Проповеди

Глава двенадцатая О внутреннем высшем покое, посредством которого дух погружается в Бога и соединяется с Ним через истинную бедность и отвержение себя

До сей поры мы говорили о том спокойствии, которое должна иметь душа,, поскольку она дает жизнь телу, и поэтому мы называли его внешним спокойствием. Теперь же давайте перейдем к тому, которое единственно принадлежит духу и не нуждается во внешнем человеке; мы потому называем его внутренним, что его дела и изъявления чисты, духовны, возвышенны над временем и направлены единственно на то несотворенное, чисто духовное благо, которое есть сам Бог, где дух поднят на свою высоту и пробужден и оживлен в полной мере, может действовать сверхестественной силой, освещаться сверхъестественным светом и гореть сверхъестественной любовью Бога, приближаясь к самому чистому и простому существу, соединяться с ним и не излучать более свет для времени и во времени, но покоиться в вечности, полностью устранившись себя, всецело отпадши от всего, что он может и всего, что он есть, что он знает и что он любит, чем он владеет, что он видит и чем он пользуется — все это для него в этом его внутреннем спокойствии, в этой неизмеримо глубокой пропасти Божества отошло вдаль, улетучилось, исчезло; в нем нет более ни движения, ни жизни, ни умения, ни возможности. Для точного и достаточного объяснения этого внутреннего покоя слова слишком бедны; мы можем лишь вместе с пророком\1\ лепетать подобно детям: «Ай, ай, ай, Господи, Господи, я не могу говорить, я дитя»; однако оно может быть достигнуто, если вместе с нами действует сила бесконечного Бога, для Которого нет ничего невозможного. Поскольку же пути к высшему совершенству для разных людей также различны, то лишь немногим удается достичь этой высоты, не будучи обманутыми и не обманув себя самих: ибо самолюбие ослепляет нас почти всех, мы слишком ищем себя самих, мы хотим самим себе уготовлять путь, однако все, кто желает проникнуть в это ясное и чистое основание, должны прежде всего совершенно отказаться от этого самолюбия; это самолюбие есть большое и неудобоносимое бремя, которое повсюду создает преткновение и помеху для вхождения через узкие врата Христовы; эти узкие врата, этот тесный путь мы назвали в предыдущей главе внешним спокойствием, и оно действительно есть предуготовительный путь и первый вход в это возвышенное внутреннее спокойствие. Ибо мы знаем иных духовных по видимости людей, которым так уютно в себе самих и которые столь высоко о себе думают, что полагают, будто они в своей — увы! — самодельной святости не только давно уже ступили на этот предуготовительный путь, но даже вышли за его пределы, однако снаружи и изнутри все еще продолжают стоять в своей самости, и выражение «умерщвление себя» есть чуждое и непонятное для них; они совершенно неспособны к этому высшему вхождению, к этой высоте и глубине; они идут во след свету, по их словам, но это обманный свет, и обманутые полагают, что стоят теперь в высшем совершенстве. Насколько лучше и целительнее было бы для них, если бы они считали себя начинающими и вели себя как таковые! Взамен того они стали игрушкой злого падшего духа, который дразнит их ложными, ослепляющим светом; его эти достойные сожаления принимают за свет Бога и , более того, за Самого Бога, и поклоняются ему. Это, однако, есть самое страшное и отвратительное падение человека, в этом ложном свете он поклоняется сатане, он совершает неслыханный грех; соверши он стократное убийство, он скорее мог бы надеяться восстать от этого падения, нежели от такой, сожаления достойной, мерзости. Бог, по Своей неисследимой праведности, попускает иным — вместе с некогда высшими ангелами — ниспасть и быть низвергнутыми с этой высшей ступени, а иным, напротив, — со святыми и высшими ангелами — Бога увидеть и завоевать самое возвышенное блаженство.

Здесь сбывается сказанное Христом\2\: «В то время будут двое лежать на одном ложе»; ложе здесь может быть символом спокойной, сладкой, радостной созерцательной жизни; «и один будет принят, другой же оставлен», изглажен из книги жизни и, смеясь в страшном ослеплении, отправиться в вечный плач!

