ПРОДЮСЕР-САН, том 1: я оказался в корпорации, где меня ненавидят

Глава 1. Воспоминание о встрече с Сакура-сан

— Уникальное предложение для простого школьника, который всегда мечтал работать с айдору! Хочешь построить карьеру в медиа-индустрии? Желаешь продюсировать группы, которые рвут интернет-чарты, и жаждешь познакомиться с самыми крутыми айдору Японии? Ты попал в нужное место, компанию Shining Star Inc! Подписывай документы, бери аванс. Завтра выходишь на работу. Детали объясним по дороге.

— Красиво звучит. А какие подводные камни?

— Ой, да брось. Нужно мыслить позитивно! Кто вообще в такие моменты думает о подводных камнях?

Я понял, что день не задался, когда поутру обнаружил под дверью посылку с пальцем внутри. Палец принадлежал мужчине, был слегка потёрт от физической работы, на нём красовался неровно обгрызенный ноготь, но и только — детектив из меня был так себе. Кроме пальца, в конверте лежало письмо с одним-единственным словом: ОТМЕНЯЙ.

Первой хорошей новостью было то, что все мои пальцы были на месте. Второй хорошей новостью было то, что палец не был женским. Если бы пострадала кто-то из моих айдору ровно перед концертом, мне не осталось бы ничего, кроме как застрелиться прямо в кабинете. Я всё-таки решил перестраховаться и тут же обзвонил своих подопечных: на излишне брутальный маникюр никто не жаловался, разве что кое-кого трясло от нервяка перед выступлением на крупнейшую аудиторию в их жизни.

А вот то, что на парковке меня встретили пятеро крепких парней в костюмах и девица в розовом платье с ножом в руках, хорошей новостью явно не было.

— Нужно отменить выступление, Рюичи, — пропела она фальцетом и лопнула пузырь жвачки. Раздался громкий хлопок, словно предупредительный выстрел.

Я посмотрел на девицу: ну конечно же, моя старая знакомая, которая уже не впервые пытается меня убить (и на сей раз, кажется, взаправду). Мерзкий коричневатый загар на лице, волосы странного цвета — на сей раз ядовито-голубые, намалёванные блёстками иероглифы на щеках и белые губы — набор типичной гяру. Правда, гяру не разгуливают по улице с оружием… обычно. Жаль, что эта выдалась необычной.

Мужчины в костюмах опустили руки в карманы — синхронно, словно по команде, будто годами репетировали движение как хорошую хореографию. Затем достали оружие. Я впервые в жизни увидел настоящие пистолеты с чёрными цилиндрами глушителей. Сглотнул, но всё же взял себя в руки.

— Не-а, — покачал я головой. — Ты правда думаешь, что я сорву концерт, на который поставлено всё, что можно, причём людьми, позубастее тебя?

Мужчины встали полукругом, перекрывая все возможные выходы.

— Я расскажу тебе историю, дурачок, — сказала девица. — Про Ода Нобунага.

— Потом расскажешь, — перебил я. — Сейчас мне некогда, я опаздываю.

— Нет, ты послушай, — настаивала она. — Ода Нобунага был молодым и жил в замке. Естественно он ходил на охоту и надо было тому приключиться, что за ним увязалась лиса. Он начал её подкармливать, а через пару месяцев она прибежала к нему домой. Он с ней разговаривал, кормил хорошим мясом и поил чистой водой. Но когда захотел лису погладить, то она его укусила. Тогда Нобунага приказал её освежевать и сделать из меха воротник. Тебе понятна история?

— Не-а, я глупый, — ответил я. — Не понимаю намёков.

— Хорошо, скажу прямо, — ответила девица, вытянула в руке нож и шагнула вперёд. — Обьясню для тупых. Ты предал доверие уважаемых людей, Рюичи. Оскорбил наших общих благодетелей. Укусил кормящую руку. Жалко, что ты не лиса, Рюичи. Из тебя бы вышел хороший воротник. Но я даю тебе последний шанс, дурачок. Звони своим девицам и говори: выступление не состоится.

Я достал телефон из кармана, выбросил его на землю и демонстративно наступил на него ногой.

— Ой, не могу, — виновато пожал я плечами. — Сломался. Кажется, выступление всё-таки состоится.

— Ладно, признаю, ты всё-таки отрастил то, что мужчины носят в штанах, — захихикала девица. — А я ставила, что ты так и останешься размазней. До встречи в аду, Рюичи Хошино.

Лопнул ещё один пузырь жвачки, и в ту же секунду раздались выстрелы. Я увидел, как из дула вылетела пуля, и, вращаясь, словно в замедленной съёмке, полетела прямо мне в лицо.

Говорят, что перед смертью человек вспоминает всю свою жизнь, она проносится у него перед глазами. Он осознаёт, как сильно ошибался, понимает масштаб неверно принятых им решений — словом, благоглупость из поп-культуры, только на сей раз не из попсовых певичек, а из сериалов про якудза для старичья.

