Пси-фактор

Глава 26

Вечер всегда наступает неумолимо. Ставит точку в произошедшем и пускает в этот мир сумерки. Закрывает замок в очередной книге, определяя ее на полку истории. Там за облачными палитрами небосвода запирается очередной день, проигравший в карты все, чем обладал. Туда уходят беды и надежды, свет, страх, свобода… бесконечная борьба за жизнь, беспрерывное творение смерти. Взамен бескрайняя ночь открывает перед измученным взором вселенские просторы, показывает, насколько мал человек в ее огромном, бездонном мире. Она, словно старая умелая шаманка, манит к себе в безмятежную черно-синюю глубину, наполненную миллиардами мерцающих звезд. Манит, чтобы наполнить разум дикими образами снов, чтобы одурманить, вдохнуть безмятежность или ужас, поиграть с чувствами, напомнить обо всем, что было, и обо всем, что может случиться… чтобы пробудить и окунуть лицом в реальность, и растоптать, словно букашку, превратить душу в кровавое пятно, ничем не отличающееся от обычного следа краски, мусора на мостовой… В ночном небе можно утонуть, словно в озере, затеряться мыслями и мечтами. Прохладный ветер будет баюкать, пение птиц и цикад — одурманивать, покуда четыре стены собственного дома не укроют от внешнего мира, как убежище от врага. И тогда не будет ни птиц, ни цикад, ни бесконечного звездного неба… тихая, уверенная жизнь без ненужной свободы…

Из дневника Марты Лэйн 115 год от Перелома

Деревья плотной рощей тянулись к небу. Мягкая трава приятно прогибалась под подошвами, а дикие звери проносились мимо, нисколько не боясь человека. Им были безразличны двуногие. Как и четверке генно-модифицированных было наплевать, сколько животных их окружает. Их стремительный путь вел назад, в Леополис, в царство человеческой инфраструктуры и законодательной власти. В мир ожидаемых происшествий, где человек бережёт природу и творит мир на земле, возрождает виды, кормит каждое живое существо и не воюет за свои права. По крайней мере, именно таким видел Кирк идеальный человеческий мир.

Но стоило столкнуться с иной формой мировоззрения, прочувствовать угрозу его существованию, как все вокруг наполнилось противоречием. Казалось, чужое отношение к жизни схватило его за горло и душит, не дает дышать и думать, раз за разом возвращая мыслями в события прошедших суток. Кирк не раз видел смерть. Он знал, что такое взорванный ошейник, и понимал, что такое не случается без причины. Этот предмет защищал всех и вся от опасности, которую нес в этот мир каждый генно-модифицированный. Но, Кирк никогда не думал, что может быть иначе. Что можно убивать просто так, за наличие ошейника или иного генома, за другие взглядов на жизнь. Кому-то, оказывается, нравится жить иначе. Нравится выслеживать, убивать, заводить врагов и сталкивать их друг с другом ради минутной забавы и прогнозируемой выгоды. Кому-то нравится притворяться и подстраиваться, пряча внутри волчий нрав. Кому-то приходится работать зверем, заталкивая поглубже заячью душу. Человеческая масса, доселе казавшаяся однородной инертной субстанцией, вдруг предстала клоакой, кишащей заразой. Природа, которую с таким упорством восстанавливали, оказалось, приютила врагов системы. Что это, как не насмешка самой Вселенной? Мысли крутились в этом сумбуре уже который час. Злость медленно закипала. Кирк упорно ее давил, пытаясь найти хоть какие-то аргументы для спокойствия. Увы, единственным адекватным оказался совершенно аморальный — ему захотелось увидеть, как неизвестного врага растащат на запчасти муравьи. Как говорили древние, зуб за зуб — или палец за палец. Генетические коды тех архаичных нелюдей явно смогли бы послужить прогрессивному обществу. Мысли и мир наполнились красным.

Солнце садилось, подсвечивая облака всеми оттенками алого. Огромные деревья царапали верхушками низкие кровавые облака. Последние солнечные лучи очерчивали лес красными светящимися столпами, искрились на пылинках, углубляли тени. А потом резко стало холоднее. Облака потемнели и налились чернотой. Влажный ветер ударил по щекам, рассказывая по секрету, что совсем рядом пошел дождь.

