восприняла его слова. Уильям сознавал ужас сказанного, но был искренен как никогда прежде.

— Скажи ей, я отказываюсь от Алисы. — Он повернулся к стене. И лежал, закрыв глаза, пока Сильвия не ушла.

Уильям знал, что после таких жестоких слов, после столь решительного отказа от ее сестры и племянницы Сильвия больше не придет. Ночь тянулась бесконечно. Уильям вспоминал озеро. Он пытался осознать, что же осталось от его жизни. Кент и товарищи по команде, лекарства, прописанные доктором Дембия. Вот и все, но хоть что-то. Прежняя жизнь покоилась на дне озера. А сейчас он отшвырнул ее последний осколок, Сильвию, и потеря эта была мучительна. Тем вечером, на скамье рядом с ней, он ощущал удивительный покой, словно отпала нужда притворяться и можно просто быть собой, а теперь радовался каждому ее появлению в больничной палате. Однако он явил себя чудовищем, бросившим жену и ребенка, и должен за это поплатиться.

Дверь в палату оставалась открытой и ночью, чтобы в любой момент дежурная сестра могла проверить пациента. В этом учреждении замков не было даже в туалетах. Входная железная дверь всегда была надежно заперта. Ее отворяли, впуская посетителей, у которых проверяли сумки, и тотчас опять запирали.

Доктор Дембия ежедневно уделяла Уильяму полчаса. У нее были коротко стриженные седые волосы и юное лицо. Уильям не мог определить ее возраст — то ли она просто молодо выглядит, то ли рано поседела. Через неделю доктор сказала:

— Я наконец-то смогла поговорить с одним из ваших родителей. Дозвонилась в офис вашего отца.

Внутри Уильяма завибрировала некая струна. Как бы ему хотелось, чтобы дело не зашло настолько далеко, что пришлось вовлечь его родителей. Но ведь он сам назвал имена матери и отца доктору, когда она заполняла его медицинскую карту.

— Полагаю, он сказал, что ничем не может помочь, — проговорил Уильям.

— Сказал, вы уже взрослый и справитесь сами. Вообще-то он меня озадачил. Должна вам сказать, обычно родители реагируют иначе. Это нехорошо и несправедливо. Вы заслуживали и заслуживаете иного к себе отношения. Вы родились у надломленной пары и отчасти поэтому оказались здесь.

— То есть мой отец мудак?

Врач усмехнулась:

— В моем профессиональном словаре нет такого термина. Я бы сказала, у него подавленная депрессия.

Уильям плохо представлял себе лица родителей, в памяти возникала лишь смазанная картинка его проводов на вокзале. Мысль об отцовской депрессии ускользала, не укладываясь в голове. Беседы с доктором, чей внимательный взгляд был подобен рыболовному крючку, утомляли. Уильяма больше устраивали два других врача, которые осматривали его мельком.

— Они с матерью не присутствуют в моей жизни, — сказал он. — Во всяком случае, уже давно.

Доктор склонила голову набок, размышляя над достоверностью его слов. А Уильяму впервые пришло в голову, что даже если ты о ком-то не думаешь, это не значит, что их нет где-то глубоко внутри тебя.

Однажды утром он проснулся мокрым от пота и с ощущением тошноты. Уильям знал, что это реакция организма на лекарства — подбор наиболее эффективного сочетания антидепрессантов и успокоительного происходил методом проб и ошибок. В преддверии очередного тяжелого дня он не спешил разомкнуть веки. А когда все же открыл глаза, то увидел Сильвию. Уильям моргнул. Она сидела очень прямо, словно проходила испытание на правильную осанку.

— Я не ждал, что ты придешь, — сказал Уильям, допуская, что он, возможно, галлюцинирует.

Сильвия кивнула.

— У меня есть еще вопрос. Ты сказал, что отказываешься от Джулии и Алисы. А мне можно тебя навещать? Или хочешь, чтобы я тоже отвалила?