Впрочем, глядя на летящую мне в глаз пулю, я признал, что именно так оно и происходит.

Так вот, как всё началось. В то время мне едва исполнилось девятнадцать и я только-только съехал из родительского дома. Не то что бы я мечтал жить один, но отец меня не спрашивал и выставил, когда я принёс финальные школьные оценки, из которых следовало, что ни в Токийский, ни в Токийский Технологический меня не возьмут («Сорок пять по математике? Пятьдесят по японскому? Восемьдесят восемь по музыке? Певец недоделанный, позор семьи!»).

Учителя говорили мне, что я умный, но ленивый, а потом добавляли, что если я не поменяюсь, то ничего и никогда не добьюсь. С ними были солидарны и родители. Отец, видя в очередной раз мои низкие оценки, прочил мне карьеру мусорщика, мать же просто вздыхала и смотрела в потолок. Кажется, в те моменты она бы не поставила на меня и гнутую йену. Примерно такого же мнения придерживались и все мои друзья. Для них я был весёлым раздолбаем, которого всегда немного жалко.

В означенный родителями срок я собрал вещи (две коробки и одна спортивная сумка — негусто за девятнадцать лет) и переехал в крошечную квартирку на задворках Токио по соседству с железнодорожным депо. Мерзостный скрежет колёс об рельсы будил меня ежедневно в пять утра и намекал, что стоит переехать куда-нибудь в локацию поспокойнее. Впрочем, район «поспокойнее» означал и «подороже», а вот карьера у меня не задалась. В старших классах я мечтал петь на сцене (и на школьных концертах у меня даже неплохо получалось), но однажды решил, что быть лицом поп-музыки мне не хочется. Я предпочёл бы торчать за кулисами — например, владеть концертным бюро или продюссировать медиа-группу, хотя от мыслей, сколько придётся выложить за подобное образование, мне становилось дурно. Пару лет я занимался всякой фигнёй — носил ящики в книжном магазине, расставлял товары по полкам, но с каждым днём понимал, что дальше так жить нельзя. Единственной моей отрадой были новые видео с айдору-концертов.

Как-то раз (мне было тогда двадцать — считай, почти совершеннолетний), я посчитал финансы и понял, что что оплата квартиры в следующем месяце означает, что еду придётся искать на помойке, отчего всю последнюю неделю сидел как на иголках и всё ждал, когда арендодатель придёт меня выселять. В тот момент я настолько переживал, что даже научился различать своих соседей по звуку, с которым они поднимались по лестнице. Шарканье старых ботинок обозначали деда этажом ниже, стук каблуков — молодую студентку из квартиры напротив, она брезгливо морщила носик, когда меня видела, ну а быстро взлетал наверх и позвякивал ключами таксист-филипинец с последнего этажа.

К воскресенью я немного успокоился и даже выбрался на улицу, где нашёл листовку из соседнего комбини. Там открылась славная вакансия — расставлять по полкам товар. Впрочем, когда я принялся искать чистую футболку, громкий топот на лестнице возвестил, что я опоздал.

Кто-то с грацией носорога нёсся по лестнице и под его ботинками громко скрипели ступени. На походку остальных жильцов дома этот грохот никак не походил.

Я приготовился к худшему.

Топот дошёл до двери, затих и я устало выдохнул — вдруг всё-таки не ко мне, но тут незваный гость принялся изо всех сил барабанить в квартиру. На негнущихся ногах я подполз к двери. Волновало меня в тот момент только одно: спустят ли меня с лестницы, или же великодушно позволят сначала собрать свои вещи?

— Именем префектуры Саньи, вы, Рюичи Хошино, приговариваетесь к выселению третьего класса с полной конфискацией имущества в счёт духовных заведений города, — раздался из-за двери знакомый бас.

Громко чертыхнувшись, я полез отпирать замок.

На пороге, довольно улыбаясь, стоял мой единственный школьный друг — Икэясу Гурудзи. Решив подыграть, я сразу его спросил:

— Если меня выселяют, то будет ли мне позволено найти приют в вашем храме?

— Дурак, что ли? — ответил Гурудзи, глядя на меня, как на сумасшедшего. — Я бы сам там не жил, будь моя воля. Зачем тебе лезть в пасть ко льву?

Гурудзи был старшим сыном синтоистского священника, чья семья ухаживала за храмом Аматэрасу со дня, когда сёгун остановился у подножия холма на водопой, поднялся по склону и увидел под корнем дерева блестящий драгоценный камень в енотовой норе. Камень обрёл своё место в имперской сокровищнице (по крайней мере, так говорил Гурудзи), и в благодарность богине сёгун поручил своему приближённому построить на месте норы роскошный храм. Икэясу-древний преуспел в своём деле. Храм простоял три века, пережил сёгунат, десяток землетрясений, устоял под бомбардировкой американской авиации и спокойно затухал артефактом прошлых веков на окраине разросшегося мегаполиса посреди лабиринта электрических проводов и новомодных десятиэтажных домов с балконами, ставших прибежищем опустившегося пролетариата вроде меня.