— Привал, — скомандовал Кирк, сбрасывая свой перегруженный рюкзак наземь. — Берг, каково состояние батарей?

Его голос звучал глухо, тая в себе все сдерживаемое внутри раздражение. Взгляд скользнул по застывшей рядом Марте Лэйн. Шлем, снятый с умершего незнакомца, скрывал ее лицо, не давая даже отдаленного намека на то, в каком настроении эта женщина.

— Заряда должно хватить на двенадцать часов, — тихо проинформировал врач, сверяясь с показателями своего импланта. В отличие от Кирка Лаена, свои рюкзаки он опустил на землю осторожно, словно те были полны хрусталя. Порывшись в одном из них, извлек сух паек и, не раздумывая, распечатал.

— Должны успеть, — решил Кирк, отворачиваясь от Марты и поднимая взгляд к небу, — отдыхаем два часа. Юл на страже, разбуди меня через час.

Кович молча кивнул и, покосившись на застывшую рядом Лэйн, наконец сбросил с плеч свою ношу — разобранный экзоскелет. В отличие от Берга Лаена, он решил начать с воды, а не сух пайка. Опустившись на сырую землю, Юл жадно припал к фляге и буквально ополовинил ее в пару глотков.

Марта же не шелохнулась. Она вслушивалась в свои ощущения. Для неё мир молчал. Шлем не позволял услышать чужие мысли, внешние звуки казались чуть приглушенными. Это напоминало жизнь в Кальтэное, где её личная Вселенная сузилась до четырёх стен белоснежной палаты.

В то не столь отдаленное время единственными звуками ее персональной Вселенной и полной несвободы были те, что создавало её тело: дыхание, сердцебиение, собственный голос, иногда крик, порой всхлип. Среди них где-то на подсознательном уровне записались иные звуки: скрежет ногтей по стене, треск рвущихся волос или скрип до боли стиснутых зубов. Лязг замка и бесшумность тяжелой двери, свист резиновой дубинки в воздухе, или ее глухое постукивание по стене…

В тот день, когда Клэр впервые вывела Марту на улицу, она тоже заставила надеть шлем. Все для того, чтобы новоприобретенная игрушка не спятила.

Тогда Лэйн смотрела через затемненное стекло на небо и думала, что мир навсегда останется для неё невзрачным и серым, с отсветом отпечатков на выпуклом стекле.

Шутка ли, спустя пятнадцать лет опять видеть его приглушенным, вылавливать на шлеме мутные следы чужих пальцев и понимать, что вскоре Вселенная снова сузиться до четырёх стен очередной камеры в ненавистном Кальтэное.

Эта мысль словно музыкальный фон крутилась в её голове, а взгляд скользил вокруг, привычно задерживаясь на каждой поверхности. На каждом дереве и травинке, вылавливая признаки безопасности, или отсутствия таковой… она осмотрела лохматую макушку Юла, посеревшее в сумерках лицо Берга… напряженные плечи так и не пришедшего к равновесию Кирка.

Наверняка он сейчас ее ненавидит. Скорее всего, успел приравнять к напавшим на них пришельцам, еще и надумал поверх всякого.

Сожалела ли Марта о том, что раскрыла себя? Она не могла сказать стопроцентно. В тот момент она не принадлежала себе, а просто действовала по ситуации, как сотни раз до того. Скорее всего, некоторые натренированные в юности привычки не исчезнут даже спустя сотни лет. Сейчас Марта могла с легкостью обругать себя за то, что они все еще управляют её телом. Но вчера она не думала об этом. Просто старалась успеть, пока не стало поздно… И успела, и помогла, насколько хватило сил.

Увы, команда Кирка была не подготовлена к такого рода нападению и к таким типам оружия. И уж тем более никогда не имела дела с самым натуральным человеком и его абсолютно натуральным животным отношением к какой-либо жизни.

Печаль, вот что она чувствовала. Ее время уходило, утекало, как песок сквозь пальцы, быстро и неумолимо.

— Адъютант Лэйн, отдохните, — тихо вымолвил Берг, — правды в ногах нет, путь еще неблизкий, да и в Леополисе отдохнуть не дадут.

С этими словами он покосился на Кирка, развалившегося поверх спального мешка. Командир их поредевшего отряда прикрыл глаза и, похоже, пытался провалиться в быстрый сон.

