ПРОДЮСЕР-САН, том 1: я оказался в корпорации, где меня ненавидят

Глава 6. Мечтают ли лондонские студенты о музыкальной карьере?

Я провел вечер, медитируя над аккаунтом Ю-тян в смолтоке: оказалось, что у скандальной фанатки жевательной резинки больше подписчиков, чем у всех айдору Shining Star вместе взятых. Контент канала состоял в основном из клипов с концертов, полных матерных комментариев, и бесконечного количество видео, снятых на тусовках-афтерпати в клубах, куда мы с Гурудзи вечно мечтали попасть. Я мысленно сделал пометку — узнать, как Ю-тян туда проходит. Для себя я решил, что она, скорее всего, приходится Намии дочкой — или дочкой какой-нибудь близкой подруги, и что Намия-сан использует её вовсе не как секретаршу, а как разведчицу, которая изучает настроения потенциальной публики и договаривается с теми, с кем самой Намии договариваться несолидно. То есть, заключил я, Ю-тян является для Намии тем же, кем для меня является Гурудзи.

Прогнивший монах явился после полуночи и принялся беспардонно барабанить в дверь, нисколько не уважая моё желание отдохнуть после первой рабочей недели.

— Тебя кто так разукрасил? — удивился я, узрев на его холёном лице огромный фингал.

Гурудзи поведал историю своих злоключений. Как и планировалось, после работы прогнивший монах сбежал на тусовку сарарименов, с которыми быстро сдружился. Те расспросили его про работу (монах наврал с три короба, приписав себе мои заслуги), про членство в фанатских организациях и потребовал его объявить, что роботов он обожает, а кошек — терпеть не может, что Гурудзи исполнил без колебаний.

— Но всё-таки в моём сердце есть место только для одной вселенской владычицы, и это — Звёздная Принцесса, — объявил он. — Впрочем, я уважаю ваши верования и готов разделить с вами молитву.

После того, как он спел в караоке «Гимн Вселенского Робота», монаха записали в список новообретённых друзей и принялись дружелюбно трепать, затискав свежевыстиранную робу грязными от жирной еды руками. Гурудзи, по его словам, стоически сносил злоключения ради великой цели.

— И вот, когда они наконец начали напиваться, я спросил у них, что они думают о Химефу, ведь они видят её каждый день, — сообщил монах. — И нельзя ли с ней сблизиться. Я искренне объяснил им свою любовь, желание помочь невинной душе, и знаешь, что они ответили?

— Что ты кретин, после чего они выставили тебя за дверь и наградили этим фингалом, — предположил я.

— Пошёл ты, — обиделся Гурудзи. — Я тебе тут душу изливаю.

Выяснилось, что никто моего друга не бил. Его новая подвыпившая компания принялась убеждать его, что с Химефу всё далеко не так радужно, как он себе представляет, и что она — местами вовсе не та, за кого себя выдаёт. Когда ситуация начала накаляться, к чему сараримены были вовсе не готовы (что неудивительно: переубедить Гурудзи было непосильной задачей даже для меня), кто-то предложил выйти на улицу, остыть и продолжить дискутировать о том, кто из айдору всех милее. Но спокойно вернуться с улицы им не удалось, потому что в соседнем ресторане выпивала тусовка сакуристов, которые громко распевали корпоративный гимн, перемешивая его воплями «Сакура-сан лучше всех!». Гурудзи хватило выдержки не пойти в их сторону, чтобы начать выведывать про Химефу и у них тоже, но едва он двинулся назад в ресторан, как один из подвыпивших продюсеров завопил:

— Эй, монах! Монах, иди сюда! А ну выдай нам благословение!

Разумеется, Гурудзи тут же почувствовал запах наживы, и отправился к тусовке сакуристов. Распевая молитвы, он вращал чётки над головой и двигался в священном танце, и, закончив наспех выдуманный ритуал, выудил из кармана бумажные печати-обереги от злых духов, заломив за каждый по сотне йен. Пьяные сакуристы принялись осыпать Гурудзи деньгами, и их костюмы тут же превратились в лоскутное одеяло из иероглифов. Наконец пришла очередь взрослого хафу, источающего запах одеколона. Гурудзи осмотрел его с ног до головы и объявил:

— Французам вдвое дороже.