Свою семейную вотчину Гурудзи ненавидел, клял последними словами и однажды клятвенно мне пообещал, сидя под вытянутыми руками у клоуна (мы тогда транжирили родительские деньги в только-только открывшемся макдональдсе), что выберет себе какую угодно профессию, но только не настоятеля. Мысль о том, что придётся унаследовать храм и исполнять ежедневные жреческие поручения, приводила его в ужас. Икэясу постоянно сбегал от обязанностей — шастал в монашеском костюме по Токио, тратил семейный бюджет в подпольных клубах и предлагал божественное благословение школьницам в мини-юбках в обмен на поцелуй в щёку или макушку (несмотря на ненависть к семейному делу, от преимуществ, которые давал монашеский статус, лысый прохиндей избавляться не спешил). Набегавшись по городу, он припирался в мою квартиру и принимался разглагольствовать об увиденных в городе цыпочках, о блестящей ночной жизни Синдзюку и о том, как сильно он презирает очередной завтрашний ритуал, отлынивать от которого ему не позволяют

— Почему бы тебе не переехать куда-нибудь поближе к центру города? — спросил он как-то после очередного вояжа по городу. — Тогда я смогу ночевать у тебя каждые два дня. Так что ты подумай.

Помощь от Гурудзи обычно состояла в том, что он обчищал холодильник, внося прореху и в без того скромный бюджет. Впрочем, я не мог не признать его правоту: стоит мне найти работу, и первым же делом я съеду подальше от бьющихся об рельсы вагонов. Я отобрал у Гурудзи свиной рамен, который он втихомолку вытащил у меня из шкафа, и строжайше приказал ему никогда больше не трогать мою еду, пока не внесёт пожертвование в тройном объеме от стоимости уже украденного. Свои аргументы я подкрепил воззванием к добродетели нестяжательства ради очистки кармы. Гурудзи скривил гримасу, но выудил из карманов пачку жвачки и початый пакет шоколадных конфет. Пока мы распивали слабовато заваренный чай, он разглагольствовал о том, что мечтает сделать музыкальную карьеру и распевать на сцене зажигательные хиты под зубодробительные гитарные рифы.

— Да, я хочу жить как рок-звезда семидесятых, — подытожил Гурудзи. — Но чтобы жить как рок-звезда, нужно быть рок-звездой. И непременно разбить гитару об голову во время очередного концерта

— Проклятый прогнивший монах, — выругался я, отнимая последнюю шоколадную конфету. — Держу пари, что это первый и последний раз в своей жизни, когда ты произнёс слово «гитара». Ты её хоть раз в руках держал?

— Нет, но я знаю, что могу разбить её об голову, — сообщил Гурудзи.

Он не врал: после монашеских тренировок лысый череп моего друга выдержал бы удар об каменную стену.

— Айдору-цыпочки из Будокана любят суровых рокеров, — закончил он.

— Ага, — торжествующе подловил я, — вот ты и спалил весь план. Только учти, что айдору-цыпочки любят не безмозглых лабателей на гитаре, а продюсеров, префектурных политиков или нападающих из «Урава Ред Даймондз» с пятнадцатью голами в Джей-лиге за сезон.

Гурудзи не лукавил. Более всего на свете прогнивший монах обожал айдору-певиц (они же «идолы»), коими назывались разодетые в перья и яркие цвета девахи, скачущих на сцене под задорную музыку и распевающих бессмысленные песенки писклявым голосом… по крайней мере, так считал мой отец («выключи-сейчас-же-эту-мерзость-я-тебя-прибью-ублюдок»). Он приходил в ярость, когда я тратил карманные деньги на плакаты. Не раз мы схлёстывались с ним в бою, когда он порывался выкинуть в помойку накопленный мною мерч, накопленный мною за много лет. Проблему с родителями я решил гениально: перенёс часть своих пожитков в монастырь к Гурудзи, который пришёл в восторг от того, что теперь ему придётся быть хранителем небесной сокровищницы.

— Конечно же, без твоего разрешения я их и трогать не стану, — бесстыже соврал он, пожирая хищным взглядом коробку с годовой подпиской на «Idol Start!».