— Увы, дорогой мой друг, я не смогу уснуть, — прошептала Марта. Встроенный в шлем микрофон исказил ее голос, добавил помех и скрипа.

— Тогда сядьте, — подал голос Юл. — Расскажите что-нибудь о прошлом.

— Что-нибудь? — Марта растерянно взглянула на него.

— Да, о днях Перелома или еще о чем-то интересном, о таком, о чем в книгах уже не пишут, — поддакнул врач и раскинул по земле свой спальный мешок. Жестом пригласил присесть.

Марта смутилась, а потом опустилась на жесткую ткань мешка.

О чем она могла рассказать им, о голоде, ядовитой воде? Или, может, о голой, пустынной земле? Чрезмерно жарком лете, от которого плавился старый асфальт в полуразрушенных городах? Или, может, поведать о костях животных, которые ценились дороже доживающих свой век гаджетов?

Кирк неожиданно открыл глаза и повернул голову в ее сторону. Его лицо не выражало абсолютно ничего: ни ненависти, ни заинтересованности, ни раздражения. Все же справился, успокоился.

Это хорошо, значит, обратный путь пройдет без ненужных разговоров. А может, он для нее лично, закончится где-то здесь.

Было бы хорошо, если бы ей позволили уйти. Но не позволят. Марта понимала это так же отчетливо, как и то, что на улице день.

— У меня было пять сестер, — начала она свой рассказ, — и девять братьев. Родителей у нас было много. По сути, каждый, кто жил в нашей общине и мог держать в руках топор, был для нас в равной степени отцом и матерью, братом и сестрой, товарищем и другом, единомышленником. У нас была огромная семья, которая в неделю съедала по несколько кабанов и парочку ведер кореньев. Мы были уверены, что миром правит разруха, в то время как некоторые города все еще сохраняли цивилизацию. Среди увенчанных сединами даже ходили поговорки типа «как встретишь пришельца, так спасешься от свободы» или «стены есть, да не у нас, наш мир лесом покрыт, чужой в четырёх стенах торжествует». Когда стала старше, я даже начала различать этих людей из высшего общества с их особенным миром. У них был другой запах, иные мысли. Странные и непонятные нам, потому что думали они другими образами и иными категориями. Употребляли абсолютно незнакомые нам слова.

К ним нельзя было приближаться, а уж тем более прикасаться. Наказание было жестоким и стремительным… окончательным.

— Они убивали? — тихо спросил Юл.

Марта усмехнулась, микрофон же транслировал в окружающий мир тишину.

Образы прошлого бились перед ее глазами за право быть описанными. Но Марта не могла о них рассказать. Только не Юлу и Бергу… и даже не Кирку. Жестокость ее мира была вне их понимания. Рэйди отборы и отсевы, охота за интересными экземплярами с уничтожением носителей ненужных генетических вариаций.

— Они искали одаренных, — наконец выдала она, стараясь отстранится от навязчивого воспоминания, — мы были их контролируемым экспериментом. Все мои сестры, братья, отцы и матери были лишь результатом продолжительной работы. Наша дикая свобода оставалась такой лишь потому, что их четыре стены были слишком велики. Все, кто выпадал из эксперимента, становились ненужными. А все, кто подходил по параметрам, двигались дальше, в новый этап исследований.

— Звучит так, словно проводилась искусственная селекция, — тихо пробубнил Берг, рассматривая свою механизированную руку.

— Тогда госпожа Лэйн — лишь результат чьего-то больного воображения, неудачный эксперимент, жизнь из чьей-то прихоти, разве не насмешка судьбы? — выдохнул Кирк. Взгляд его вперился в почерневшее небо.

Повисло молчание. Настроение пропало.

Поджав колени к подбородку, Марта плотно обняла их руками и застыла.

Кирк слишком емко описал ее никчемную жизнь. Слишком длинную и по сути прожитую под вечным наблюдением.