Тот принялся возмущаться, но прогнивший монах стоял на своём, и даже принялся размахивать у него перед глазами листочками, на которых были начертаны благословляющие иероглифы. Перемежая японские ругательства с иностранными, сакурист потребовал у Гурудзи объяснений, чем только лишь раззадорил моего друга, и он объявил, что скорее небо упадёт на землю, чем он сделает скидку неверующему.

— Тогда он сказал что-то вроде «Okay, boya, your ass is mine now», и бросился на меня, — закончил Гурудзи и удручённо добавил: — Ты не представляешь, как я жалею, что не оторвал поганому иностранцу мерзкую бородавку на шее. Если бы мой старик увидел, что я не сумел заблокировать тот деревенский удар, он бы отправил меня пешком на Хоккайдо.

Внезапно пазл в голове у меня сложился: я понял, что Гурудзи встретил того самого хафу, с которым у меня произошла очная ставка на съемках клипа пару дней назад.

— А зачем ты назвал его французом? — спросил я. — На вид он наполовину американец.

— Приличный человек в сортах гайдзинов не разбирается, — ответил Гурудзи, разглядывая в зеркало фингал. — Пойду-ка я спать.

Первая рабочая неделя меня измотала настолько сильно, что я тут же заснул и проспал почти сутки. Проснувшись на следующий день в восемь вечера, я понял, что выдержанный режим дня, которым я гордился, улетел куда-то в бесконечность и возвращаться не собирается. Гурудзи исчез, оставив мне сообщение о том, что срочные дела вновь требуют его присутствия в храме, и оставил меня наедине с мыслями о том, как жить дальше. Новых идей у меня не было, зато в воскресенье ближе к вечеру я получил сообщение от Намии:

«Восемь утра, главное здание Химада. 52 этаж. Не вздумай опоздать».

Я вышел из дома ровно в шесть сорок пять; путь до офиса занимал меньше часа, но я решил твёрдо решил не давать Намии ни малейшего повода обвинять меня в нарушении дисциплины. Идею поймать такси и доехать до офиса с комфортом я гневно отмёл, прикинув, сколько это будет стоить, и решил подойти к проблеме креативно — отправился на дальнюю половину станции метро Китасандо, где под кафельным потолком горела надпись «Вход в вагон только для женщин». Я прикинул провернуть любимую фишку всех озабоченных школьников — смешаться с толпой и проехать в относительном комфорте, ощупывая женские бёдра — пусть мне и намнут бока, но хотя бы не придётся всю дорогу нюхать дешёвый одеколон офисного планктона. Едва я подошёл к линии, разделявшей два пассажирских потока, как ощутил уколы укоризненных взглядов, вонзавшиеся ко мне в спину почти с физической остротой, затем от меня попятилась какая-то дура с сумочкой. Трое школьниц с рюкзаками шарахнулись в сторону, чуть поодаль кто-то вскрикнул, и я краем глаза заметил, как по толпе пробежало какое-то волнение; над толпой поплыла полицейская фуражка, и я тут же юркнул назад в толпу, натянув самый глупый вид, на который только был способен.

Я прибыл к зданию офиса ровно в семь тридцать пять. Стеклянная громада небоскрёба разительно контрастировала с небольшим кирпичным зданием, где ютилась Shining Star. Я вдруг ощутил укол зависти по отношению к тем, кому доводилось работать в таком приятном месте. Впрочем, грустил я недолго: когда я вошёл внутрь, охранник сообщил мне, что в здании поломалась электросеть. Огромная надпись «HiMaDa» грустно мерцала в потемневшем холле. Я приготовился к худшему, и ощущение меня не подвело: над лифтом висела криво написанная от руки табличка с надписью «Лифты не работают». Я тут же выхватил из кармана телефон и написал Намии: «Встреча не переносится?», и через секунду мне прилетел ответ: «Я уже на месте. Опоздаешь — уволю». Проклиная концепцию чёртовой пунктуальность, я выведал, где находится лестница, и полетел наверх, на пятьдесят второй этаж.