«Отвалила?» — подумал Уильям. Под влиянием бесед с доктором Дембия ему приснилось, что он и его родители уплывают друг от друга в разные стороны. А перед тем он сказал жене и дочери, чтоб убирались прочь. Что поделаешь, многие расстаются. Во сне царила зловещая атмосфера, словно вот-вот обнаружится, что они плавают в аквариуме и все их попытки избавиться друг от друга обречены на провал.

Уильям разглядывал девушку на стуле. Он уже понял, что Сильвия не галлюцинация, и не хотел, чтобы она ушла. Почему — он не знал, но сейчас это не имело значения. Он пытался вновь научиться хоть чего-нибудь хотеть.

— Не уходи. — После медикаментозного сна голос его был слаб и нечеток. — Прости, что причинил боль твоей сестре.

— Ты и себе сделал больно.

Уильям покачал головой, не соглашаясь.

— Как там Джулия?

Сильвия села еще прямее, у нее был такой вид, будто она пытается находиться здесь и где-то еще.

— Она расстроена. Что и понятно. Но с ней все будет хорошо. Она не знает, что я здесь. Просто я подумала… — Сильвия замешкалась, — что тебя надо навещать. Я знаю, что Кент приезжает, но очень занят и не может бывать часто. Ты не заслужил одиночества.

Последняя фраза точно ударила Уильяма в грудь. «Ты не заслужил одиночества». Сам он не считал, что это так, но не сомневался, что Сильвия имела в виду именно то, что сказала.

— Спасибо.

Сильвия кивнула, оба несколько минут молчали. Тишина в палате была громкой, как шелестение генератора белого шума. Уильям задавался вопросом, а есть ли что-то еще, о чем он должен сказать. Сильвия тоже выглядела напряженной. Они как будто приблизились к финалу пьесы, и теперь одному из них надо что-то придумать либо уйти со сцены. Уильям с тоской подумал о забытьи, в которое можно спрятаться от этого момента.

— Я вот подумала, не расскажешь ли ты мне о Билле Уолтоне? — подавшись вперед, сказала Сильвия.

— О баскетболисте?

Сильвия кивнула.

Уильям удивился, но он знал, что ответить.

— Он великий разыгрывающий. Выступал за «Портленд», признавался самым ценным игроком лиги. Но его преследовали травмы. Дважды ломал запястье. Растяжение голеностопа. Вывихи пальцев на руках и ногах.

— Господи! — Сильвия явно была рада, что нашлась тема для разговора.

— После перелома ноги Уолтон лежал на вытяжке, потом играл на обезболивающих, чем только все усугубил. — Уильям поражался своей многословности, но уже не мог остановиться и выдавал всю известную ему информацию. — Он великий игрок и, наверное, лучший распасовщик из всех. Уолтон влюблен в баскетбол, но вот тело его — это кошмар. На нем живого места нет. Сейчас он в «Лос-Анджелес Клипперс», но сидит в запасе.

— Поразительно, что после всех этих травм он вообще играл и даже завоевывал титул.

— Да уж, поразительно.

Утомленный разговором Уильям уснул. Когда он открыл глаза, Сильвия уже ушла.

Доктор Дембия сказала, что приготовила для него домашнее задание.

— Я хочу, чтобы вы записали каждый свой секрет, каждый сегмент своей жизни, который вы укрываете от близких вам людей.

Уильям посмотрел на простой блокнот, который она ему вручила. Он кивнул и отложил блокнот в сторону. Сколько он себя помнил, он всегда старался оттолкнуть от себя все неприятное, не дать ему приблизиться. Но он столько отталкивал, что ничего не осталось. Уильям понимал, что это часть терапии — он должен проанализировать отношения с женой, детство, свою неспособность управлять тем, что со стороны выглядело идеальной жизнью. Однако он еще к этому был не готов. Пока ему достаточно сознавать, что время идет и прятаться больше нельзя. Во сне он видел воду, а наяву бродил по коридорам психиатрической больницы.