Поскольку теперь это есть трудный и в высшей степени сомнительный вопрос, то доброе и верующее сердце не должно противиться дыханию Духа Святого; ибо если божественный Святой Дух есть учитель и наставник этого высокого искусства: то Бог Отец есть верный хранитель, а Бог Сын истинный вождь и руководитель этих Своих возлюбленнейших учеников, которых Он «хранит как зеницу ока Своего», как Он говорит устами пророка.\3\ То сердце, которое образует и воспитует святой Дух в этом внутреннем и возвышенном труде, должно поэтому всегда и во всякое время испытывать святое и глубокое благоговение ко всем словам и изречениям Бога; они должны быть для него столь святы и незабвенны, что оно должно скорее забыть небо и землю, нежели утратить благоговение к одному единственному слову Господа. «И на кого воззрю» — говорит Господь у пророка, «токмо на кроткого и молчаливого и трепещущего словес Моих»\4\. Ибо ведь Бог благой дал нам супротив всяких заблуждений чистое учение Иисуса Христа и апостолов — священное Писание — и прекрасные примеры жизни и учения святых; это, безусловно, есть верный путь, по которому мы можем ходить безопасно. Если сердце твое чисто, и в тебе возникает незнакомая, неизвестная тебе, однако же высокая мысль, или же тебя посещает откровение, или же в тебе создаст нечто сила воображения: не устремляйся вослед ему с самостью и пристрастием, принеси его Богу, расспроси друга Божия или твоего отца-исповедника и следуй их совету и их опыту, и будешь укреплен. Также и то есть осторожность и правило предусмотрительности, также и по тому можешь ты узнать, на верном ли пути стоишь, если заметишь и проследишь, становиться ли Бог в Своем величии и в Своей славе для твоего сердца все более живым и все более действительным и настоящим, постигает ли твой дух Господа во все большем величии и неизмеримости, и не в одном лишь поверхностном мнении, но в истинном чувстве и в опыте; этот внутренний рост духа сделает тебя равнодушным к бесполезному взгляду на внешнее, преходящее, ибо чем более велик и славен Бог для духа, тем более исчезают и уменьшаются творения; в этом свете почтенный отец Бенедикт видел весь мир словно бы стоящим перед ним в одном единственном солнечном луче. Здесь отпадает любовь творений; в этом преизбыточном чуде духа, где чувственное и разумное познание приводится и принимается Богом в Его чудесный свет, так что дух возвышается над природой к богоподобию, здесь дух становиться от света бессветным, от познания лишенным познания и от любви безлюбовным, не потому, что дух будто бы действительно был лишен любви, но (потому что) в своем познании, когда дух вновь устремляет свой взор на себя самого, для него все его существо, вся его жизнь, его сила, все познания и вся его любовь становятся слишком малы, незначительны и ущербны перед познанием великого Бога; ибо ведь комар чересчур мал, чтобы объять пространство великого неба, а именно таким комаром и почитает себя этот дух, и даже еще меньшим чем комар, чтобы понять великого Бога; а именно это смиренное познание своей слабости и незначительности возвышает дух на высоту славы Божией; он лишь не должен отказывать всемогущему Богу в возможности произвести над ним это высочайшее чудо, выказывая таким образом неверие в Его всемогущество и благость. И он стоит совершенно спокойно в своём, присущем ему, несовершенстве, познавая и признавая честь и бесконечное господство своего Отца и Бога. Теперь все умолкает в нем, это есть глубокое молчание духа; слова теперь уже невозможны, он не может действовать более ни вовне, ни изнутри, но дух страждет теперь сладостным, непостижимым, несказанным страданием в великом чуде ясности, славы и неисследимости Божией.\5\

Это есть блаженная и дивная игра Бога, когда Он приготовляет способность познания человеческого духа к высшему наслаждению; ибо чем более и более Бог являет и открывает Себя ему в этом ясном и возвышенном свете, тем более дух алчет и взыскует Божества, томясь по нему, знает он об этом или нет, и чем сильнее и настоятельнее его устремление, его алкание и его томление по Богу, тем более Бог склонен наполнить это пустое и безбрачное основание; и это теперь есть бесконечный круг: познание духа становится алчущим от наполнения и наполняется по мере алкания; повсюду для него есть пастбище и пропитание в голоде и полноте! Это есть неизмеримое чудо благодати, Непостижимый делает Себя постижимым, Он становится доступным силе восприятия возвышенного человеческого духа! Бог есть поистине немеренный и неизмеримый круг, Он охватывает широкий человеческий дух, который больше, чем небо и земля, в Себе , как в одной точке, и хотя он велик, этот человеческий дух, но все же в сравнении с неизмеримостью Бога он едва заметен; поэтому дух вновь возвращается в свое ничто, несмотря на то, что прирожденное ему существо пребывает с ним; лишь в этом возвышенном подъеме в неизмеримую и непостижимую ясность Бога он, до некоторой степени, растворяется, сливается с нею и проникается ею, и гораздо более сильно и внутренне, чем чистый воздух проникается и освещается лучами полуденного солнца; здесь, правда, солнечный луч непосредственно соединяется с воздухом, однако он не заимствует у воздуха его природу и его сущность, он лишь очищает, освежает и облагораживает его; то же самое делает Бог с человеческим духом: дух просветляется, облагораживается и божественно преображается в Нем, становится Его близким подобием, и в этой высоте и близости к Богу он тем не менее сохраняет свою прирожденную природу, свою человеческую сущность; всегда и вечно будет и должен самый возвышенный человеческий дух познавать и признавать, что Бог есть Тот, Кто сотворил его своей любовью, что Ему одному подобает честь, что он произошел от Него и к Нему должен вернуться.

В это бездонное море Божества погружается и подымается человеческий дух, будучи не в силах сказать ничего, кроме : «во мне Бог, вне меня Бог, и вокруг меня Бог, все есть Бог, я не знаю ничего, кроме Бога!»