Первые пять этажей я пролетел легко вместе с толпой вальяжно поднимающихся клерков. К десятому этажу толпа поредела, а я почувствовал, что задыхаюсь, а к девятнадцатому я остался в одиночестве и ощутил, что туфли вдруг стали весить по несколько килограммов каждый. На тридцатом этаже тело перестало меня слушаться. Я опустился на ступени, хватая воздух изголодавшимся ртом, вытер глаза от заливающего их пота и взглянул на часы: семь сорок восемь. Волевым усилием я принял решение потратить две минуты на отдых, затем поднялся и поскакал наверх с отчаянием обречённого на казнь. Я поднялся на пятьдесят второй этаж, трясущимися руками набрал на телефоне «Тут» и свалился на холодный бетон. В лёгких бушевал пожар. Смартфон в кармане разрывался от звонков, но мне не хватало сил пошевелить даже пальцем. Когда я пришёл в себя, то увидел восемь пропущенных звонков от Намии.

— Ты уволен, — сообщила она, когда я наконец отдышался и смог ей позвонить. — Мы тебя уже десять минут ищем.

Задыхаясь от несправедливости, я спросил, каким образом они сумели подняться наверх раньше меня, на что моя начальница удивлённо сказала, что никто никуда не поднимался, а она вместе с Ю-тян прямо сейчас стоят у входа в здание. Я в красочных выражениях обрисовал ей ситуацию с лестницей. Намия-сан удивлённо замолкла, затем потребовала прислать ей фотографию на фоне номера этажа. Я выполнил её просьбу, сопроводив свою взмыленную физиономию неприличным жестом (в кадр я его благоразумно показывать не стал). Через несколько минут мне пришло сообщение:

«Ждём в кафе Химицу в соседнем здании. Приходи, когда приведёшь себя в порядок».

Я потратил двадцать минут на то, чтобы умыться и привести растрёпанные волосы мало-мальски в порядок. Мимолётно я понадеялся, что в здании Химада-груп окажется хранилище костюмов или хотя бы примерочная, но, как назло, каждая из дверей вела в офис, где не наблюдалось ничего, кроме цветка, компьютера и тонны пыльной бумаги. Я написал Гурудзи, чтобы тот притащил мне какой-нибудь костюм и со спокойствием обречённого на казнь отправился в обратный путь с пятьдесят второго этажа.

В холле обнаружилось, что техники починили электропроводку, и толпы офисных работников медленно тянулись наверх; как ни странно, данная новость меня даже не расстроила. До кафе я дополз почти в девять утра, совершенно не чувствуя под собой ног, плюхнулся в стул и жестом позвал официанта — принести чего-нибудь мятного; сердце колотилось столь бешено, что пить кофе я посчитал самоубийством.

— Десять очков Гриффиндору, — сказала Намия, смерив меня взглядом, в котором я почувствовал небольшой оттенок уважения. — Принцип «вначале думай, а потом делай» явно к тебе не относится. Ты что, всерьёз решил, что я полезу на пятьдесят второй этаж по лестнице?

Я пробормотал что-то про лучшие практики и уважение к начальству. Было видно, что госпожа Макаба впечатлена моим усердием; мне же хотелось сию секунду провалиться в холодную прорубь и не вылезать оттуда, пока ноги не отмерзнут или их не откусит проплывающий мимо кашалот. Прихлёбывая матчу со вкусом порошковой мяты, я ненавязчиво поинтересовался, когда она планирует выполнить своё обещание и расскажет, что за таинственный проект она подготовила.

— Проект отнюдь не таинственный. Тебе предстоит продюссировать, раскручивать и вообще вести к успеху вот эту девушку, — сообщила Намия, протягивая мне папку в кожаном переплёте, на которой блёстками была выложена эмблема Shining Star. — Знакомься, твоя первая протеже.

Я открыл папку, где обнаружил длиннющее резюме. С фотографии на первой странице на меня смотрели огромные, подведённые яркой тушью глаза из-под копны чёрных волос.

«Томоко Химэсама», гласила подпись под фотографией, «23 года».

— Сколько? — подскочил я. — Да она же старуха! Где вы видели айдору старше девятнадцати?

— Примерно каждая вторая, — сообщила Намия, потягивая вишнёвый сок. — Отличная девушка, великолепный idol material, в самом расцвете сил. По крайней мере, она не будет изводить тебя детскими капризами.