Приехал Кент и, усевшись в углу, вытянул длинные ноги на середину комнаты. Он выглядел невыспавшимся и временами закрывал глаза.

— Перестань казниться, — сказал Кент. — Ты бы делал для меня то же самое.

— Но я не учусь в медицинской школе и не работаю в двух местах. Не надо было приезжать. Сколько ты сегодня спал? А тебе еще возвращаться в Милуоки.

— Я приезжаю всего раз в неделю. А на работе подменит приятель. Нечего меня гнать.

Кент неприкрыто и бесхитростно обожал друга, и это согревало Уильяма, точно солнце. Никто не любил его так бескорыстно, и от мысли, что он не заслуживает подобного отношения вообще, а сейчас особенно, Уильяма бросало в жар. Он расхаживал по палате, пытаясь охладиться.

— Ты, наверное, думаешь, что я еще могу сорваться? — сказал Уильям. — Нет, я этого больше не сделаю, честное слово.

Кент на него посматривал из-под приспущенных век.

— Я, знаешь ли, хочу большего. Чтобы тебе стало лучше, чтобы ты полюбил свою жизнь.

Уильям издал хриплый смешок. Когда последний раз он смеялся?

— Ничего смешного, — сказал Кент.

— Извини, — смутился Уильям. — Мне показалось это забавным. — Он помолчал. — А ты любишь свою жизнь?

— А то! — воскликнул Кент.

Уильям посмотрел на него. По-прежнему в отличной форме, Кент излучал молодость и здоровье. Им обоим двадцать три года, но Уильям ощущал себя сорокалетним, то есть почти стариком. Он погладил травмированное колено.

— Могу предложить тебе стимул, — сказал Кент. — Я тут положил глаз на Майкла Джордана, ну это тот парень из Северной Каролины, что в прошлом сезоне исполнил грандиозный бросок. Он классный. Может, «Быки» сумеют его заполучить при отборе игроков.

Уильям кивнул. Он вспомнил, как рассказывал Сильвии о Билле Уолтоне. Но говорить о Майкле Джордане было тяжело. Кент воодушевился, потому что Джордан представлял будущее баскетбола, а вот Уильям был не в силах размышлять о том, что ждало его впереди.

— Слушай, ты уверен, что с твоим браком все кончено? — Кент внимательно смотрел на друга. — Хочешь, я поговорю с Джулией? Помогу, так сказать, навести мосты.

— Нет, все кончено.

— Ладно. — Кент подтянулся и сел прямо. — В этом сезоне будем вместе смотреть по телику игры «Быков». Каждый матч. Ты приедешь в Милуоки, либо я прикачу к тебе.

«„Прикачу к тебе“, — мысленно повторил Уильям. — Куда? Где я буду?»

В больницу он поступил в августе, а сейчас уже заканчивался сентябрь. Листья за окном теряли свою летнюю темно-зеленую окраску. Уильям любил этот короткий период, когда цвета блекли и природа делала глубокий вдох перед наступлением нового времени года.

— Домашнее задание выполнили? — спросила доктор Дембия.

Прошло уже изрядно времени с того дня, как она принесла ему блокнот, и он понимал, что она его настойчиво подталкивает.

— Нет еще, — покачал головой Уильям.

Он ловил себя на том, что радуется визитам Сильвии. И вообще тусклое месиво эмоцией постепенно обретало текстуру. Накануне Сильвия принесла носки, которые для него связала Эмелин, и художественный альбом от Цецилии. Близнецы переживали за Уильяма, хотя в больнице не появлялись. Каждая по-своему, три сестры Падавано продолжали заботиться о нем, словно своей численностью и родством с Джулией могли залатать дыру, которую он проделал в собственной жизни. «Ты не одинок», говорило ему их внимание, и он был тронут их добротой.

