Проповеди

Глава восемнадцатая О том, что для доброй воли, всецело с Богом соединенной и Бога во всех вещах ищущей, нет ничего невозможного

Покуда человек еще имеет добрую волю, пусть не отчаивается он и не боится, думая, что Бог оставил его и пребывает вдали от него; ибо ведь добрая воля порождает всякую добродетель и производит всякое благо! Если действительно имеешь добрую волю, тогда нет в тебе недостатка. Если искренне стремишься к смирению, к любви или к любой иной добродетели, стремись лишь к ним и желай их серьезно, решительно и сильно, и ты на самом деле возымеешь их. Бог не отнимет их у тебя, и люди не отнимут, если твоя воля к ним есть праведная, богоданная воля; богоданная же божественная воля есть лишь та, которая желает — единственно и только лишь во славу Божию — всего того, чего только естественная воля сама по себе не желает и не может. Тем и отличается богоданная воля от только естественной, что первая во всех вещах ищет и желает единственно славы Божией; её не ослабит и не преодолеет ни смерть, ни жизнь, ни сатана, ни ад, ни какое-либо сотворенное существо. Между тем, не должно останавливаться на одной только холодной воле; было бы довольно мало и довольно бессмысленно сказать: я хочу чтобы было так и так, хочу быть тем-то и тем-то! Но ты должен желать, стремиться и говорить всеми силами твоей души: это и это я хочу сделать раз и навсегда, я должен и хочу непременно стать тем-то и тем-то! Если это так, если эта твоя воля искренна, то ты получишь желаемое, даже если взыскуемая добродетель или иное духовное благо лежит, так сказать, за тысячу миль от тебя; если будешь желать его совершенной волей, то возымеешь его, и оно будет твоим гораздо более истинно и непреложно нежели то благо, что уже пребывало в твоём лоне, но которого ты не пожелал. Добрая воля пред Богом столь же сильна на благо, как злая воля на зло; ибо даже если бы ты не совершал зла, но при этом твоя воля была бы склонна ко злу, ты всё же был бы грешен пред Богом столь же несомненно, как если бы ты совершил дурное деяние; если в тебе столь сильно возгорелось чувство мести, что ты убил бы, если бы к тому представилась возможность, то ты убийца пред Господом. Однако тем самым мы не хотим утверждать будто бы дурное деяние не является более тяжелым злом чем одна только злая воля, но мы лишь хотим этим доказать, что воля порождает деяние, и деяние не произошло бы, если бы ему не предшествовала воля; ибо всегда грешит скорее сердце со злой волей, нежели совершивший само деяние. Если, теперь, так дело обстоит со злой волей, почему добрая воля должна быть слабее? То, что может грешник своею злой волей, почему невозможно, и с ещё большей силой, для человека с доброй волей? Разве не имеет он заступничества Господа своей доброй воле, и разве благодаря этому заступничеству он не совершает своего доброго дела с большей лёгкостью? И ты до сих пор ещё можешь сомневаться в действенности и в силе доброй воли? Грешник стоит одиноко, и на стороне его одна только злоба, доброй же воле споспешествует Бог; если, теперь, добрая воля имеет союз с Богом, разве не будет она сильнее нежели сама себе предоставленная злая воля? И, поскольку добрый человек знает, что Господь сопутствует ему в его доброй воле, то разве может не возрастать его мужество, его решимость и его усердие ко всякому благому делу, и напротив, сколь беспомощен в сравнении с ним злой, опирающийся единственно на собственную погибель! И разве не основательно наше утверждение о том, что всё возможно для воли? Хочешь ли взять на себя всю работу, или накормить всех нищих, или творить дела всех людей, или чего бы то ни было еще, — всё это возможно для твоей воли; если желание твое искренно и намерение серьезно, и всё чего тебе недостает- это полноты возможности, но ты тем не менее действуешь и прилагаешь усилия, насколько то для тебя возможно, и страстно желаешь еще большего в этом твоем деле преуспеяния: не сомневайся, Господь зачтёт тебе это так, как если бы ты совершил всё. Эта воля, эта сила и достоинство твоей воли не могут быть отняты у тебя даже и на одно-единственное мгновение; более того, если бы ты пожелал делать что-либо с большей серьёзностью и большей любовью, нежели другой, который действительно делает это, однако с меньшей серьёзностью и любовью, то это значило бы, что этот труд более подходит тебе, нежели тому нерадивому исполнителю, и если бы даже ты внешне не вполне осуществил этот труд, то не сомневайся, что Господь, Который знает сердце человеков, вознаградил бы тебя за него щедрее и больше нежели того, которому, по полному исчезновению совершенной воли, он, наконец, удался. Однако, ты всё же не в праве истолковывать это так далеко, что там где любовь и воля имеют равную величину, там награда будет столь же велика для того, кто не выполнил труда, как и для того, кто его действительно делал и совершил; ибо ведь ты не станешь требовать себе венца мученического, который подобает лишь действительным мученикам, ибо ты ведь еще не пожертвовал ни свою кровь ради Господа, ни свою жизнь, несмотря на то что, вероятно, ты имеешь желание и волю пострадать за Господа точно так же, как действительно пролил за Него кровь тот или иной мученик. Если бы, между тем, некто хотел утверждать, что совершенная воля имеет такую же величину и достоинство, как и совершённое с такой волей дело, мы не стали бы оспаривать его, ибо совершенная воля может поистине многое, если только она творит своё дело с употреблением всей своей силы; ибо если твоя воля и твоя любовь к Богу, твоё стремление хвалить Его и прославлять — столь же глубоки и искренни, какова была или есть воля какого-либо человека, то это, поистине, значит столько же, как если бы ты совершил деяние. Равно и краткость времени человеческой жизни не может помешать действию силы доброй воли добродетельного; если его искреннейшее желание, его самая твёрдая воля состоит в том, чтобы сделать всё возможное, и не только сейчас, но и на тысячелетия вперед, если бы ему только дан был подобный срок жизни, тогда ему было бы зачтено как деяние всё то, что он совершал бы во время этого огромного временного отрезка так, как если бы он совершил всё это пред Богом.