Я пробежался по досье: школа с углубленным музыкальным образованием Кокубудзин, средний балл — А+ (то есть пять с плюсом по-нашему, перевёл я сам себе). После окончания школы целый год путешествовала, затем три года училась в Имперском колледже. Я протёр глаза, чтобы убедиться, что мне ничего не чудится. Но буквы остались на месте: Imperial College, London, специальность — история немецкой литературы. Судя по резюме, Томоко-тян владела тремя языками, помимо японского — английским, немецким и французским, увлекается сочинением стихов и хореографией, а также «мотивирована реализовать свою мечту и стать лучшей айдору-певицей Японии».

— Откуда вы взяли такую красотку и почему вы отдаёте её вчерашнему стажёру? — спросил я. — Здесь где-то подвох.

— Ради этой красотки я искала человека, который чуть-чуть разбирается в индустрии, имеет принципы и не носит на глазах шоры «хороших практик», которые работают со всеми, кроме Томоко, — сказала Намия. — У неё очень солидный отец, с которым я тебя попозже познакомлю. Но если тебе не нравится, можешь класть пропуск на стол и валить на все четыре стороны.

Намия поведала, что Томоко-тян — дочь некоторой важной шишки («и послушай меня сразу: не пытайся её пробивать — когда придёт время, я сама тебе скажу»). По словам моей начальницы, отец души не чает в своей дочурке, исполняет каждый её каприз и готов выложить баснословные деньги, чтобы дочка добилась успеха, но только если увидит прогресс.

— Кстати, о прогрессе, — подытожила Макаба-сан. — На часах почти одиннадцать, а встреча с дебютанткой назначена на девять. Только не говори мне, что она тоже попёрлась на пятьдесят второй этаж?

Я принялся звонить по всем номерам из резюме, но безуспешно: трубку никто не брал. Намия написала на листочке ещё один номер — по её словам, все предварительные договорённости она заключала через секретный контакт. На десятом звонке кто-то наконец ответил. Я орал в телефон «Алло? Томоко-сан, это вы?», но по ту сторону звучала глуповатая электронная музыка, сквозь звон бокалов кто-то что-то шептал, и вместо членораздельного ответа мне досталась смесь звуков дионисийского пиршества и АСМРного облизывания трубки. Взбешённый, я завершил звонок. Пока я заказывал у официанта ещё одну порцию чая (с двойной мятой, чтобы успокоить нервы), мне прилетело сообщение, разукрашенное розовыми сердечками:

«Ой, вы из шайнин стар? Я сейчас в ресторане Кузуки, приезжайте»

Намия сказала, что поймёт, если я напишу заявление об увольнении прямо сейчас.

— Чёрта с два, — сообщил я, преисполнившись корпоративным духом. — Не раньше, чем научу эту девицу уважать нашу организацию.

В качестве утешительного приза Намия оплатила такси. Аргумент о том, что я потеряю сознание, если ещё раз увижу лестницу или эскалатор, сразил её наповал. Жёлтый автомобиль подъехал прямо к кафе. Тихонько переступая с ноги на ногу, я загрузился в него, мысленно проклял природу, которая не дала человеку крыльев, и покатил по полуденному городу, задыхаясь дующими прямо в кабину выхлопными газами.

Ресторан «Кузуки» оказался огромной стеклянной витриной, которая занимала целый первый этаж небоскрёба в самом центре городе. На вывеске, стилизованной на манер западных каллиграфов, я обнаружил звезду «Мишлен». Я двинулся в дверь, но путь мне преградил двухметровый охранник с торчащей из-за уха гарнитурой:

— Ты куда, мальчик? — прогрохотал он, глядя на меня. — Сегодня мест нет. Сходи в раменную напротив.

Я вдруг ощутил прилив ярости и мысленно признался себе в том, что прямо сейчас готов задушить кого-нибудь голыми руками. Чёрт побери, как же всё было просто в прошлой жизни: школа, оценки, отец иногда даёт денег, у Гурудзи можно стащить пакет чипсов. А теперь проклятый мир хочет, чтобы я решал проблемы, которые не сам себе создал… и даже не даёт мне нормальных инструментов.

