ПРОДЮСЕР-САН, том 1: я оказался в корпорации, где меня ненавидят

Глава 3. Как опозориться на работе себе в плюс

Выходя от Намии, я почувствовал угрызения совести за то, что продал друга в поломоечное рабство. Впрочем, во время посиделок в ресторане Гурудзи воспринял новость с поистине буддистским спокойствием:

— Всё, что приближает меня к Химефу — дело божественно одобряемое, — заключил прогнивший монах. — Да, я понимаю, что она работает в другом агентстве.

Я поведал ему про интервью, во время рассказа о котором Гурудзи проявил больше интереса к моей еде, чем к деталям переговоров. Он слегка оживился, когда я потряс у него перед глазами вновь обретённой пачкой денег (в этот момент я почувствовал несколько укоризненных взглядов у себя на спине), но категорически отказался от последнего условия Намии:

— Даже не думай, что я сменю одеяние, освящённое тремя горными стихиями, на бездушный костюм офисного раба.

Категоричность прогнившего монаха меня не удивила. Я никогда не мог представить себе Гурудзи в чём-то, кроме его монашеского одеяния — красный пояс по искусству бусэки-до, который он получил в пять лет и которым несказанно гордился, белая сорочка и оранжевый балахон. Балахон стирался раз в год, когда разводы на нём начинали напоминать произведение авангардного искусства, зато сорочки Гурудзи менял каждые несколько часов. «Одежда монаха — как отражение его сущности: снаружи может быть сколь угодно грязным, но внутреннюю чистоту следует блюсти».

— И только не говори мне, что ты нацепишь чёрный пиджак, как эти вчерашние, — заключил он. — Если так, я отказываюсь работать с тобой.

Консультант в магазине одежды едва не прыснул со смеху, когда мой друг попросил его подобрать «что-нибудь официальное, но не походить на барана» — впрочем, он тут же сменил выражение лица на угодливо-приспособленческое, когда я вынул из кармана пачку денег. Я проторчал в примерке битый час и в конце остановился на тёмно-серой тройке с едва заметной клеткой из красной нити, к которой прибавил семь штук одинаковых белых рубашек-сорочек, по одной на каждый день недели. От галстука я отказался сразу же, потому что концепция «удавки на шее» мне не понравилась, а ярко-красную бабочку забраковал Гурудзи:

— Помнишь песню «The ultimate boyfriend», от Мицуру? В этой бабочке ты похож на того американского ботаника, который в клипе выпрыгнул из окна, — сказал монах и отобрал у меня аксессуар. — Тебя любая тринадцатилетняя певичка засмеёт.

Мицуру была одной из айдору-звёзд, которыми мы восторгались в средней школе. Она начинала петь с двумя подругами, затем со скандалом выбила себе позицию фронт-вумен группы (на языке фанатов это называлось «попасть в центр»: именно там находится ключевая роль на сцене, к которой приковано большинство взглядов фанатов и которой посвящают больше всего интервью). После первого успешного хита Мицуру вдрызг разругалась с бывшими подругами и начала сольную карьеру. Главной её песней был тот самый «The ultimate boyfriend», в котором она последовательно отвергла полсотни ухажёров — бейсболиста в синей майке, татуированного якудзу, американского военного и ботаника, упомянутого Гурудзи, а в конце концов возвращалась домой, обнимала плюшевого медведя и посылала в камеру воздушный поцелуй фанатам с обещанием «всегда быть верной только им». Карьера Мицуру, начавшаяся скандалом, им же и закончилась, когда журналист снял её, выходящую из лав-отеля вместе с продюсером. Фотки облетели фанатские форумы, где неверную звезду проклинали почём свет стоит. Дело дошло до анонимных писем с куриными костями и полуночных звонков с угрозами в трубку, после чего нескольких фанатов арестовали, а вчерашняя звезда устроилась на тихую офисную работу где-то в Химада-груп: продюсер не оказался совсем уж сволочью и, как мог, постарался спасти карьеру Мицуру — хотя, конечно, на экран её более не пускали.