Лишь тогда, однако, человеческая воля истинна и совершенна, если из неё удалена всякая греховная самость, и в нас по совести и сознанию не содержится более ничего от зла, когда человек всецело отвратился от своей естественной греховности и совершенно отошел от себя самого, когда его воля всецело перешла в божественную волю и приняла её образ, так что он в дальнейшем уже не желает ничего кроме того, что он сообразно своему познанию считает за правое и богоугодное, доказывая это всяким своим деянием и недеянием, повсюду и на всякий час, во всём, что он знает и умеет; чем большую и решительнейшую готовность выказывает здесь воля, тем она истиннее и прямее. Обладая такой волей, ты поистине не имеешь ничего невозможного — не таким образом чтобы воля, например, к святости, тут же становилась самой этой святостью, однако так, что она непременно поможет тебе достигнуть святости, ибо в какой мере твоя воля в себе свята, в такой же мере свят и ты сам; если же твоя воля столь же совершенна как некогда была совершенна воля Добродетельнейшего, то ты так же свят будешь, столь же свят, как мог быть свят какой-либо человек, однако, воистину(!), никогда не станешь святее и лучше, чем то позволяет благость и святость твоей воли.

Если желаешь возыметь такую святость и вопрошаешь: как мне придти к ней? ибо я, увы, не нахожу в себе ничего подобного, ни даже малого следа всего того, о чём я здесь слышал; хотя я вижу и знаю людей сильных в деяниях и свершениях, людей с удивительным воздействием, но я, однако, не нахожу ничего из всех этих вещей в себе самом! — не приходи в беспокойство и заметь себе следующее:

В любви, которая и есть добрая воля, нужно принимать во внимание две вещи. Одна есть сущность самой любви, вторая же есть действие или выражение любви. Сущность любви есть величие любви, и она заключается в одной лишь воле; чем лучше, следовательно, воля, чем глубже и проникновеннее она, тем больше — таким образом — истинная любовь; она, однако, не может быть видима оком, не может быть распознана другими, она сокрыта глубоко в душе; поэтому Господь и дал нам заповедь не судить надменно нашего ближнего, ибо мы никогда не знаем о его внутреннем. Иное есть деяние, выражение любви, и оно иной раз величественно и великолепно, например, молитва, выражение внутренней радости и т.д. Сколь бы прекрасный вид не имели иной раз эти вещи, они всё же не всегда наилучшие и наипрекраснейшие, ибо не всегда в основе их лежит истинная любовь; эта радость, это ликование, эта сладость — вполне могут иметь источником одну лишь природу, а может случиться и так, что в игре, по Божьему попущению, будет замешан враг, и ты будешь обманут поддельной видимостью вместо сущности. Потому не считай всегда того, с кем происходят такие вещи, за счастливца, а тем более за святого; здесь нужно тщательно проверять не только то, действительно ли эти вещи исходят от Бога, но даже если они действительно от Бога, то знать также, что Он этими вещами желает вызвать в тех или иных душах, ибо они могут быть еще слабы, и Благий желает привлечь своих слабых чад, дабы они не отошли от пути добродетели, Он может желать приблизить их к Себе и дать им возрасти. Если Его отеческая любовь благотворно действует на них, и они сохраняют верность Ему в своей детской и невинной вере, то Он постепенно отводит от них подобные сладости. Но даже если допустить, что эти воспитанные в сладости пребывают верны Богу, то всё же остаётся вопрос, исходит ли эта верность от истинной любви; и даже если это так, то наше слово останется верным, если мы и теперь будем утверждать: всё это не есть ещё наилучшее! Если возникнет необходимость в деянии любви, которое ты должен оказать ближнему в его телесной или душевной нужде, то тебе также надлежит оставить в стороне нежные и сладкие утешения и делать то, чего требует любовь; и находись ты в столь высоком созерцании как Апостол Петр или Павел, и узнаешь о бедствии или болезни твоего ближнего, который именно сейчас нуждается в подкреплении, то будет несомненно лучше, если ты отойдешь от своего сладостного и спокойного созерцания и поспешишь к своему бедствующему брату служить ему в любви; ибо заповеди Господни не должны оставаться без исполнения, даже ради сколь угодно высокого иного упражнения, и Богу даже более угодно, чтобы ты оставил Его ради Его Самого и служил бы Его страждущим членам. Не думай, будто теряешь при этом нечто; то, что с верой в сердце оставишь ради него, то вновь возместит тебе Господь сторицею; ибо Сам Он сказал в Евангелии: «Всяк, иже оставит дом, или братию, или сестры, или отца, или матерь, или жену, или чада, или села, имене Моего ради, сторицею приимет и живот вечный наследит»\1\. Эта стократная награда есть то блаженство, тот утешительный покой души, который ты ощутишь и который даст тебе Бог за то, что ты оставил во славу Его и из любви к Нему, и это божественное утешение будет стократ перевешивать то, которое ты имел ранее и которым ты обладал бы в одной лишь своей самости. Веруй твёрдо, что если ты иной раз тоскуешь по утешению Господа и по Его благостному присутствию, если ты желаешь, чтобы Господь и тебе дал ту радость, которой Он сподоблял радоваться тех или иных Своих друзей, и твоё стремление не получает удовлетворения, Господь отказывает в твоём прошении, и ты покорствуешь Его воле, борясь — во славу Его — с желанием твоего сердца, в смирении принимая определение Божие о себе и предоставляя всё Ему и Его благоволению: тогда Он гораздо вернее и истиннее подаст тебе то самое утешение, то самое Свое благодатное присутствие, нежели если бы ты воспринял его ранее в чувственности; ибо ведь в отречении от своеволия для верующего, истинно боголюбивого сердца скорее заключается блаженство и награда, чем в сохранённом в самости чувственном утешении! Разве не дано тебе найти и обрести всё, что относится к твоему временному и вечному блаженству, единственно и исключительно в твоём Боге? Ибо ведь терпеть Бога есть лучшее, нежели совершать деяния ради Бога! И если ты еще не вполне успокоен и убеждён в том, что по долгу любви жизнь и радость созерцания должны быть оставлены в стороне, то выслушай ещё и слова Апостола: «Я желал быть отлучен от Христа»\2\ Конечно же, Павел говорит здесь не об истинной любви Христа, как если бы она должна была быть отнята у него; он имеет в виду то чувственное, сладостное утешение, коего сподобил его Господь, его он хочет принести в жертву за братьев, и из любви к ним; быть отлученным от истинной любви Христа он не пожелал бы ни за какое благо в мире и ни на одно мгновение. Наконец, будь уверен, что подлинные друзья Бога никогда не остаются без божественного утешения, ибо Его воля есть их утешение; даёт ли Он им что Ему угодно, делает ли Он с ними то что Ему угодно и как Ему угодно, посылает ли Он им радость или страдания, их утешение в том, что они творят, претерпевают и принимают Его волю и тем самым признают её над собою.

Изыди, о человек, из себя самого, и тогда Бог внидет в тебя, и будешь всецело помещён в Бога и воспринят Им; тогда если пойдёт некто на тебя, то пойдёт на Бога, ибо ты в Боге и Бог в тебе; что приключится тебе, то примешь ты от Его рук и возблагодаришь и восхвалишь Его за это; от Его десницы будешь воспринимать всё, и потому будет тебе всё удобоприятно и сладостно, ибо ведь не может исходить от десницы Божией никакая горечь! Что приходит к тебе через Бога, не может возмущать душу; узнай это на следующем примере: через язык проходит внутрь напиток, посредством языка испытываешь ты его вкус; если, теперь, этот язык нездоров и имеет на себе желчный налёт, тогда и напиток — будь он сам по себе превосходен и изыскан — будет для тебя не иначе как горьким и неприятным, единственно по причине нечистого и обложенного языка; если же, напротив, язык чист и здоров, тогда ты так же и будешь ощущать естественный вкус приятного напитка. Подобное случается и с твоей душой: если она чиста и свободна от своих немощей, если она очищена от «старой закваски», если ты всецело и полностью «умер во Христе», тогда ты вошёл в Бога, тогда ты всегда как бы окружён и окутан Им, ничто не может коснуться тебя, ни приблизиться к тебе, ибо прежде оно должно коснуться Бога и приблизиться к Нему; чему надлежит случиться и с тобой, тому должно произойти через Бога, и так лишь через Бога оно получит божественный смысл и вкус; и будь это даже страдание, великое страдание, которое на этом пути приблизилось к тебе, ты наверняка и с легкостью сможешь понести его, ибо ведь сперва несет его Господь, и к Нему пришло оно в первую очередь, а ты всего лишь второй несущий тяготу, и поскольку Он есть Тот, Кто попустил сие, ты не будешь винить в том человека, как если бы тот был причиной горести; десницей твоего Господа была послана она. На это , конечно, не способен естественный, ещё не умерший (во Христе) человек, однако ведь ты не будешь и не захочешь быть подобен ему?