— Слушай сюда, кр-р-ретин, — выпалил я, рыча настолько яростно, насколько позволял тембр голоса.

Я достал из кармана визитку Shining Star и сунул ему под нос.

— Сейчас там сидит моя протеже и занимается чёрт знает чем. Я сейчас зайду внутрь и вытащу её, потому что это — моя работа. Можешь торчать на проходе, но если я не вхожу — разбираться будем не мы с тобой, а моё начальство с твоим. Если ты готов к последствиям — давай звонить, а если нет — пошёл прочь с дороги, потому что я сейчас чертовски взбешён.

Мне вдруг подумалось, что пищащий школьник, смешно размахивающий руками и угрожающий последствиями амбалу вчетверо крупнее его — зрелище настолько абсурдное, что в него можно даже поверить. Охранник набрал кого-то на рации и вмиг подобрел:

— А, так вы к Томоко-сама, — сообщил он. — Сразу бы сказали, чего ругаться-то. Я вас провожу.

Охранник провёл меня за бар и кивнул на разукрашенную готическими узорами дверь; из-за двери доносились пронзительные анимешные звуки. Я вошёл внутрь. Воздух был пропитан ароматами всех видов алкоголя сразу — пиво, вино, сакэ, от которых мне сразу же поплохело. Посреди батареи посуды торчала хрустальная головка водочной бутылки. За столом сидели три девицы, все в вечерних платьях. Четвёртая девица скакала возле телевизора с микрофоном в руках, на экране которого бежали белые полоски караоке и творилась вакханалия из летающих звёздочек, радуги и синих волос. Длинные чёрные волосы, свисающие до пояса, были схвачены резинками в трёх местах и взлетали в стороны, словно кнут, выделывающий фигуры высшего пилотажа. Девица распевала анимешный опенинг из смеси японских и английских слов:

BON-BON! Oendan!

Let's get cherry pie!

RAN-RAN! Kangeikai

Look up! Sensation!

Я тут же узнал в поющей девице Томоко-тян: тот же выразительный и слегка размазанный макияж, что на фотографии в анкете. Меня удивило, что Томоко выглядела совершенно сформировавшейся леди, с нетипичной фигурой для японок, каких я привык видеть у себя в школе — плотная и крепкая девица, издалека напоминающая завёрнутую в серебряное платье виолончель. С каждым прыжком Томоко-тян часть её тела взвивалась вверх, и сама она, ничуть не смущаясь, продолжала скакать перед телевизором, в тщетных попытках повторить творящийся на экране танец. Голос девушки звучал глубоко и пронзительно — впрочем, совершенно не походил на фальцет или сопрано айдору: тембром он скорее напоминал оперное пение или, на худой конец, что-то джазовое. И всё же, раз в несколько секунд идеальное исполнение ломалось, вместо попадания в ноты Томоко-тян выдавала что-то несуразное, инородно звучащее, и резкий диссонанс бил по ушам.

Я оценил перформанс ниже среднего: девица, без сомнения, не была обделена талантом — особенно для того состояния изрядного подпития, в котором пребывала. Но, будь я типичным фанатом айдору, вряд ли бы я воспылал к ней большой любовью, скорее скорчился бы от стыда («да как такое вообще пускают на экраны?», сказал бы мой отец, и в этот раз мне пришлось бы с ним согласиться). Вдруг музыка замолчала, Томоко повернулась ко мне, её глаза исказил ужас, и она с громким визгом отскочила куда-то в сторону, едва не упав на стол. Её подруги завизжали вместе с ней; комнату заполнил ультразвук. Я вытащил из кармана пропуск и поднял вверх логотип Shining Star:

— Томоко-сан? Томоко-сан?

Она перестала кричать, поднялась на ноги, но тут же свалилась вновь на диван.

— Вы-ы кто? — протянула она изрядно подвыпившим голосом.

— Вообще-то я сегодня ждал вас на прослушивании, Томоко-сан.

— А, это, — махнула рукой она и икнула. — Вообще-то, это я вас ждала. Здесь. С утра.

— Ждали? — искренне удивился я.

Не дожидаясь приглашения, я прошёл в комнату и уселся напротив неё.