Мы провели вечер, зависая над клипами. Гурудзи заставил меня пересмотреть «The ultimate boyfriend» пять раз, пока я не сдался и не согласился с ним, что идея красной бабочки оказалась глупее некуда. Я заснул в три часа ночи, лишь чтобы через два часа проснуться от скрежета колёс, после чего поклялся, что ни одной ночи больше не проведу в этой конуре, с чем и разбудил Гурудзи:

— Когда закончишь мыть полы — найди мне подходящую конуру, — сообщил я ему. — Желательно поблизости от работы. На худой конец где-нибудь в Синдзюку.

Прогнивший монах заверил меня, что сделает дело в лучшем виде (чем изрядно меня испугал), и принялся переодеваться в очередную свежую сорочку. Я надел свежекупленный костюм и, любуясь на образ в зеркале, напоследок погоревал об отсутствии бабочки. Без десяти восемь мы прибыли к зданию, где расположилась «Shining Star»: после сияющих стеклянных небоскрёбов, кирпичное трёхэтажное здание, покрытое осыпающейся штукатуркой, показалось настоящим сараем. В дверях нас встретил дружелюбный охранник, который попытался проверить пропуска; я кое-как обрисовал ему ситуацию, после чего он принялся с кем-то переговариваться по рации.

— Молодцы, ребята, пришли вовремя, — весело промурлыкала Намия, поймав нас в коридоре: я поморщился от дымной струйки, текущей с сигареты, которую она не выпускала из зубов. — По традиции, в Японии начинают работать в восемь утра. Но мы здесь не уважаем традиции, ибо иначе не добиваемся успеха, поэтому начинаем работать в семь-тридцать. А это, стало быть, наш новый уборщик?

Гурудзи раскланялся и принялся убеждать Намию, что никто лучше него не справляется с метлой и тряпкой во всём Кансае.

— Тебе отдельно скажу: к восьми часам утра уборку уже нужно закончить, — сообщила Намия. — Но на первый раз прощаю. Проходите на планёрку, там и познакомитесь со всеми.

Мы проследовали в увешанное шторами помещение, напоминающее школьный актовый зал. Едва мы пересекли порог, нас оглушил дикий гвалт девчачьих голосов. Комната была заполнена школьницами — на вид от тринадцати до шестнадцати лет, которые, сбившись в кружок, что-то наперебой доказывали друг другу и размахивали руками на «дан-кен-по». Заметив нас, они на мгновение замолчали, но вдруг что-то сообразили и с громкими воплями «Умибозу! Умибозу!» бросились на опешившего Гурудзи. Через мгновение он оказался на полу, облепленный десятью школьницами, которые шлёпали его по голове, висели на руках и ногах, одновременно пытаясь оторвать кусок от мантии. Я снял с головы невидимую шляпу, поклонился и объявил:

— Так закончил свою жизнь Икэясу Гурудзи, фальшивый и насквозь прогнивший монах. Покойся с миром.

Громкий окрик Намии вернул девчонок в чувство:

— У вас что, работы нет? Все номера отрепетированы?

— Токиминэ-сан обещал нам сюрприз, — провозгласила милым голоском одна из них, явно главная заводила, первая бросившаяся на Гурудзи. — Вчера он обещал, что приведёт театрального актёра, и что мы будем ставить мифологическую постановку, а потом вместе с ними будем снимать новый клип, и оказалось, что это Умибозу, а теперь…

— Во-первых, я не Умибозу, — прохрипел полузадушенный Гурудзи. — Никакой я не морской монах, а горный и солнечный. Во-вторых, никакой я не актёр. Ну а в-третьих, это не должно вас смущать, если вы захотите пригласить меня сыграть кого-нибудь на сцене. Я, между прочим, очень харизматичный.

Девочки засмеялись, и я непроизвольно зажал уши руками. Намия коротко представила нас двоих, увела Гурудзи за собой — «подписывать документы», и в комнату вполз худой парень в очках — в том самом чёрном костюме, которые за последние несколько дней я успел возненавидеть:

— Токиминэ Марумаса, продюсер, менеджер и прочие профессии, всё в одном лице, — представился он. — Прошу пожаловать на курс молодого бойца. Мне будет очень приятно работать с вами.