Любовь к айдору и их музыке объединяла нас с Гурудзи со дня знакомства. Бесчисленное множество раз мы сбегали со скучных уроков вроде химии и неслись в соседний со школой клуб «Рок-Эй-Борд», чтобы смешаться с толпой обывателей и дурным голосом вопеть официальные кричалки очередной девчачьей группы. Айдору-концерты в клубе давали каждую неделю по четвергам (в пятницу — рокеры, в субботу — что-нибудь старомодное, в воскресенье — рейв сбегавшихся со всего района наркоманов под омерзительные электронные биты, с понедельника по среду — отмывание клуба от последствий воскресного шабаша). Но четверг был нашим днём, и мы с Гурудзи вечно уходили из клуба помятые, побитые толпой великовозрастных фанатов, наминавших нам бока в толкотне, но всякий раз мы искренне радовались, даже если нам не удавалось подглядеть, что там под мини-юбкой у солистки группы «Пан-пан Шомецу!» или словить благосклонный взгляд Химефу.

Химефу принадлежала к тому редкому типу айдору, которые выступали на сцене в одиночку; обычно в группе состояло от двух до бесконечного числа певичек («но никогда на сцену не выходит больше, чем сорок восемь», отмечал Гурудзи, который знал историю индустрии лучше, чем историю родного храма). Химефу выходила на сцену, одетая в белое платье, искрящееся россыпью стразов и стекляруса, вскидывала руки и оглашала воздух воплем столь пронзительным, что у менее привычных зрителей лопались барабанные перепонки:

— Мои звёздные дети! Вы готовы сегодня поджечь небеса?

Едва крик спадал, айдору заводила песню про бесчисленные миры, в котором каждого из зрителей непременно ждёт его истинная любовь, про падающую с неба звезду, которая исполняет миллион желаний и прочие романтические банальности, обёрнутые фальцетом в тональности ре-мажор. Несмотря на простоту образа и примитивные тексты песен, Химефу запала нам в душу, а Гурудзи вообще потерял от неё голову. Мы давным-давно выучили наизусть её плейлист, и с нетерпением ожидали на каждом новом концерте ранее не слышанных песен про мерцающие облака или поцелуй танцующей принцессы. До конца вечера мы редко доживали без сорванного голоса, скандируя имя Химефу и её фирменную кричалку «Химефу the star!». Где-то на пятом концерте Гурудзи обратил внимание, что она изредка поглядывает на нас обоих и возгорелся мыслью взять автограф. Впрочем, организатор концерта оказался непреклонен: Химефу с фанатами не встречается.

— И вообще, детишки, а что это вы здесь делаете? У нас тут мероприятие «восемнадцать-плюс», — подытожил суровый мужик с тонкими усами в блестящем пиджаке и распорядился выставить нас за дверь. Пока охранник тащил нас на улицу, я услышал восторженные вздохи Гурудзи:

— Ах, богиня! Настоящая богиня! Словно Аматэрасу смотрела на меня со сцены!

Охранник оказался милосерден и не стал вышвыривать нас головой вниз в мусорный бак (чем, по наблюдениям, в клубе регулярно промышляли), но предупредил, чтобы на следующей неделе мы не смели появляться поблизости — на всякий случай. В освободившееся время мы с прогнившим монахом провели детективное расследование. Выяснилось, что Химефу старше нас на несколько месяцев (нам тогда было четырнадцать), поёт на сцене уже третий год, выпустила пять хитов уровня «золото» (не менее полумиллиона прослушиваний) и вообще едва ли не следующая звезда Японии, которая выйдет на мировой рынок и порвет американские чарты. Интервью журналу «J-Music» пестрело благоглупостями вроде «я люблю всех своих фанатов до единого», «мечтаю, чтобы благодаря моим песням в мире воцарился мир, прекратились войны и все люди до последнего нищего безумца почувствовали себя в лоне Великой Космической Матери». Гурудзи тогда заинтересовался, что означает «лоно», и едва забыл вечером уйти в храм, пожирая мой интернет-трафик ради изучения в подробностях деталей женской анатомии.

— Если бы эта богиня подарила мне поцелуй, я бы пошёл за ней на край света, — мечтательно заявил он, закончив свои изыскания. — Или взяла меня в своё лоно.

Пришлось признать, что мой недалёкий друг без памяти влюбился в певичку, приблизиться к которой ближе чем на десять метров он не сможет никогда в жизни, что стало основанием для изощрённых шуточек в течение следующего месяца. К моему удивлению, Гурудзи не забыл о Химефу не то что через месяц, но и через год. К тому дню, когда мы выпустились со школы, он по-прежнему лелеял безумные планы о том, как сблизиться со звёздной зазнобой, и не перестал делиться прожектами со мной, когда я съехал от родителей.

— Кстати, я забыл тебе сказать, — вдруг сообщил он, выуживая из мантии пакет чипсов и драный кусок бумаги. — Глянь, что я сегодня обнаружил. Чувствуешь то же самое, что и я?