— Все мы есть и существуем, благодаря чьей-то прихоти, — возразил Берг, — не впадать же из-за этого в отчаяние. Неважно, родители это, мастера или «система», жизнь дана, чтобы заниматься полезным делом, а не гадать над ее смыслом и тем, какой она могла бы быть, если бы в нас вложили иные исходные данные. — Интонации его были непривычно жесткими и уверенными. Берг Лаен определенно верил в то, что говорил. — Вот просыпаюсь я впервые, у меня нет детства и юношества, нет за плечами института, я просто знаю, что являюсь врачом. У меня по умолчанию в голове находится нужная база данных. В противовес полный ноль в мышечной памяти. У меня заведомо нет руки, потому что будет имплант. У меня заведомо дополнительные анализаторы в нервной системе. Я просыпаюсь и знаю, что спроектирован под госзаказ, под конкретную профессию. И знаешь что, я рад этому, потому заведомо создан из стабильного и здорового генома. Мне дана полноценная жизнь и прекрасное здоровье, мои честные восемьдесят лет, которые я не собираюсь тратить на никому не нужную ерунду и нытье о смысле и цели в жизни.

— Может, потому что тебе эту цель вложили? — усмехнулся Юл Кович. Берг смерил его продолжительный взглядом, а потом махнул рукой.

— Юл, я человек, а не машина. Я могу передумать и перехотеть так же легко, как и любой другой. И если захочу поменять профессию, непременно это сделаю.

Повисло молчание. Юл, так и не ответив, пристроился возле ближайшего дерева и собрался охранять. Кирк, похоже, все-таки позволил себе уснуть. Берг занялся очередной проверкой имплантов. А Марта вновь осталась один на один со своими страхами. Увы, Берг был неправ. В их мире никто не свободен в выборе. Всё та же клетка, только шире и чуть не заметнее.

* * *

«Плановая ликвидация», — эта фраза преследовала Кэйта Свона весь остаток дня. Он не раз видел планы, нормы выполнения, на месяц, на квартал, на год или на несколько лет. Обычно они касались очистки участков земли от мусора или какого-либо химиката. Но вот чтобы там писали количество человеческих голов — никогда. Оттого шок, поглотивший его разум в первые секунды после того, как он осознал сказанное долгожительницей, так и не отпустил.

Свон даже пытался представить, как кто-то такой же, как полковник Мидлтон, нажмет на кнопку, и десяток гемовцев упадут бездыханными. Образовавшаяся в воображении картина была столь иррациональной, что казалась абсолютно невозможной.

Об этом, похоже, стоило почитать. Хотелось понять, каков должен быть психологический портрет человека и его окружения, чтобы такое действие в принципе стало реальным.

Что должно быть нормой для такого индивидуума? Какой уровень допустимого насилия?

Какова кривая личных границ, критерии общения?

Задумавшись, он не сразу сообразил, что застыл напротив двери ресторана. На фоне вечерних сумерек обычная витрина выглядела как портал в иной мир со своими правилами и законами.

Ярко обставленное помещение с рядом диванчиков и столиков привлекло внимание, а живот предательски заурчал. Спохватившись, Кэйт толкнул полупрозрачную дверь вошёл внутрь.

— А смотри это тот самый… — хихикнула девчонка, склоняясь к своей спутнице за столиком. Не обратив на них внимания, бывший следователь прошёл к стойке.

Очереди не наблюдалось.

— Питательный набор тринадцать и перекусочный набор номер три, — сделал он заказ.

Миловидная официантка за стойкой задумчиво взглянула на Свона, потом прыснула со смеху.

— Что-то не так? — поинтересовался Кэйт. Девушка попыталась унять эмоции и сдавленно прошептала:

— С вас двадцать стандартных единиц… Следователь Свон.

Шумно выдохнув, он прижал к сенсорной панели считывателя большой палец и уныло проследил за тем, как аппарат отсчитал сумму.

— Спасибо за заказ. — Коробки с едой тут же были ему переданы.

Забрав их, он вернулся в городской совет, попутно ловя на себе взгляды. Где смешливые, где недовольные, где просто удивлённые. Благо, стоило зайти в городской совет, всеобщее удивление сошло на нет.

Странность, с какой стороны ни посмотри. Отдав дэ Руж её ужин, он присел за рабочий стол Марты и быстро развернул коробку. Скрученная в трубку вечерняя газета сразу полетела в мусорное ведро, а огромный бутерброд был зажат зубами.

— Кэйт… поужинай сначала, потом газету почитай, — раздалось напутственное по громкой связи. Переживав, Свон задумчиво взглянул на ведро, которое уже успело утилизировать брошенный туда сверток.

— Прошу прощения, я её утилизировал, не читая.