Он мне сразу не понравился: Токиминэ говорил слегка визгливо и торопливо глотал слова, будто они убегали изо рта и он пытался их догнать. Квадратные очки и слегка выступающие передние зубы делали Токиминэ похожим на крысу. Я удивился, что настолько невзрачный парень работает в айдору-агентстве, но, как оказалось, с девчонками он справлялся весьма достойно:

— Актёр придёт позже, — объявил он. — Поэтому сегодня занимаемся по плану. Хикари, Мидзу и Вакаба!

— Тут! — выскочила вперёд троица самых юных из девичьей компании. Я заметил на их руках одинаковые красные браслеты — из тех, которыми в школе обмениваются лучшие подруги. — Группа «Ai Ai Moriyama» всегда в сборе!

— Продолжайте репетировать номер к пятничному показу. Вечером можете примерить костюмы — объявил менеджер и, не дожидаясь согласия, обратился к следующим девушкам: — Амаса и Микото!

— Да куда мы денемся, — пробубнили две девицы, сохранявшие невозмутимость во время всего представления.

— В час дня — в студию. Приехал автор текстов, и у вас будет ровно час, чтобы объяснить ему, какую песню вы хотите. Всё ясно?

— А когда будет актёр? — проворчала сидящая в дальнем углу хмурая девчонка. — Вы обещали нам, что будет актёр.

— Сюрприз должен быть сюрпризом, иначе он не имеет смысла, — ответил Токиминэ под недовольное «бу-у-у», и окинул взглядом оставшихся пятерых: — Все остальные едут со мной и Хошино-сан. Мика снимает клип, и им нужна массовка, так что готовьтесь танцевать.

Мы погрузились в микроавтобус. Я занял место возле окна, что оказалось ошибкой: меня тут же окружили и принялись щипать. Девчонки-айдору оказались бойкие и боевые, и моим бокам пришлось выдержать настоящую осаду, и я почел за лучшее капитулировать, пустив одну из них к окну. Пока мы ехали, девчонка (оказалось, что её зовут Дзюнко Арика) продолжала меня допытывать фотографиями своей кошки — миссис Коготок, которую она снимала на телефон, едва не каждую минуту, пока находилась дома, и прожужжала мне все уши весёлыми историями из кошачьей жизни (которые обычно сводились к тому, какой именно предмет свалила хвостатая разбойница), и в конце концов взяла с меня клятвенное обещание — подписаться на смол-ток, где фотографий, по заверениям, было намного больше. Я решил не спорить и исполнил просьбу прямо в автобусе, чем привёл школьниц в несказанный восторг.

Мои страдания завершились, когда мы прибыли на двор огромного дома, явно принадлежащего кому-то из тех богатых японцев, кто сделал состояние на экспорте электроники в семидесятые. Охранники пересчитали девчонок, сверили документы и увели вглубь сада. Нас проводили в небольшую гостевую комнату (охранники при этом то и дело косились на мой свежекупленный костюм), где Токиминэ разлил чай и принялся объяснять мне правила игры.

— Мы постоянно возим наших девочек на съёмки клипов, — сообщил он, прихлёбывая чай. — Иногда просто посмотреть, но сегодня повезло, и мы пристроили их в массовку.

— Почему просто не потратить время, чтобы отрепетировать новые песни? — спросил я. — Не похоже, что они уже стали готовыми звёздами.

— Они и не станут, — покачал головой Токиминэ и, поймав мой вопросительный взгляд, пояснил: — Даже в такую маленькую контору, как наша, приходят десятки девочек. Некоторые из них не умеют петь, некоторые не умеют танцевать, некоторые глупы и капризны, и мы их прогоняем. Мы оставляем только тех, в ком есть хоть капля таланта, но даже так мы не можем изо всех сделать звёзд. Сейчас в «Shining star» одна многообещающая группа — Хикару, Мидзу и Вакаба, а остальные… Не буду лгать, Хошино-сан: остальные — просто массовка.

— Но это же несправедливо, — возразил я.