Уильям знал, что Джулия взбесится, если узнает про визиты Сильвии. Записку Уильяма и устный постскриптум, переданный через Сильвию, она справедливо считала концом их брака. И потому решение Сильвии поддерживать, пусть даже временно, отношения с Уильямом выглядело странно, если не граничило с предательством. Всю жизнь сестры Падавано были заодно. Уильям помнил, как Джулия и Сильвия в обнимку спали на кушетке. Ему просто не верилось, что Сильвия перешла ради него черту.

— Мне интересно узнать подробности про Карима Абдул-Джаббара, — сказала Сильвия, поставив сумку на стул. — Почему в начале спортивной карьеры он сменил имя?[24]

Уильям, все еще в мыслях о бывшей жене, улыбнулся — Джулия никогда не задала бы такого вопроса. Она была равнодушна к баскетболу и всегда старалась отвлечь Уильяма от его любимой игры. Внимание ее было сосредоточено на нем будущем, получившем преподавательскую должность и приставку ученой степени к имени. Уильям не винил жену за столь обусловленный интерес к нему — он ведь рос с родителями, которые не интересовались им вообще.

— Уильям, все хорошо? — Сильвия склонила голову набок. — Ты как будто отсутствуешь.

— Я здесь, — сказал Уильям.

Теперь, когда сознание его прояснилось, он понимал, что надо сказать Сильвии, чтобы она вернулась к сестре. Он должен попросить ее больше не приходить, уверить, что с ним все будет хорошо. По коридору прошла дежурная медсестра, заглядывая во все палаты, через четыре минуты ее проход повторится в обратном направлении. Уильям чувствовал, что уже вполне окреп. Да и Кент приезжает по субботам. «Тебе пора уходить», — подумал он. Но не смог заставить себя произнести эти слова.

Сильвия сидела на стуле, Уильям расхаживал по палате. В больнице он провел уже больше двух месяцев. Близился Хэллоуин, в комнате отдыха медсестры развесили плакаты с изображением фонарей из тыквы. Окно палаты не открывалось, но в него было видно, что прохожие одеты в куртки.

— Сколько всего перстней выиграл Билл Рассел? — спросила Сильвия, глядя, как Уильям медленно перемещается от стены к стене.

— Одиннадцать за двенадцать лет. — Уильям остановился.

Он старался преодолеть жаркое смущение, возникавшее от доброго отношения Сильвии и дружелюбия Кента, радостно хлопавшего его по спине, стоило ему хоть раз улыбнуться. «Смущение — всего лишь чувство, — сказала доктор Дембия. — Очень хорошо, что у вас просыпаются эмоции».

— Я понимаю, ты говоришь о баскетболе, чтобы мне стало комфортно. Очень любезно с твоей стороны.

Сильвия недоуменно вскинула бровь.

— И я знаю, что ты читала мою рукопись. — Не раздумывая, Уильям взял блокнот с прикроватной тумбочки. — Врач дала мне домашнее задание. Не могла бы ты помочь с ним? Я очень благодарен, что ты навещаешь меня. Мне давно следовало сказать это.

— Конечно, охотно помогу, — неуверенно сказала Сильвия.

— Пожалуйста, запиши по пунктам мои признания. Мне надо зафиксировать то, что я утаивал, например, от Джулии.

Сильвия раскрыла блокнот. Как и Уильям, она выросла с привычкой к исповеди. Войти в темную будку, встать коленями на приступку. Каяться в грехах решетчатому оконцу, отделяющему от священника.

Сейчас, вспомнив об этом таинстве, Уильям посочувствовал всем детям, которым приходилось разделять свою обычную жизнь на две части — безгрешную и греховную, чтобы было о чем поведать незнакомцу в сутане.

— Первое: я знал, что ты читала рукопись, — сказал он. — И я не дал понять Джулии, что знаю.

Рукопись так и лежала в верхнем ящике комода в спальне, если только Джулия ее не выбросила. Опустив голову, Сильвия писала в блокноте. Уильям сел на кровать, готовый к тому, что тело его застынет.