Я развернул мятый плакат с налипшими следами шоколада и куском штукатурки. В углу плаката пестрела россыпь разноцветных звёздочек, но в остальном он производил впечатление плохого рекламного официоза. Женщина в центре плаката крепко сжимала в руке микрофон, сурово смотрела из-под очков и ломала четвёртую стену, словно говоря с плаката: эй, ты! Да, ты, растяпа! Желаешь поучаствовать в моём деле и стать частью успешного успеха? Надпись внизу гласила: НАБОР В ШКОЛУ ПРОДЮССЕРОВ СЕНСЕЯ САКУРА-САН и обещала золотые горы, успешный успех и солидную позицию в индустрии «под руководством влиятельных наставников».

Мы с Гурудзи знали, кто такая Сакура-сан — Химефу была одной из крупнейших звёзд Сакура Энтертейнмент Груп, и после любого интервью Сакура-сан появлялась вслед за своей протеже и пронзительно смотрела в камеру, прежде чем на экране вылетал огромный логотип компании. Мысль о том, чтобы работать под началом столь солидного человека, казалась слишком хорошей, чтобы быть правдой, и однако же подобная перспектива решала все мои денежные проблемы — как бывшие, так и будущие. Я попытался воззвать к разумности прогнившего монаха, но Гурудзи меня не слушал: он яростно размахивал руками, восклицая о том, что подобный шанс выпадает лишь раз в жизни, вцепился в мою футболку и не отпустил, пока я, скрепя сердцем, не пообещал пойти вместе с ним на следующий день на набор в школу продюсеров.

Ночью, глядя в покрывающийся плесенью потолок, я попытался убедить самого себя в том, что подобное мероприятие мне не по плечу, что Сакура-сан даже не посмотрит в сторону двух вчерашних школьников — однако быстро скатился в мечты о собственной айдору-группе. Мне казалось, что в ней должны играть непременно три девочки едва восемнадцати лет, петь песни исключительно целомудренные и возвышенные, но в каждой строчке должен звучать непристойный намёк, и что каждый концерт принесёт мне полмиллиона йен, не считая зарплат певиц — гигантская сумма, на которую можно оплатить жильё на окраине Синдзюку и закупить ящик рамена на год вперёд. Я заснул за подсчётами, как перевести полмиллиона йен в упаковки рамена, и проснулся, помятый и невыспавшийся, в пять утра под особенно мерзкий скрежет колёс об рельсы.

Вечером мы встретились с Гурудзи неподалёку от здания Сони Групп в центре Токио; на проезд ушли мои последние деньги. Небоскрёб светился яркими неоновыми вывесками, отражавшими названия контор внутри — «Медиа Экспресс Форс», «S-Star Production», среди которых блестела огромная красная вывеска с бегущей строкой «Сакура-груп». Охранник недоверчиво смерил нас взглядами, но когда я объяснил ему, куда мы идём, вежливо поклонился и даже приоткрыл дверь. Вокруг нас сновали взрослые мужчины в пиджаках и галстуках, обдавая нас ароматами дешёвого одеколона, смешанного с запахами спортзала.

— А ты говорил, что надо в цивильное, — сообщил Гурудзи, обычно неунывающий, но отчего-то засмущавшийся своего монашеского наряда. — Чтоб я слился с этой толпой, ну-ну. Много ли здесь расхаживает монахов?

— Таких гнилых по натуре — ни одного, — ответил я. Мне было неприятно признавать, но Гурудзи выглядел уместнее, чем я, в последней чистой и не драной рубашке, оставшейся со школьных времён.

Мы пробились к лифту сквозь обступившую нас толпу; я использовал Гурудзи как таран, только и успевая ойкать, когда мне прилетал очередной локоть в бок, а мой друг пробивался вперёд с фирменными криками «Уступите дорогу монаху! Благословение для всех добрых жителей!». Мужчины в очках недобро косились в нашу сторону. В лифте я совершил критическую ошибку: поднял вверх руку, чтобы почесать нос, отчего меня тут же сжали со всех сторон, и до шестьдесят третьего этаже ехать мне пришлось в весьма глупом положении, напоминающем скульптуру с занесённой рукой.

Шестьдесят третий этаж оказался оживлённым местом: по этажу сновали девчонки в футболках и платьях, сверяли друг перед другом листы с записанными на них тексты и что-то напевали себе под нос, тут и там раскатываясь громким смехом. Гурудзи мотал головой по сторонам, пытаясь высмотреть Химефу или кого-нибудь из её банды, я же пробирался вперёд и разглядывал лица тех, кто пришёл на мероприятие. Возле дверей концертного зала собралась толпа, которую сдерживали два охранника сурового вида, раз в несколько секунд сверявшиеся с кем-то по рации, после чего отталкивали в сторону приблизившегося растяпу в пиджаке.