— Конечно, несправедливо, — согласился Токиминэ. — Но мы и не сражаемся за справедливость. Твоя задача, как продюсера — зарабатывать деньги. Такими съемками, как сегодня, денег не заработаешь.

— Эта сентенция имеет какое-то отношение к справедливости?

— Я открою тебе самый главный секрет в работе продюсера, — заговорщицки улыбнулся он. — Так вот. Делай что хочешь, но ты должен вечно держать девчонок занятыми. Работы для молодых и неудавшихся айдору полно. Где-то нужны модели для демонстрации платьев, где-то, как сегодня, нужна массовка. Кто-то пишет тексты, кто-то репетирует. Все они любят примерять платья и красоваться на камеру, и после каждого мероприятия у них остаётся по десятку фотографий и файл с видеоклипом, где они танцуют — пусть не на переднем плане, но танцуют. Через три года они вернутся в школу и будут готовиться к экзаменам, затем выйдут замуж… и через двадцать лет вспомнят сегодняшние годы, глядя на видео, и скажут: вот, а ведь я когда-то пыталась стать айдору, пела и танцевала на сцене, и у меня ведь неплохо получалось! Они не достигнут успеха, но у них останется память о приятном времени — а это тоже чего-то стоит.

Рассуждения Токиминэ показались мне довольно циничными, и я приготовился возражать ему, что достойный продюсер может раскрутить кого угодно (другой мысли в голову мне не пришло), но нас внезапно прервал вбежавший с улицы охранник:

— Это же вы «Shining star»? Срочно бегите на площадку.

— Что такое? — удивился Токиминэ.

— Там сакуристы с вашими протеже что-то не поделили, — ответил охранник и исчез.

Я не успел подумать, откуда простой японский охранник знает слово «протеже», как мы тут же сорвались с мест, оставили на столе недопитый чай, и ринулись в сад. Посреди сада возвышалась импровизированная декорация — несколько пластиковых деревьев со свисающими фруктами, деревянный экран с волшебным дворцом позади, и на траве перед всей этой фантасмагорией сидела ревущая Дзюнко с крыльями бабочки на спине, окружённая подругами, которые заслоняли её от человека в чёрном костюме.

— А я говорю, что это наши girls будут танцевать в первом ряду, — громко, с хриплым надрывом вещал костюм. — Understand? Мы что, по-вашему, привезли girls, чтобы спрятать их за сценой?

Голос и костюм принадлежали огромному мужчине лет сорока, ростом на две головы выше как меня, так и Токиминэ, с огромной толстой шеей, на которой чернела огромная бородавка. На отвороте пиджака блестела брошь в виде большой белой звезды. От мужчины пахло дешёвым одеколоном, его лицо блестело копчёным автозагаром по последней моде захаживающих в Харадзюку любителей одноразовых ночных приключений, и я тут же узнал этот типаж, с которым мне довелось познакомиться в школе: хафу, сын американца, который компенсирует неполноценное происхождение вечной агрессией ко всему вокруг.

— I don’t care, что они пришли раньше нас, — кричал мужчина, наседая на хореографа, который пятился, закрываясь от него планшетом. Группка из трёх девочек в точно таких же платьях, как и наши, толпились у него за спиной и корчили рожи. — Какая мне разница, откуда они? Сакура-груп не уступает второсортным конторам, understand?

— С ними не надо связываться, — выдохнул Токиминэ и принялся поднимать Дзюнко: — Ну-ну, тише, моя дорогая.

— Они хотят поста-авить нас сзади, — ревела любительница кошек. — Я хочу та-анцевать в первом ряду. Продюсер-сан, сделайте что-нибудь. Ну пожалуйста.

Я приготовился смотреть, как уважаемые люди решают вопросы, хотя и не представлял, какие аргументы похожий на крысу Токиминэ сможет предъявить рослому метису шириной почти вдвое больше него. Реальность превзошла все мои ожидания, когда Токиминэ собрал девочек вкруг и принялся им выговаривать (к счастью, я оказался близко, чтобы подслушать разговор:

— Дзюнко, я понимаю, что тебе хочется танцевать там, но не забывай, что скромность и терпение — это важные достоинства тех, кто хочет добиться успеха, — пищал Токиминэ.