— Вообще-то, прослушивание проходит в девять часов. В офисе компании. Разве вы не об этом договаривались с Макабой-сан?

— Ну да, — небрежно согласилась Томоко. — Она сказала, что сделает — вы сделаете, ик! — из меня звезду.

— Тогда почему вы не приехали сегодня утром к нам в офис? — не сдавался я.

— Ну мне надо потренироваться, чтобы я хорошо спела, — сказала девица. — И потанцевать. Видите, я готова?

Она вскочила на пол и принялась кружиться передо мной, заплетаясь в собственных ногах.

— Я лучшая айдору на свете! Я звезда! Ah, komm, du Schöne, auf den Tisch hinauf, — запела Томоко-тян своим грудным голосом, отчего-то переходяна немецкий и схватила меня за руку липковатыми пальцами: — Auf den Tisch hinauf. Komm, komm! Warum willst du nicht tanzen? Ich frage dich, mein lieber Freund, warum nicht?

От мысли о том, что девица ростом на голову выше потащит меня танцевать, моим изнасилованным ногам стало не по себе. Я вырвал руку из девичьей бессильной ладони, и крикнул единственное, что я знал по-немецки:

— Hände hoch!

Она недоумённо уставилась на меня, и я достал из рукава главный козырь своего положения:

— Томоко-сан, вы поступаете непрофессионально. Разве так следует вести себя в первый день новой жизни? Чтобы вести себя, как рок-звезда, следует быть рок-звездой. Или, в вашем случае — лучшей айдору в Японии. На свете, — тут же спохватился я. — Иначе как мы станем вас раскручивать?

Удар по самолюбию — мой любимый приём, который безотказно сработал с группой Moriyama, вновь не дал промаха. Губы Томоко задрожали, она задёргала плечами и заревела, размазывая по лицу тушь:

— Вы-ы-ы, — завыла она, обращаясь к девицам на диване. — Прочь отсюда!

Троица тут же похватала сумочки и удалилась, прихватив с собой пару недопитых бутылок вина. Едва они скрылись за дверью (последняя из них не удержалась и показала мне средний палец), как Томоко схватила со стола бокал и швырнула его в дверь. Пол забрызгало стеклянными осколками.

— Что же со мной стало, — сквозь слёзы пробормотала она и закрыла голову руками. — Как же так вышло.

Я вдруг понял, что сейчас ей нужен слушатель, а не собеседник.

— Неужели я… настолько опустилась, — причитала Томоко, глядя на меня исподлобья и подвывая в такт рыданиями. — Я ведь даже не знаю, как их зовут. Чёртовы-ы халявщицы. Их поманили, они пришли и ушли… на всё готовое, правда? Но и я, я хороша. Чем я занимаюсь? Мне нужно готовиться к выступлениям, а я, я…

— Это было не так уж и плохо, — вставил я.

— Когда я пьяная горланю опенинги? Бросьте. Как вас зовут, кстати? Вы ведь точно не Намия, правда?

— Рюичи, — представился я. — Давайте без лишних фамильярностей.

— Спасибо, Рюичи-сан, — прошмыгнула Томоко и подсела ко мне.

Она прижалась к моему плечу и я ощутил запах её духов, доселе скрытый посреди винных паров. Её аромат напоминал что-то цитрусовое, дорогое, приятное и очень сладкое, и я спросил себя, как могла девушка с такими деньгами довести себя до столь кислого состояния. Она взяла мою ладонь и принялась гладить между пальцев:

— Спасибо, Рюичи-сан, — повторилась она. — Мне очень этого не хватало. Знаете, уже сто лет никто меня не ругал. Мне всё можно. У меня есть деньги, я делаю, что хочу… и хоть бы кто уязвил меня в том, что я веду себя неправильно. «Непрофессионально», как сказали вы. Да, всё верно. Я именно непрофессиональное ничтожество. Что я умею? Петь и танцевать, и всё. За столько лет ничему больше не научилась, хотя… учили. Хотите, я почитаю вам свои стихи?

— Как пожелаете, Томоко-сан.

— А, впрочем, неважно, — махнула она. — Едем на прослушивание. Вы же — ик! — сказали, что оно сегодня? Идёт. Я должна быть профессионалом. Я должна выступать в любом состоянии, даже — ик! — в столь неприглядном. Едем же!

