Проповеди

Глава девятая О том, как мы можем достичь подлинного смирения и любви и познать благость Божию и собственную греховность

Смирение есть фундамент и хранитель всех добродетелей; его избрал Господь наш Иисус Христос, Который есть зерцало и суть всякой добродетели, — для попрания и истребления надмения диавольского и указал нам на него как на Свой драгоценный залог и самый надежный путь к вечному спасению, сказав:«научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем»\1\. Потому Павел и называет ее добродетелью Христа: «Сладце убо похвалюся паче в немощех моих, — говорит он, — да вселится в мя сила Христова»\2\. Поэтому не стыдись же своего самопрезрения и твоих, в очах мира, малых дел, и уподобишься Царю чести. Без смирения все иные добродетели вырождаются в пороки.

Что же есть истинное смирение? Смирение есть унижение и углубление духа (Tiefmuth und Niedermuth), согбение и преклонение сердца и души перед величием и высоким достоинством Бога; справедливость повелевает нам быть смиренными, и любовь принуждает нас к этому, само же, однако, смирение двойственно. Одно смирение порождается истиной, однако не имеет тепла; другое, рождаемое любовью, ясно, горячо и похотливо; первое практикуется более по другим причинам нежели из любви; ибо если человек взвесит Божие величие и в сравнении с ним собственную малозначительность, Божию верность и в сравнении с ней свое вероломство, если он помыслит о том, кто есть Бог и сколь милостив и благ Он уже был до сих пор по отношению к нему; и, напротив, кто есть он сам и каким злобным он уже выказал себя по отношению к Благому, то ему наверняка станет ясно до глубины сердца, сколь высокие и важные причины имеет он к тому, чтобы смириться и унизиться пред Богом; здесь, однако, еще не властвует никакая любовь, здесь лишь высказывает свои основания естественный разум, и это смирение, как уже сказано, есть холодное смирение, оно, хотя и имеет тон и звучание, однако не чистые. В чем, однако, мы признаем это неблагозвучие? Ни в чем ином, как в еще живом самолюбии: этот смиренный, пожалуй даже весьма презирает себя по приведенным основаниям, более того, он не может иначе, он должен себя презирать; однако, рискни его однажды презирать ты, — он не перенесет этого равнодушно и спокойно; смотри поэтому: здесь кроется неблагозвучие, здесь причина неподлинности смирения; чужое презрение возмущает его, причины его смирения забыты, он вдруг уже ничего более не знает о том, что он столь ясно понимал и в чем мог себе честно признаться, а именно, что он по причине своей греховности заслуживает всеобщего презрения. Смирение есть, поистине, произведение воли, как и все прочие добродетели, но если мы и распознаем добродетели при помощи рассудка, то все же одна лишь любовь придает этим добродетелям притягательность в наших глазах, поставляя их как сверхестественные; ибо другое смирение — то, которое мы назвали ясным, горячим и похотливым — происходит более из любви нежели из оснований, хотя оно никоим образом не является безосновательным. Если поистине смиренное сердце, движимое любовью, собрав все свои силы и всецело обратившись к Богу, Им Самим приводиться к презрению и познанию того, кто и что есть Бог, насколько велик и чудесен, насколько возвышен Он надо всеми понятиями тварных существ, как Он, Единовластный, создал все из ничего, как Он по Своему всемогуществу не имеет ничего невозможного и может все, чего пожелает; и этот Всемогущий и Возвышенный из какой-то для нас воистину непостижимой любви к роду человеческому поднял его до столь высокого достоинства, что мы никогда не дерзнули бы и помыслить себе того, для чего Он создал и избрал нас, так что даже если бы нам была предоставлена свобода выбирать для себя самих ступень в Его творении, мы не смогли бы измыслить для себя никакой более возвышенной чем та, на которую Он нас поставил; ибо поскольку Он не мог сделать нас как творения равными себе, то создал нас поистине (!) Богами по благодати, ибо мы не могли быть таковыми, т.