— Нестрашно, там всего лишь описание твоего позора, детальное… С фотографией… — раздалось невозмутимое из громкоговорителя. Не прошло и минуты, как дверь в приёмную отворилась и туда кто-то заглянул… Посмотрел и ушёл.

Сценка повторялась трижды. Кэйт невозмутимо доел свой перекусочный набор номер три, откинулся на спинку кресла, закинул ногу на ногу и выжидательно уставился на дверь.

Следующего, кто откроет, ждал сюрприз — бывший следователь Кэйт Свон в полной боевой готовности, правда, уже без фривольного рукоприкладства.

* * *

Голографическое изображение его величества Фердинанда развернулось в центре казенных апартаментов неожиданно, вынудив Димитрия поперхнуться.

— Ваше величество, извините за мой вид, был не готов, — прошамкал Димитрий по привычке, что вовсе не вязалось с его новой внешностью. Фердинанд некоторое время рассматривал Советника, после чего изрек:

— Вы даму под столом прячете, или ваша неготовность выражается другим образом?

Дмитрий поспешно затянул распущенный по привычке пояс штанов и приосанился.

— Я обедал.

— Чудненько, а я уж было подумал, вы решили взять пример со следователя Свона.

— Простите?

— Ничего особенного, советник Димитрий, просто забавное совпадение. Местная цензура посчитала статью о рукоблудствующем офицере полиции вполне приемлемой для еженедельной газеты… — Фердинанд лениво осмотрел комнату. — Как дела с вашим заданием, беженцев нашли?

— Ну… Как вам сказать, группа поиска отправлена и, похоже, возвращается с пустыми руками. Префект дэ Руж не сильно вникала в подробности, видимо, ребята нарвались на асоциальные формирования и их некорректные действия.

— Это вы мину некорректным действием обозвали или наличие стрелка? — сарказм так и лился из императорских уст.

— Я не особо понял, ваше величество. В сообщении, которое прислала мне Клэр дэ Руж, сказано старыми понятиями, мне, увы, недоступными.

— Перешли сообщение Нандину Абэ. И закрой свои хвосты к концу недели. Это предупреждение.

* * *

Тридцать девятая зашла в кабинет Нандина Абэ, как обычно, без предупреждения. Стопка бумаг, принесенных ею, привычно опустилась на край дубового стола. Рядом с ними, разместился блок записывающих устройств.

— Сводка, — одним словом изрек начальник тайной полиции, даже не подняв головы.

— Общая Сводка, — тут же начала девушка, — сейчас три часа дня, место расположения — Живой континент, город — Сельва. Концентрация озона без изменений, на тридцать процентов ниже нормы. Температура внешней среды — двадцать градусов, влажность — пятьдесят семь процентов. Радиоактивный фон — ноль целых восемь десятых микрозиверт в час. Состояние холодильных установок отменное, кривая вымирания без изменений. Кривая восстановления экосистемы западного региона без изменений. Кривая потребления возобновляемых ресурсов без изменений… Кривая…

Нандин наконец поднял голову и недобро взглянул на секретаря:

— Каждый раз одно и то же… — процедил он.

Девушка даже не смутилась. Её взгляд был пуст, как обычно это бывает в первую неделю после синхронизации. Период адаптации пройдёт, и разум красотки наконец привыкнет к потоку поступающей информации. Сейчас же приходилось мириться с тем, что есть.

— Вопрос неясен, уточните, пожалуйста, — голос, лишённый эмоций, прозвучал, как всегда, ровно.

— Сядь, тридцать девятая, и пиши, — Нандин кивнул на стул, а когда секретарь выполнила его указание, молча вручил ей чистый лист бумаги и ручку.

Откинувшись на спинку кресла, Абэ начал диктовать:

— Пиши, тридцать девятая. Общая сводка для Нандина Абэ. Первое, уровень агрессии в порядке уменьшения, только касательно мест возникновения. Второе, уровень незначительных нарушений, третье… Местоположение Фердинанда, четвёртое — моё местоположение…

Телефонный звонок прервал его речь звонкой трелью.

— Да, — Нандин включил связь, не глядя, и тут же напрягся, услышав голос своего бывшего подопечного.

— Зайди, Нандин, и прихвати тридцать девятую. — Фердинанд был раздражен и, похоже, едва сдерживался.