Почему же, однако — возразишь ты — всё-таки страдание и еще раз страдание, великое и многое страдание, и разве Бог испытывает радость от того, что его люди, его дети страждут? Никоим образом нет, Бог ничуть не желает страдания Своих творений, и приключающееся им зло в известной мере противно природе Бога; но продвижения и возрастания Своих чад хочет видеть Небесный Отец, их спасения, а его Он видит для них именно в страдании; страдание само по себе никогда не угодно Ему, но лишь единственно ради великого блага, которое благодаря Ему должно возрасти в нас и которое Он от века определил и преусмотрел для нас — ради этого блага Он желает такого страдания. Не забывай то, что мы прежде уже сказали, что Сам Господь несёт крест вместе с уповающим на Него человеком, и что страдание приходит к человеку не иным образом как через Бога; если, теперь, это так — а это действительно так, а не иначе — то твоё страдание должно быть для тебя «сладостной ношей», божественным бременем, презрение — равно приятным как и воздаваемая почесть, горькое — так же желанно как и сладкое, ибо Господь всё соделал пригодным в пищу и удобоваримым и сдобрил всякую трапезу добрым божественным знаком! Я и больше того утверждаю: горечь будет тебе желаннее и любезнее нежели сладость, ибо ты будешь держаться в том убеждении, что скорее заслужил первое нежели второе; к тому же ты ведь всецело отдал себя на произволение Господа, и потому для тебя всё удобоприятно и желанно, что бы Он ни попустил тебе, и ты с покорной радостью принимаешь всё от Его руки; ибо ведь ты сам ничего не ищешь для себя, ничему не прилежишь с любовью и не радуешься никакой вещи кроме твоего Бога, а Его ты находишь во всех вещах — в горечи и в страдании так же, как и в величайшем утешении и сладости.

Здесь, возлюбленная душа моя — поистине — во тьме светит свет, здесь ты увидишь его воочию, ибо невозможно страдать за Бога и во славу Его без того, чтобы найти и испытать Его в этом страдании; а если и случится, что Господь в тот момент удалит от тебя Своё ощутимое присутствие, сокроется и отдалится от тебя, то для тебя утешительной и укрепляющей будет уже одна мысль: я претерплю сейчас всё это во имя вечного прославления моего Господа и Бога! Искать лишь Его одного и Его славы — есть величайшее блаженство и укрепление.

Возлюбленный, для чего мы говорим так много слов, к чему эти спасительные поучения? Единственно лишь ради твоего истинного блага, для того чтобы ты наилучшим образом ими воспользовался; когда придут на тебя страдание и душевная скорбь, когда наступит тьма и помрачение в твоей душе, тогда используй и примени всё тебе сказанное, ибо для этой цели оно говорится! Прими же теперь ещё и следующее: если ты всецело отрешился от самого себя, то есть от своей греховной и погибельной природы, и таким образом всецело вошел в Бога, то сможешь найти Бога везде и повсюду, в каждом занятии и в любом отправлении, и никогда не будешь обделён Его святым присутствием; и даже если ты иной раз забудешься в каком либо слове или деле, и тебе придут в голову вещи, которых ты не хотел, то всё же ты никогда не оставишь начатого с Богом и в Боге дела, ибо Он был началом его, и ради Него ты принялся за этот труд, и потому Он милостиво простит тебе твою минутную оплошность; ибо Он не раз уже являл Своё отеческое благосклонное снисхождение на столь многих Своих возлюбленных чадах, ибо Он знает нас, и Ему ведомо, что мы никогда не сможем быть всецело свободны от подобного рода жалких нечаянных побуждений, покуда совершаем наше земное странствие, и Он не отринет от Себя благого зерна из-за небольшого количества примешавшихся к нему плевел. Человеку возросшему, благому и живущему в Боге подобные прегрешения и искушения врага не только не вредят, но и, напротив, способствуют его величайшей выгоде; не говорит ли Апостол, всячески искушенный Павел: «Любящим Бога вся поспешествуют во благое!»\3\