е. равными Ему, по нашей природе; лишь для того, чтобы мы могли обладать равным с Ним блаженством, равной радостью и равным Царством в вечной любви с Ним, для того Он создал нас по Своему образу и подобию, дабы в этом подобии мы стали восприимчивы к Нему и уподобились бы Ему в добродетели. Он создал небо и землю, и все что на ней, для служения человеку, дабы мы — возвышенные надо всем — не служили бы никому кроме Него и хранили лишь Его заповеди, и так были бы вечно блаженны вместе с Ним. Но, поскольку мы, увы(!), не были Ему послушны, поскольку и знанием, и волей, по собственной злобе, преступили Его заповеди, мы в наказание лишились этого вечного блаженства и заслужили огонь преисподней. Это наше несчастное падение, из которого нас никто не мог спасти и выручить, видел возвышенный Бог, он сжалился над нами и послал помощь, и какую? Он не пожалел единородного Сына, Который есть та непостижимая ясность, в какой Отец познает Самого Себя и все вещи, Который в существе и в природе есть одно с Ним, через Которого все сотворено, Который есть прообраз всех тварных существ, чистое незапятнанное зеркало величия Божьего, «сего единородного Сына Он не пожалел, но отдал Его за нас на смерть крестную»\3\, дабы вновь дать нам вечное блаженство, для которого предназначил нас от начала. Если теперь, как мы сказали выше, смиренное и боголюбивое сердце примет во внимание это величие Божие и Его верность, и размыслит над тем, кто Он есть, что и почему Он так много для нас сделал, и что Он сделал это из чистейшей любви к нам, и что Он от этого не стал блаженнее, но только мы одни; и затем увидит себя как противоположность во множестве своих грехов против бесконечного Бога и верного Отца: тогда его сердце воспламениться гневом против самого себя и ощутит такое отвращение, что он не будет знать, что подумать; глубочайшее унижение, самое презренное место покажутся ему пред лицом собственного недостоинства и неключимости слишком хороши и слишком высоки; он не сможет понять, почему он не в силах презирать себя еще глубже и испытывать к себе еще большее отвращение, и не будет знать, что еще он должен сделать для своего смирения. В этих горестных раздумьях никто не может ни посоветовать, ни помочь ему кроме Того, от Которого единственно можно ожидать всякой помощи, своего Господа и Спасителя Иисуса Христа, своего верного Друга и Отца; Ему поведает он свою нужду и боль, в Его святую волю он предаст себя, во всецелом самоотвержении он предоставит Ему, Всемогущему, делать и предпринимать с ним и с прочими людьми все, что Ему угодно. Теперь находит он подлинный, нерушимый мир; ибо он спустился в такую глубину уничижения, что ни одно тварное существо не найдет его, а если бы его даже и нашли и стали презирать и поносить, и это задело бы его (ибо врядли кто совершенно бесчувствен ко внутренней боли и оскорблению),то все же он не стал бы смотреть на оскорбительные действия как исходящие от человека, против которого можно было бы восстать, но как на особое событие, посланное ему Богом для его исправления; он не разгневался бы на человека, но скорее узнал бы в том десницу Господа, Который использует данного человека как инструмент Своей воли; напротив, он стал бы благодарить всемогущего Бога в глубоком смирении и радоваться благой руке Господней, дающей ему знак того, что Он помнит о нем и не хочет его забыть; ибо, воистину(!), блаженная вещь есть быть подавляемым в сей жизни и страдать, ибо Господь близок тем, кто омрачен сердцем, и страдание научает познанию самого себя.