Я вдруг понял, что хочу его задушить.

— Уважаемый, а по какому праву вы решаете, кто танцует в первом ряду? — не выдержал я. Хафу опустил глаза, смеривая меня, словно головастика, но я поймал кураж — проявить себя в первый же день работы, и понёсся вперёд: — Мне казалось, что у номера есть сценарий. Расстановка, которую уже обговорили. Вы хотите нарушить съемку?

— Мы не обсуждали, кто где должен стоять, — перепугано заблеял хореограф, протягивая мне планшет, который я машинально взял в руки: на планшете не было ничего, кроме неразборчивых черканий. — Как расставить девочек, мы решаем на месте…

— А ты вообще кто такой, big boy? — пробудился хафу и двинулся ко мне. — You want problems? Так сейчас они будут.

— Не лезь, Рюичи! — прошипел сзади Токиминэ.

Я оглянулся вокруг и понял, что союзников у меня нет.

— Мы приехали раньше, и будем танцевать в первом ряду, — заявил я, отчаянно труся. — Сакура-груп может разок и уступить…

Все вокруг дружно засмеялись. К гиганту подбежал один из его помощников и принялся что-то шептать ему на ухо, стараясь не задеть его бородавку, затем выудил из кармана телефон. Выражение лица хафу вдруг сменилось с угрожающе-бычьего на улыбку джокера, и я вдруг понял, что за видео они смотрят.

— А что ты здесь делаешь, opushch? — пробормотал он сквозь смех. — Это какая-то шутка, о которой меня забыли предупредить? Если что, мне совсем не funny. Убирайся отсюда, короче. И бездарностей своих прихвати, пока цел.

— Рюичи! — обреченно взмолился Токиминэ.

Я лихорадочно перебирал в голове варианты, которые позволят мне сбежать с поля боя целым и невредимым, ибо понимал, что без поддержки войну не выиграть: Токиминэ явно не собирался поддерживать меня, а помощи от ревущей Дзюнко и её подруг ожидать было бессмысленно. Я приготовился признать поражение и отступить (как смотреть в глаза Дзюнко, я решил придумать потом), но меня спасло явление главной звезды. Из газебо, переоборудованного в гримёрку, вышла маленькая айдору-девочка в белом платье, которую сопровождали трое человек: первый нёс зонт, второй — целый ворох сумок, третий непрерывно щёлкал фотокамерой. Хореограф отобрал у меня планшет и бросился навстречу:

— Мика-сан, ну наконец-то! Мы так хотели увидеть вас поскорее! Прошу меня простить, у нас тут произошла небольшая заминка с массовкой, но мы сейчас…

— С массовкой? — звонко произнесла девочка, в чьём голосе звучали ледяные колокольчики. — С кем, с этими?

Она произнесла слово «этими» так, будто «эти» вообще не считаются людьми.

— Я не буду сниматься, если эти устраивают скандал, — отрезала она. — Я не хочу видеть в своём клипе мятые костюмы и заплаканные глаза.

— Но Мика-сан, — возразил хореограф. — Они…

— Я не желаю знать, кто они! — взвизгнула она. — Выбросьте их отсюда, я вам говорю! Правых, виноватых — всех, кто мешает мне сниматься! Стройте остальных, а этих вышвырните и никогда больше не приводите сниматься в моём клипе!

Дзюнко разрыдалась вновь, и подруги бросились её утешать. Токиминэ подскочил ко мне и принялся дёргать за рукав, пытаясь шипеть мне на ухо что-то неразборчивое. Трое охранников окружили нас и вежливо, но непреклонно повели к выходу — как нашу группу, так и группу хафу, который пилил меня взглядом. Я инстинктивно съежился, но тут же выпрямился и гордо прошёл мимо него, хотя колени и предательски дрожали.

— Я тебя запомнил, — бросил он так, чтобы слышал его только я. — Ой, запомнил, opushch.

Я захотел ответить, что возникшее чувство взаимно, но понял, что даже не знаю, как этого хафу зовут.