— Я никогда не хотел стать профессором. — Он помолчал, проверяя, будет ли реакция, потом продолжил: — Я никогда не говорил Джулии, что в каждый свой обеденный перерыв отправляюсь в спортзал и помогаю Арашу с баскетболистами. Она понятия не имела, сколько времени я провожу в спортзале. Я не сказал, как меня расстроило, что она прочла мои записи. Для меня это скорее дневник, нежели книга. — Уильям понурился. — Я не хотел заводить ребенка. — Он закрыл глаза, погружаясь в самую глубь себя. — Я не сказал Джулии, что у меня была сестра.

Прошелестел вздох.

— У тебя была сестра? — Сильвия спросила шепотом, будто слова эти были святы и слишком важны, чтобы произносить их в полный голос.

— Она умерла, когда я только родился. Грипп или воспаление легких. Эта смерть подкосила моих родителей. Я думаю, глядя на меня, они видели ее.

— Ох, Уильям…

Оба ошеломленно молчали. Раньше Уильям не задумывался о том, что эта потеря стала предтечей всех прочих потерь. Он никогда никому не говорил о своей сестре, и теперь что-то произошло. Он закрыл глаза, и рядом с ним села маленькая девочка. Рассказав о ней, он словно выпустил ее. Уильям понял, что родители никогда не упоминали ее имя, потому что для них это было нестерпимо. Если три человека, знавшие о ней, молчали, никогда не упоминая про нее, то ее как бы и не было вовсе. Уильям находился в этой больнице, чтобы вернуться к себе, в свое тело, в свою историю. Сестра была ее частью, но она также была отдельной личностью.

— Как ее звали?

— Каролина. — Прежде Уильям ни разу не произносил ее имя вслух.

Казалось, маленькая девочка рядом с ним излучает сияние от того, что оказалась в центре внимания. Уильям видел яркую красно-желтую листву за окном и улавливал волнение девушки, сидящей напротив. Еще никогда его чувства не были так обострены, никогда он не ощущал так много всего в один-единственный миг. Прежде он умело уклонялся от заточенных пик, брошенных в него эмоциями, и спешил загасить любое неприятное ощущение. Ему с трудом давалось понимание, что другие люди остаются живыми после столь интенсивной эмоциональной бомбардировки.

— Я не мог ни с кем этим поделиться, — сказал Уильям, — Не знаю почему, но захотелось рассказать об этом тебе.

По взгляду Сильвии он понял, что оба вспомнили тот вечер на скамейке под звездным небом.

— Можно спросить? — сказала Сильвия.

Уильям кивнул.

— В твоих записках есть такое примечание: «Лучше бы это случилось не с ней, а со мной». «Она» — твоя сестра?

— Я этого не помню. — Уильям смотрел перед собой. Что уж так удивляться собственным секретам? По правде, он всегда знал, что родители предпочли бы потерять его. — Наверное, я имел в виду ее.

Открытый взгляд Сильвии убеждал, что ей можно признаться во всем и она не осудит. Вон уже сколько всего ужасного выслушала, но готова записывать дальше.

— Пожалуй, всё, — сказал Уильям. — Если хочешь, поделись этим с Эмелин и Цецилией. С секретами покончено. — Он глубоко вздохнул. — Я не знаю, что еще добавить к списку. Я был плохим мужем. Джулия заслуживает спутника жизни гораздо лучше.

Контур Сильвии вдруг стал расплываться, и Уильям понял, что плачет.

Оба выглядели изнуренными, словно вместе пробежали марафон. Сильвия собралась уходить, но задержалась в дверях:

— Ты сказал, что не хотел стать профессором. А кем, профессиональным баскетболистом?

— Да, только даже до травмы я был недостаточно хорош.

— Наверное, это было огромное разочарование, — сказала Сильвия, и Уильям кивнул.