Если теперь смиренный и боголюбивый человек будет упомянутым образом затронут Богом и так побужден к хвале и благодарности к Нему, и заметит, что именно это есть путь, на котором он может прославить своего Бога, и божественное пламя любви охватит тогда все его сердце, и он изо всех своих сил пожелает действовать сообразно этому любовному устремлению и обратит с любовью свое внутреннее око на некогда ходившего по земле во плоти Господа; то он познает теперь, что Господь славы претерпел и перенес ради людей, как Он ради нас соделался и был беднейшим, нижайшим и самым поносимым своего времени; он помыслит о любящем сердце Спасителя, которое не могло отказать ни в одной просьбе, и о Его смиреной, верной жизни, полной истины, милости и добродетели; здесь он найдет сокровище, бездну несказанных и неописуемых чудес, которые все обнаружит внимательная любовь. Он помыслит, как его Господь и Бог претерпел горчайшую и позорнейшую смерть до пролития последней капли крови, и Его святое тело было так сильно изранено и разорвано, что ни одного здорового места в нем нельзя было найти, и что все это Он претерпел от тех, которых Он создал из ничего, предназначив их к высокой чести, мысля для них равное с Собою блаженство; что Он все это претерпел из любви, за грехи их. Как он, далее, с бесконечной верностью и любовью в Своем святом сердце, не взирая на горькое унижение, висел на кресте с распростертыми руками, дабы обнять своих врагов; со склоненной головой, дабы поцеловать их; с открытым сердцем, дабы принять их в него; непрестанно проливая Свою кровь, дабы омыть нас ею и очистить, со всеми возможными знаками любви к нам. Он подумает о том, как он сам и все мы не только не отблагодарили Господа за все эти бесчисленные благодеяния, но и, напротив, столь часто вновь распинаем Его своими грехами, что Он, несмотря на нашу неблагодарность, все же пощадил нас в наших грехах и по своему милосердию ограничился тем, что призывал нас к Себе внутренними внушениями, мановениями, примерами и поучениями, которые, однако, все мы, погрязшие в низких удовольствиях и преданные нашим диким страстям, презирали и даже убивали.

Если же теперь смиренное боголюбивое человеческое сердце найдет в себе все эти чудеса и подумает о том, как велик всемогущий Бог в Своей любви и верности к нам, и, напротив, как малы и ничтожны мы и наша верность Ему ( хотя наше представление о Его верности никогда не может достичь верности Божией какова она есть воистину; ибо Его верность столь велика, как Он сам, и Он Сам есть верность); если теперь, повторим мы, смирение сопоставит эту свою малозначительность с величием Божием и познает множество своих грехов, ощутив себя, тем не менее, неспособным познать всю свою низменность и недостоинство, тогда оно погрузится в такое глубокое чувство стыда, в такое отвращение, что будет стыдиться собственного существования и дивиться тому страшному бесчестию, что наносится Богу со стороны людей; оно убедится в том, что даже если бы оно одно могло так любить и почитать Бога, как все твари вместе взятые, это все равно было бы ничто в сравнении с тем, что оно должно Ему; и если бы весь мир и все люди стали презирать такого человека, то он бы все же слишком глубоко чувствовал, что весь этот позор довольно мал в сравнении с тем, что он заслуживает, поскольку сей несчастный и отвратительный червь так часто и глубоко осквернял и оскорблял святого и благого Бога, Который так любит нас. Это серьезное раздумие наполняет душу глубочайшим благоговением к Богу и, напротив, искренним презрением к самому себе; одна мысль теперь созревает в ней: совершенно отказаться от себя, достичь полного самоотвержения и умереть в Боге. Это умирание, это развоплощение (Entwevden) есть новая блаженная жизнь, жизнь в предвкушении неба, к которой восприимчивы и способны только те, которые умерли для греха и всякой немощи через самоотвержение, с Божией помощью и в Боге. К этому приводит нас любовь, она возвышает нас к Богу, она соединяет нас с Богом, смирение погружает нас в Бога, мы уклоняемся (entsiuкen) от себя и пребываем в Боге, мы развоплотились от самих себя и умерли в Нем, не то чтобы перестав быть творениями; ими мы пребудем всегда, но посредством благодати мы станем одной жизнью с Богом, где любовь подымает нас над самими собой к Богу, и смирение погружает нас в Него. Эта высота и эта глубина есть одна высота, она есть Сам Бог, ибо Он столь же высоко над нами, как и глубоко под нами, хотя пути к нему и упражнения многочисленны.