Она принялась трясти меня за плечо.

— Послушайте, Томоко-сан, — запротестовал я, ошарашенный её неожиданным напором.

Девица вдруг подскочила и с грацией бросилась мне на шею. Она плотно обхватила меня руками, отчего я почувствовал каждый изгиб её тела на своём, и движением заправского борца повалила на диван. Оказавшись сверху, Томоко тут же скинула с себя бретельки платья:

— Нет, мне нужно другое, — томно пропела она. — Я… давно ни с кем. Нигде. Никак. Послушайте, Рюичи-сан, я хочу вас прямо здесь. Мне нужны объятия. Я люблю ощущать мужчину внутри себя, а вы… вы….

Я не стал говорить Томоко, что мне семнадцать, ибо знал, что это бесперспективно: я мог себе представить любую реакцию от «меня что, поставили работать со школьником?» до «да мне плевать, если честно». Дело было совершенно в другом: мой первый и единственный школьный роман закончился печально. Я ухаживал тогда за Цучи-семпай, звездой нашей баскетбольной команды, и однажды, после концерта, на котором я блестяще исполнил песню её любимого аниме-героя, набрался смелости и признался ей в том, что Цучи-сан мне нравится. К моему удивлению, пение сработало: мы несколько раз погуляли по торговому центру, поиграли на танцевальных автоматах, я купил ей великолепную игрушку в виде большой плюшевой акулы и уже надеялся, что на следующем свидании мне перепадёт поцелуй. Тем страшнее для меня было известие, которое принесла моя одноклассница, вернувшаяся после физкультуры:

— Рюичи, там Цучи… я не поверила своим глазам, но, может, тебя это заинтересует?

Ворваться в раздевалку я не осмелился, но взобрался по забору к окну второго этажа, лишь чтобы увидеть, как моя девушка млеет от поцелуе в шею и извивается в объятиях капитана баскетбольной команды. Точнее, капитанши: двухметровой спортсменки с Хоккайдо, перешедшей в школу в начале учебного года.

— Прости, Рюичи, — сообщила мне Цучи, когда я встретил её после школы. — Но мне правда нужно другое. Не то, что я могу получить от тебя.

Совершенно логично, что идея получить свой первый поцелуй от пьяной девушки (женщины) на несколько лет старше меня, казалась мне… непривлекательной. Я знал, что я непременно об этом пожалею. Тем более, что «Человека-бензопилу» я тоже смотрел.

А своему чутью я привык доверять, хотя и нависающие надо мной груди и руки, пытающиеся нашарить пуговицы на моей футболке, пытались разбить мою решительность.

— Нет-нет, так не пойдёт, — сказал я, сталкивая с себя девицу. — Будет непрофессиональным начинать отношения с такого, Томоко-сан.

— Мне неинтересно, я просто хочу! — заявила она, сопротивляясь моим рукам. — Сделайте это, Рюичи-сан!

— Сделаю, но потом, — пообещал я.

Я встал с дивана, набрал Намию и в красках обрисовал ей сложившуюся ситуацию. Начальница думала несколько секунд, затем выдала — «приводи её завтра на прослушивание, если не явится — ответственность на тебе», и повесила трубку. Тут же прилетело сообщение с японским адресом и подписью «её дом». Я понял намёк и отправился проведать Томоко, которая за пару минут умудрилась заснуть на диване, раскинув руки по сторонам на манер морской звезды.

Крепко выругавшись, я отправился на улицу. Меня встретил давешний амбал-охранник и вежливо осведомился:

— Как там ваша протеже?

— Нужно увезти пьяное тело домой. Было бы неплохо, если хостесс закажет такси, — поведал я. — Кстати, если она не впервые здесь дебоширит — поведайте, кто оплачивает счёт? Там прилично набралось.

— А, это, — кивнул охранник. — Да не беспокойтесь, мы его напрямую семье выставляем. Сейчас мы её водителя вызовем.

Я мысленно возрадовался, что мне не придётся сейчас улаживать денежные вопросы, и отправился проведать пьяный осколок несостоявшейся звезды: Томоко громко храпела, распластавшись на диване.