Пропавшая глава

Глава 22

После скоротечного судебного заседания Патрисию Ройс приговорили к пожизненному заключению. Ее адвокат пытался повернуть дело так, будто она застрелила Чайлдресса в припадке ярости, однако присяжные приняли версию обвинения о предумышленном убийстве.

Последний роман Чайлдресса так и не увидел света. Разоблачения Вульфа подорвали у Винсона всяческий интерес к этой серии. Похоже, на этом похождения сержанта Орвилла Барнстейбла оборвались.

Франклин Отт, насколько мне известно, по-прежнему остается процветающим литературным агентом, а вот Кейт Биллингс и Уилбур Хоббс пока прозябают без работы. Биллингса и в самом деле уволили, а Хоббс «ушел на покой», хотя, как признался мне Лон Коэн, на его уход повлияло мнение руководства «Газетт». Лон также раскололся и рассказал, что Хоббс и вправду «брал на лапу» от издателей.

А вот Дебра Митчелл, которая, даже выходя из нашего дома, продолжала осыпать Патрисию Ройс проклятиями, из нашей жизни не пропала. Шесть раз она звонила Вульфу, пытаясь завлечь его в свое телевизионное шоу. В первый раз он вежливо отказался, сообщив, что ни сейчас, ни когда-либо впредь не собирается принимать участие в телевизионных программах, однако уже пару дней спустя Дебра позвонила вновь и заявила, что общественный интерес к его персоне настолько возрос, что Вульф просто «обязан» выступить.

— В самом деле? — произнес Вульф. — Мадам, я впервые слышу о подобной обязанности. Жизнь моя предельно проста, а работа напрочь лишена какого-либо интереса. Первое не интересно никому, кроме моего ближайшего окружения, а второе подробнейшим образом освещается в прессе. Убедительно прошу вас больше меня по этому поводу не беспокоить. Всего доброго.

На следующие её четыре звонка он отвечать не стал.

Возможно, резкая отповедь Вульфа в какой-то степени повлияла на решение Дебры Митчелл покинуть Нью-Йорк. Как-то раз я вычитал в «Таймс», что она перебралась в Майами, где готовит какое-то сногсшибательное шоу. Я искренне посочувствовал жителям Южной Флориды.

Мечты Клариссы, похоже, сбылись. Недавно «Газетт» в разделе культурной хроники поместила объявления об открытии в Виллидже персональной выставки «Акварели Клариссы Уингфилд». Я даже вознамерился было посетить её, но затем передумал, решив, что мое появление всколыхнет ненужные воспоминания в душе этой, и без того настрадавшейся женщины.

И ещё. Через два дня после памятного собрания в нашем доме к нам заглянули уже знакомые представители КСПОБ. Как и в предыдущий раз, слово взял Клод Пембертон.

— Мистер Вульф, — торжественно проговорил он, — мы чрезвычайно признательны вам за то, что вы разрешили Вильме поприсутствовать при развязке…

— Точнее, постоять, — перебила его Вильма Рейс. — Все это время я проторчала в темной нише, глядя в кабинет через дырку в этой картине. — Она повернулась и указала на картину с изображением водопада. — Спасибо ещё, что мистер Бреннер принес мне подставку для ног. В противном случае, я бы даже не дотянулась до этого отверстия, — хихикнула она.

— Она так подробно нам обо всем рассказала, что мы представили всё, словно сами это видели, — добавил Пембертон. — Просто не знаю, как вас благодарить!

— Да, — поддакнул Мак-Клеллан, который был на этот раз в свитере бледно-желтого цвета. — Её рассказ оказался куда подробнее отчёта в «Газетт».

— Еще бы! — зачирикала Вильма. — Как-никак, вам рассказывала об этом живая свидетельница! Только один раз мне стало страшно — когда все повалили из кабинета в прихожую. Но я успела спрятаться на кухне.

— Теперь я хочу вернуться к финансовому вопросу, — обратился к Вульфу Пембертон. — На те деньги, что мы тогда собрали, всеобщим голосованием было решено основать попечительский фонд для Клариссы Уингфилд и её дочки. Дочери Чарльза Чайлдресса. Разумеется, называть её имя мы никому не стали, о нём знаем только мы трое. — Он обвёл глазами своих коллег. — Однако, все члены нашей организации были единодушны в своем решении.

Вульф наклонил голову на четверть дюйма — для него это означало энергичный кивок.

И наконец — самое главное: нам установили новый лифт. Я даже прокатился на нем в первый же день — славная штуковина: темная, под красное дерево, отделка, хромированная фурнитура, мягкое освещение. А тишина при движении — как в монашеской келье. Больше мне никогда не доведется написать: «знакомый лязг остановившегося внизу лифта возвестил о прибытии Ниро Вульфа из оранжереи».

А жаль — нравилась мне эта фразочка.