Если ты еще не познало этого — ты, кроткое и доброе человеческое сердце, то не сомневайся в том, что это так, но напротив, воздавай хвалу Богу, Который ниспосылает своим избранным столь великое богатство Своей благодати; если будешь поступать так, то соделаешься и само, в меру свою, причастно к ней, и Господь примет во внимание и твою любовь, и твое стремление, и даст тебе удовлетворение, полезное и целительное для тебя. Не думаешь ли, что если бы среди девяти дочерей одного отца одна была бы увенчана короною, то остальные восемь из любви к сестре и поскольку любимый отец принял бы честь и был бы прославлен в счастливой дочери, радовались бы и от всей души желали бы счастья своей сестре? И все же они не были бы венчанными королевами, как та одна! Милое сердце! Будь и ты одною из этих любящих сестер! Сорадуйся счастливице и хвали Отца, Который так прославился в ней.

Этому возвышенному пути, этому сладостному вхождению, этому превосходному искусству, этой бездонной мудрости не может, однако, научить ни один человек; тот высокий учитель и мастер, о котором мы уже упоминали, есть единственный и истинный учитель и наставник. Однако мы должны еще отметить, что путь этот отнюдь не легок; веруйте, что эти возвышенные, глубокие духовные мужи часто приходят в такое утеснение и нужду, что, попусти это Бог, они лучше претерпели бы горчайшую телесную смерть, чем переносить такую внутреннюю бедность и совершенную покинутость; это страдание и горе, отнимающее всякую силу и пронзающее до мозга костей; они как бы повисают между небом и землей и высыхают; в живом теле в смертном страхе они борются со смертью, и никто сотворенный, ни во времени, ни в вечности, не может дать им утешения; они пребывают между временем и вечностью в смертной борьбе до тех пор, пока Господь не соблаговолит избавить их от этой муки и от этой крестной виселицы. Не помышляйте здесь о человеческом утешении или об утешениях сотворенных; в том как раз и есть одно из мучений, что благородный дух, по прирожденному достоинству своему просвещенный и наученный благодатью, должен быть еще обременен творениями; ибо ведь он знает, что, если бы он мог быть освобожден от всего этого, он мог бы беспрепятственно и в чистоте стоять и пребывать в своем благородном состоянии; это тело, для которого душа есть жизнь, для самого духа есть мрачная и болезненная темница, и что могут дать ему золото, серебро и богатство? Все эти сокровища суть грязь для него; или королевский орел должен питаться сеном, подобно быку или мулу? «Всяка плоть сено, и всяка слава человеча яко цвет травный»\6\, говорит ему пророк, и как мог бы он помышлять о временных, плотских радостях? Они суть горечь для него; как сильно жаждущему глоток испорченного уксуса не может принести утоления, ибо он жаждет чистого вина.

Во всем этом нет для него теперь услады, нет покоя, нет укрепления, где же он сможет обрести его? Без сомнения, в спокойном сердце! Золотое и божественное правило внутреннего спокойствия дает умиротворение сокровенному человеку, оставляя его в терпении ожидать Божьей воли и произволения, оно не оставляет ему желать чего бы то ни было, кроме того, что желает Бог, и так, как Он того желает, и если Господь именно сейчас желает, чтобы он страдал, то он и будет страдать, да он и не имеет собственной воли, он готов перенести наитягчайшее и наиотвратительнейшее, даже если бы Господь сказал ему: Я не знаю кто ты такой, твоя жизнь и твои дела совершенно чужды мне! — Безусловно серьезное искушение и тяжелое испытание!- Однако и здесь должно быть испытано, кто есть раб и кто сын; когда приходит нужда, раб отступает, сын же остается в любви и страдании с Отцом, и даже, если отец разгневается на него, лишит его своего отеческого утешения, и высечет его своей исправительной розгой, сын все же не уклонится от отца, но неизменно останется с ним. Таким был Павел\7\, этот неутомимый борец, этот герой на трудном поприще: Господь предал его на искушение плоти, и он простерся по лучшей воле Отца, и в одном лице — как человек и как облеченный благодатью Господа — понес и перенес в одно и то же время самые нечистые искушения и чистейший свет благодати, и был так же угоден Богу в искушении, как и в восхищении до третьего неба. Так действует Бог в Своих друзьях: Он часто попускает им приходить в великую внутреннюю нужду и, как кажется, совершенно покидает их и о них забывает — так, что они думают, что ни один христианин на всей земле не имеет столь мало веры, любви и благодати от Бога, как они; однако Господь сохраняет их, хотя они не могут в это поверить и не догадываются, что Он пребывает в основании их сердца, уготовляя и образуя их в этой мучительной нищете, они вздыхают и тоскуют по смерти, однако смерть удаляется от них, и Бог приводит их к совершенству в этом страдании по Своей святой воле, ведя их на встречу их высшему блаженству.

Всегда помни, благородная душа, эти поучения, дабы тебе всегда непоколебимо стоять в истинном спокойствии; тогда ты пребудешь и в истинном совершенстве и достигнешь его во Христе Иисусе Господе нашем. Аминь! \8\