— Вы ошиблись этажом, kids, — проорал мне кто-то над ухом. Я оглянулся на звук и увидел неприятное лицо тридцатилетнего мужика, гладко выбритое, но ужасно неприятное из-за непропорциональных черт, и широких глаз. «Хафу», — выдохнул мне в ухо Гурудзи и приготовился было к отповеди, но тут охранники отступили, и толпа ломанулась внутрь зала, затаскивая нас с собой, пока я тщетно пытался не упасть. Свободных мест в зале не нашлось, и мы с Гурудзи примостились возле стены, между худым студентом в очках и непонятно откуда взявшейся здесь блондинке со стервозным лицом.

— Прежде всего хочу отметить, что я презираю каждого из вас, кто пришёл сюда, — без церемоний начала Сакура-сан, едва появилась на сцене. — Каждый из вас, пришедший сюда, занимается только одним: тратит моё время. Вам не интересна музыка как бизнес, вам просто нравится музыкальная тусовка и ощущение причастности. А это означает, что вы все непригодны. Катитесь отсюда, вы мне неинтересны.

Толпа восторженно слушала. Я вглядывался в лицо говорившей — уже немолодое, вроде нашей училки по японской литературы Ояма-сенсей, имевшей привычку безошибочно определять самого неготового в классе ученика и визгливо вызывать его к доске, чтобы добавить травм и поводов для пересудов на перемене. Мне она сразу не понравилась: такие люди напоминали мне отца, вечно погружённого в самодовольное восхищение самим собой и пасовавшими, когда речь заходила о деле. Гурудзи, напротив, с интересом разглядывавший происходящее на сцене, наступил мне на ногу и прошептал на ухо:

— Смотри, вон она! Вон, за кулисами!

За огромной шторой на сцене блестело платье Химефу. Я схватил Гурудзи за полу и прошипел, чтобы он не смел вытворять глупостей.

— Но про меня недаром говорят «она творит чудеса», — продолжала вещать со сцены Сакура-сан. — Я знаю все секреты медиа до единого. Знаю, как сделать звезду из самого отборного человеческого мусора — коим вы все и являетесь. Хотя нет, я ошибаюсь. Вы уже не человеческий мусор, раз пришли сюда. Но до звёзд вам ещё далеко. Никаких лёгких путей и «раз — и продюсер» я вам не обещаю. Если вы пришли сюда за чем-то подобным, можете проваливать. Но если вы готовы работать двадцать пять часов в сутки, инвестировать в себя и верить в успех, то вы непременно достигнете успеха, работая по моим черновикам.

— А это точно? — выкрикнул кто-то из первых рядов.

— Что значит «точно»? — взорвалась Сакура-сан с истеричными нотками в голосе. — Какого чёрта сюда вообще пропускают людей, которые не верят в собственный успех? Ты что, издеваться надо мной вздумал? Охрана! Вышвырните его ко всем чертям.

Пока двое рослых парней в пиджаках пробирались сквозь толпу, чтобы схватить за ноги лысого коротышку лет сорока, отчаянно верещавшего что-то среднее между «простите» и «я вас всех засужу», я дернул Гурудзи за руку и предложил валить как можно скорее.

— Ты дурак, что ли? — зашипел он на меня. — Будто ты её не слушаешь. Я верю в успех. И Химефу верит. Думаешь, она станет встречаться со мной, если я сбегу прямо сейчас?

Я пожал плечами, плюнул (метафорически) на влюблённого дурака и двинулся к выходу вдоль стены с намерением прошмыгнуть следом за охранниками, притворившись случайно попавшим сюда студентами.

— Но этот дурачок, впрочем, попал в точку, — продолжала Сакура-сан. — Вам, наверное, нужны доказательства? Хорошо, я их предоставлю. Куро-чан, выйди-ка сюда и расскажи историю своего успеха.

Из-за кулис вынырнул невысокий мужичок в пиджаке, с огромными круглыми тёмными очками, сидевшими на его лысом черепе наподобие короны. Он тянул за руку Химефу. Айдору излучала свет направо и налево, раздавала свои улыбки — мне показалось, что она узнала в толпе меня и убедительно кивнула головой, словно старому знакомому — впрочем, через мгновение я осознал, что это было лишь иллюзией, ибо кивки головой Химефу расточала налево и направо, будто заведённая кукла.

— Господа! — начал он. — Неогранённые алмазы будущих продюсеров! Вы, верно, думаете, что работать в медиа-индустрии сложно. Ничуть! Но только если вы знаете секреты, которые вам щедро открывает в своей школе Сакура-сан. Поверьте, при таких вводных вы сможете сделать звезду из любого человеческого мусора. Вот поглядите, например.

Продюсер подтолкнул вперёд Химефу. Та едва заметно ойкнула, но выскочила вперёд и сделала небольшой книксен, после чего воздела руки над головой — «Звёздный привет».

— Химефу the best! — закричал Гурудзи, и сотня глаз тут же уставилась на него. По залу пробежала волна неловких смешков.