Одно испытанное и в высшей степени утешительное средство — есть созерцание божественного величия, любви и верности Бога к нам, в противоположность нашей малозначительности, неблагодарности и неверности, так что приходится удивляться тому, как такое упражнение может быть упускаемо из виду и предаваемо забвению; мы по меньшей мере никогда не отложим его в сторону, ибо действительно не существует лучшего и целесообразнейшего средства увереннее и скорее придти к подлинному смирению и всем иным добродетелям, чем такое упражнение; правда, его начало трудно, ибо тут же заходит речь о презрении самих себя, а кто охотно услышит подобные речи, и кто сразу же решится на их исполнение? Однако же будем продолжать, и наше упражнение вскоре приведет нас к необходимому нам упованию на Бога, а коль скоро мы его обретем, то наше сердце уже не будет так глубоко страдать, если к нам будет несправедлив кто-либо посторонний; мы устремим наш взор на Сына Божия и вспомним, что Он претерпел за нас, как глубоко унизил Себя, как позволил обращаться с Собою словно с презренным земляным червем, которого попирают ногами; и нам не следовало бы теперь стыдиться того, чтобы терпеливо и охотно взять на себя немногое из любви к Тому, Кто так много перенес и сделал для нас. Не найдет ли нас при взгляде на Него мысль о том, что мы всего лишь слабые духом, которым должно стыдиться самих себя, и теперь нам следует еще высоко ценить, если другие презирают нас или причиняют нам нечто противное?

Это упражнение, однако, должно более происходить и продолжаться из истинной любви к Богу и единственно ради Его чести , нежели единственно из ожидания нами для себя самих плодов добродетелей, которые причитались бы нам через это упражнение, ибо любить в Боге лучше и драгоценнее, нежели упражняться в добродетелях ради Бога; кратчайший путь, который прямо и без задержки ведет и приводит нас к Богу, есть любовь, и добродетель без любви не имеет сверхъестественной ценности, любовь должна быть сущностью и образцом добродетели. Эта любовь и упражнение в ней приводят нас к презрению самих себя, она делает для нас не просто возможным, но легким — не только презирать себя, но без сопротивления принимать, если это делают против нас другие; и не только это: мы даже радуемся бесчестью, выпадающему нам, если только не сами мы в нем виноваты; всякое страдание, всякая супротивность исчезает в ничто, и тем самым возвышается в нас честь Господа; посему, чем более страдание, тем лучше, тем утешительнее нам; ибо оно приближает наше уподобление Сыну Божию, ибо на всей пространной Земле нет ничего благороднее, чем страдание и терпение из любви к Богу; если бы было что-либо лучшее, чем страдать во имя Божие, и незаслуженно, то Отец указал бы Сыну сие более возвышенное.

Посему давайте страдать и страдать охотою, дабы уподобиться нашему верному Богу и Спасителю; давайте принимать презрение и поношение не только не противясь, но будем смотреть на них , как на приобретения, которые Бог хочет послать нам, находя нас достойными из любви потерпеть Его. В страдании мы приходим к истинному познанию нашего ничтожества и оплакиваем нашу прошлую греховную жизнь; теперь нам становиться ясно, насколько ничтожны мы сами и все вещи кроме Бога, которые, однако, мы некогда ставили так высоко и которыми связывали свое сердце. Из этого познания своего ничтожества происходит и истинное смирение; ибо покуда мы еще кажемся важными в собственных очах и не можем перенести со спокойным и неподвижным сердцем какое-либо ущемление или унижение, или радуемся, если нас почитают, до тех пор мы не можем говорить об истинном смирении сердца в нас самих и не можем делать вид, будто мы недовольны самими собою; может быть, корень надмения так глубоко сидит в нас? или истинное смирение само говорит о себе как таковом, и хочет ли истинно смиренный быть за это в чести? Если его почитают за то, чем он признает себя сам, за недостойного и малого, это радует его, и почтение, которое ему оказывают, есть мучение для него, ибо лишь он знает, как он его недостоин\4\; поскольку он знает, что во всей пространной Земле у него нет врага опаснее и злее нежели он сам, он ненавидит себя также серьезно, как мир ненавидит тех, которые противостоят ему; ибо он знает, что если сатана и мир хотят приблизиться к нему, они обращаются к нему самому, к его Я; и потому он стремится победить самого себя, зная, что после этой победы будут побеждены и все другие его враги.