Уильям знал, что должен еще кое-что сказать, прежде чем доктор Дембия позволит ему покинуть больницу. «Через день-другой», — повторяла она, и он сознавал, что сказал еще не все. Он не понимал, почему необходимо признаться во всем, но у выздоровления свои правила, и он был обязан их соблюдать. Врач была довольна, как действуют лекарства, — Уильям больше не чувствовал себя так, будто цепляется за крыло машины, которая мчалась по городу, а потом вдруг резко остановилась. У него больше не потели ладони, по ночам он спал, случались и минуты полного спокойствия. Научившись видеть разницу между покоем и опустошенностью, он стремился к тому, чтобы дни его полнились первым, но не вторым.

Его проведал Араш.

— Помнишь, я говорил, что мы отслеживаем наших игроков? — спросил он, глядя исподлобья.

Уильям кивнул.

— Удача сопутствует не всем, и мы стараемся помочь чем можем. Думаешь, ты первый попал в передрягу? Тренеры созвали совет по твоему вопросу.

— О господи! — ужаснулся Уильям.

— Летом ты принес большую пользу, беседуя с игроками. Я не могу гарантировать тебе место в штате команды. Очевидно, что твое нахождение здесь, — Араш нахмурился, — серьезное тому препятствие. Но университет всегда нуждается в кураторах для студентов. Твой врач говорит, ты справишься с такими обязанностями. Тебе выделят комнату, бесплатно. Ну а там поглядим.

Уильям осознал, что не может произнести ни единого слова. Он тревожился о том, где будет ночевать после выписки. Денег на счете в банке почти нет, перспектив никаких. Напрашивался только один вариант: уехать в Милуоки и спать у Кента на полу. Но и здесь была проблема — у Кента появилась девушка, студентка-медик, которая, естественно, не придет в восторг от того, что бывший баскетболист, страдающий депрессией, обосновался в комнате ее парня.

— Вы так из жалости, — сказал Уильям, ощущая на языке горечь этих слов.

Араш качнул головой:

— Ты в депрессии, а не двинутый. В нашем мире это даже нормальнее, чем быть счастливым. Я не верю жизнерадостным оптимистам, которые вечно лыбятся. Если ты спросишь меня, так это у них шестеренки ослабли. И потом, я предлагаю тебе не работу, только комнату.

В мозгу Уильяма после нескольких недель в больнице теперь крутился новый рефрен: «Никакой чуши, никаких тайн». Он уже мог отличить одно от другого и теперь, обдумав сказанное Арашем, понял, что это отнюдь не чушь. В прошлом он и впрямь был очень полезен команде. Беседы с новичками, рассказывавшими о своих старых травмах, помогали уберечь их от новых. Озерная вода многое смыла из памяти, но воспоминания о долгих часах в душной каморке остались нетронутыми, и Уильям охотно к ним возвращался. Может, только они не порождали сожаления и отчаяния. Он был полезен.

— Спасибо, — сказал Уильям.

В тот день, бродя по больничным коридорам, он понял, что его покинуло ощущение, будто он пребывает в озерной воде, и холодок уже не пробегал по спине. Теперь у него есть жилье и — впервые — надежда, что все образуется.

Уильям ничуть не удивился, когда доктор Дембия сказала:

— Вы ни разу не обмолвились о дочери.

Он отвернулся к окну. Вот о чем необходимо было рассказать, чтобы покинуть больницу. Чтобы начать жизнь заново. Чтобы распрощаться с последним секретом.

— Еще до ее рождения окружающий мир стал погружаться во мрак, — сказал Уильям. — Дело не в ней, но она появилась, когда все выглядело бессмысленным, когда мне приходилось тушить свет в голове, чтобы пережить день. Понимаете… — Он смолк, подыскивая верные слова.

— Говорите.

— Алиса — светоч. Яркий светоч с момента своего рождения. Она сияет. Мне было больно смотреть на нее, я боялся к ней прикоснуться.

— Боялись ее света?

— Нет, я боялся его погасить, боялся, что его поглотит моя тьма.

— Значит, вы сторонились ее, чтобы уберечь?

— Да, я должен был держаться от нее подальше.