— Мы делаем звёзд, и поверьте, эта — даже не самый ценный наш актив, — продолжила Сакура-сан. — Топ-1 в чартах Японии в августе. Более миллиона просмотров клипа. Пять тонн мерча, распроданные в течение трёх недель. Но самое главное — монетизация. Как думаете, сколько заработала Химефу с начала года? Полтора миллиона йен, как простой офисный работник? Нет, сорок пять миллионов восемьсот тысяч, и с каждой секундой эти цифры увеличиваются. Слышите звук падающих монеток? Тик-так, тик-так.

— А ведь эту девчонку раскрутил я, и это ещё не самый мой большой успех. Мы нашли её в обычной средней школы — можно сказать, на помойке. У неё нет таланта, но она раскрутилась. Потому что работала, а талант здесь не при чём.

— Чистешая правда, — встряла в разговор Сакура-сан. — За талантом идите в смол-ток, там миллиард талантливых певцов по тысяче просмотров у каждого. Мы не берём талантливых и гениев, мы берём только трудолюбивых. Без исключений. А раз вы пришли сюда, то вы точно не любите трудиться. Если бы вы работали, и работали, херачили, продавали свою душу и тело за очередную тысячу просмотров ваших клипов, вы бы не пришли сюда. Я презираю вас, бездельники.

— Ты всё врёшь! — завопил Гурудзи, который пробирался к сцене, расталкивая толпу. — Это не так! Химефу…

Я оттолкнулся от стены, оббежал охранника и ринулся наперерез порочному монаху, чтобы остановить его, пока не произошло непоправимое. В те моменты, когда Гурудзи задевали, он превращался в носорога и принимался бежать на противника, не разбирая дороги, и мало что могло задеть моего друга, как оскорбление его любимой певички, сделанное прилюдно. Слова училки и её подручного очкарика звучали, словно Химефу была для них товаром — но никак не той принцессой, которой она являлась нам. Я оттолкнул ещё одного костюмированного очкарика, похожего на того, что стоял на сцене, с точностью до деталей биоплатформы, и врезался в накрашенную девицу с розовыми волосами, от которой пахло жвачкой.

— Куда прёшь, опущ, — прошипела она, хватая меня за воротник.

Я дёрнулся, едва не порвал рубашку, и исчез в толпе под недовольное шипение вслед.

— Как ты смеешь, старый пень, говорить подобные гадости про нашу принцессу? — взвился Гурудзи, взлетев на сцену. — Обычная девочка? На помойке? Да за такие слова…

— А вот и наш первый клиент! Что необычно, похожий на монаха — объявила Сакура и схватила Гурудзи за руку, отчего он замер на месте, словно приворожённый ледяным заклинанием, не спуская ненавидящего взгляда с очкарика на сцене. Химефу, явно не ожидавшая такой прыти от неизвестного ей человека, растерянно смотрела на него, будто решала, то ли ей кричать от страха, то ли делать разученный приветственный жест.

— Но это хорошо, — продолжила Сакура-сан. — Монахи обычно дисциплинированы и понимают цену труда. Как вас зовут, наш первый клиент?

— Что значит, клиент? — спросил Гурудзи. — Я хочу заставить этого человека взять свои слова обратно. Он не имеет права говорить такого о Звёздной Принцессе, которая…

Зал прервал его речь взрывом смеха. Кто-то достал телефон и принялся щёлкать камерой. Сакура сделала жест двум охранникам, пробивавшимся от двери к сцене, вслед за которыми я полз по расчищенной людской тропинке: те замерли, как вкопанные, и я едва не врезался одному из них в спину.

— Так ты фанат, — радостно объявила Сакура. — Господа, как видите, и фанат айдору может стать продюсером!

— Я не хочу… — затянул Гурудзи, но его голос тут же утонул в громогласном объявлении: — Приветствуем нашего первого клиента!

Сакура принялась объяснять условия обучения в школе. Выходило, что каждый учащийся получает гарантированное трудоустройство в течение первого года. Месячная стажировка проходит вместе с уже работающими продюсерами — «никто не поможет влиться в тему скорее, чем уже работающий ментор», и на второй месяц ученик получает собственный проект по раскрутке айдору («конечно же, с нуля»).

— Да не хочу я у вас работать! — закричал Гурудзи. — Что вы мне свою школу суёте! Я хочу заставить извиниться вот этого — монах ткнул в лысого продюсера, всё ещё державшего подопечную за рукав, — который говорит гадости о прекрасной Химефу.

— Сакура-сан, — прокричал я на ходу, врываясь на сцену, — прошу меня простить. Мой брат немного не в себе. Он вас обманывает. Это я хочу работать у вас. Он здесь просто…

— Что вы за балаган тут устроили? — проревела та в микрофон. — Кто пустил на сцену школьников? Охрана, разберитесь с ними!

— Но я правда хочу у вас учиться, — взмолился я. — Мне нужен успех, удача и зарплата. Сколько платят у вас во время стажировки?