Кто же хочет в совершенстве достичь добродетели смирения, тот научись сперва всеми силами любить Бога и непрестанно молить Его об этом даре любви, ибо самый благородный дар — дар любви — есть особый дар Божий, который может дать преимущественно Он. Любовь же есть матерь смирения, и чем более эта любовь Божия в нас пребывает, тем больше в нас и святая ненависть к самим себе; ибо теперь она учит нас, насколько несправедливо мы до сих пор себя любили, и как нам следует любить себя в будущем; ибо тогда лишь мы любим себя подлинно и поистине, если унижаем и смиряем себя перед великим Богом, и чем глубже мы можем смирить себя ради Бога, тем скорее Бог будет возвышен и прославлен в нас, и так в действительности унижение перейдет в возвышение, и возвышение вновь в унижение; ибо чем более мы возвышаемся через надмение и самолюбие, тем менее действует Бог в нас, т.е. по Своей благодати в нас; напротив, чем глубже и охотнее мы унижаем себя в Его волю и чем меньше мы в собственных глазах, тем с большей силой и славой Он действует в нас Своею благодатью.

Смирение, подлинное и долго упражняемое, в самом себе уже несет склонность к унижению, оно до тех пор не может обрести точки успокоения, пока не достигнет последней своей глубины; тогда оно спокойно и удовлетворено, ибо что прежде было добродетельным устремлением, сделалась теперь природой (Wesen) Последняя же эта глубина есть: быть свободным от всякого греховного свойства, а поскольку, покуда мы живы, мы всегда находим в избытке то, что хотели бы сложить с себя, то у нас, конечно, есть причина во все дни быть в поисках этой глубины и этой последней точки; и, поскольку никто не смирен так, чтобы некуда было дальше смиряться, и никто так не любит Бога, чтобы его любовь не могла еще более возрасти и увеличиться, то мы никогда не можем и не должны останавливаться в поисках все большего и большего унижения для достижения последней глубины.

Более того, эта точка последней глубины, это дно смирения есть наиболее удобный для приятия божественной благодати, чистейший и прочнейший сосуд, в который Бог охотно изливает Свою благодать; посему прошу вас, будьте смиренны, ибо смирение есть столь превосходная вещь, что Бог удосуживается научить вас тому, что не произносимо словами, и дать вам то, что никогда не может быть выучено. Если мы оскорбили Бога грехом и преступили против любви, то одно лишь смирение способно вновь примирить нас с Ним; ибо смиренное познание и исповедание столь нравится Богу, что Он прощает нам все.

Наконец, смирение все обращает для нас в прибыль: если мы больны, смирение принимает это из руки Божией с благодарностью; если же Бог дает здоровье, мы благодарим Его и тем с большим усердием служим Ему; если нам на долю выпадает презрение, мы благодарим Господа и знаем, что заслуживаем еще большего, если же нас чтут, то мы знаем о своем недостоинстве и тем больше смиряемся; всякий может искать против нас своего права, мы признаем его за ним, сами, однако, никогда не предъявляем претензий к другим. И, дабы вкратце объять все: с самим собой смиренный хитер и умен, для того чтобы скрыть свое благое и сделать его неприметным, а немощи свои и грехи никоим образом не прятать а, напротив, выставлять их напоказ; однако к своему ближнему он благ, бережен и снисходителен; даже и самое малое благо он умеет подчеркнуть и легко пройти мимо заблуждений и немощей; там, где это неудобоисполнимо, он по возможности прощает, памятуя о человеческой поспешности и слабости, о возможном заблуждении во мнении или знании, или даже показывает, как он давно исправил себя и свой грех.