— Платят во время стажировки? — рассмеялась Сакура-сан. — Что значит «платят во время стажировки»? Это вы нам платите, пока мы тратим время, чтобы научить вас работать. И мы принимаем оплату вперёд за первый год, на случай, если среди вас затесались необразованные плебеи, которые не могут себе позволить обучение в нашей школе. Монахам и их братьям скидки нет, — закончила она под одобрительный смех аудитории. — Химефу, подай нашим новым сотрудникам контракт.

Юная айдору, испуганно смотревшая на нас, по команде Сакуры оживилась и вытянула откуда-то из платьев стопку бумаг. Я шагнул вперёд, закрывая Гурудзи своим телом: прогнивший монах дёрнулся в сторону, явно намереваясь взять бумаги из рук Химефу.

— Добро пожаловать в Сакура Энтертейнмент, — объявила она, склонилась в вежливом поклоне и протянула мне бумаги и ручку с блестящим единорогом на конце. — Мы рады видеть вас в нашей команде, господин.

Я взял бумаги, и вдруг замер, хлопая себя по бокам: — Кажется, у меня украли кошелёк.

Следовало спасаться бегством, и я брякнул первое, что пришло мне в голову. Никакого кошелька, у меня, естественно, никто не крал: во-первых, он всё ещё лежал у меня в кармане, во-вторых, полупустое недоразумение с сотней йен монетами на дне называться кошельком не могло.

— Куда он делся? — закричал я и принялся прыгать на месте, изображая панику. — Кто его стянул?

— Охрана! — объявила Сакура-сан. — Прекратите этот балаган и вышвырните этих двоих к чертовой матери!

— Вот он! Он! — выкрикнул я, тыкая пальцем в зал — непонятно в кого; впрочем, я и не целился ни в кого конкретного. — Он стоял рядом со мной и шарил руками! Держи вора! Я хочу на курсы!

— И у меня! У меня тоже! — закричал кто-то среди толпы. — Кошелёк пропал! Ловите его!

Охранники замерли на секунду, но тут же разделились: один двинулся к дверям, второй полез на сцену. В зале кто-то причитал, указывая пальцем на подозрительного молодого парня с крашенными волосами. Тот пытался пробиться к выходу, но его настигли, и он с жалобным криком утонул в море людей. Кто-то в аудитории принялся проверять карманы, несколько человек достали мобильные и начали снимать на видео заварушку; среди них я подметил девицу с розовыми волосами, которая неприязненно смотрела на меня и что-то бубнила в камеру, снимая происходящее на сцене. Что-то хрустнуло вдалеке, и по залу пронёсся истошный мужской вопль, к которому присоединилась одна девица, другая, и через несколько мгновений помещение утонуло в воплях.

— Бежим, пока не поздно, — сказал я, дёргая Гурудзи за руку.

Прогнивший монах, совершенно игнорируя меня, подскочил к Химефу, чмокнул её в щёку и выпалил:

— Я непременно спасу тебя, о принцесса, красотой равная богине —

и ринулся бежать по сцене, увлекая меня за собой.

— Стой! — заорал охранник, вбегая на сцену. — Стой, сволочь!

Мы скрылись за кулисами, где на нас ошарашенно взирали ещё несколько продюссеров со своими подопечными, не дождавшиеся выхода на сцену. Не тратя времени на раздачу воздушных поцелуев, мы мчались мимо рядов полуоткрытых дверей, за которыми мелькала внутренняя кухня Сакура-груп: ряды блестящих нарядов, прихорашивающиеся девчонки и одинаковые, как на подбор, лысые мужики в костюмах. Один из них попытался преградить нам дорогу, но отскочил от несущегося вперёд здоровяка Гурудзи, словно кегля, впечатался в стену и опрокинул стоящую поодаль вешалку с разноцветными шляпами и париками, тут же разлетевшихся по коридору.

— На лестницу, живо! — выпалил я, бросаясь под зелёную надпись «Пожарный выход», отчего едва удержался на ногах: здоровенный монах забыл отпустить мою руку. Мы бежали несколько минут вниз по лестнице, пока наконец я не упал на кафельный пол, задыхаясь от непредвиденного спринта. Гурудзи кисло взглянул на меня, бросил и скрылся в ближайшей двери.

— Там вход в лифт, — сообщил он, вернувшись с разведки, когда я поднялся на ноги и принялся думать, как именно следует отомстить предателю. — Надеюсь, нас ещё не ищут.

Пока мы ехали на товарном лифте до первого этажа, Гурудзи сообщил, что не нашёл кошелька у себя в кармане. Я пересчитал монеты в своём: ровно на четырнадцать йен меньше, чем стоит билет на метро.

— И как мы теперь домой поедем? — спросил я, еле дыша после забега по лестнице.

— Пешком, — безмятежно ответил он. — Пешком, брат мой.