Путешествие Феди Карасика

Глава двенадцатая О красоте, о Волге, о Жигулях, о стихах и еще кое о чем

Уже трое суток плывет Федя на пароходе. Он теперь окончательно подружился с Владимиром Сергеевичем. Они вместе выходили на берег в Куйбышеве, а потом вместе обедали. И где — в салоне- ресторане первого класса!

Карасик уже заранее жалеет о том, что в Горьком они расстанутся и Федя уже, наверно, не встретит его никогда-никогда. Он столько интересного рассказал о Волге, о себе!.. Когда сидели за столом и ели горячие щи, в салон вошла Наташа в сопровождении бритоголового. Она сразу же увидела Федю, увидела, как солдат, который сидел рядом с ним, подсаливал из солонки ему, Феде, щи. Федя ликовал в душе и с некоторой снисходительностью поглядывал на соседний стол, за который сели Наташа и ее дядька.

Карасик обратил внимание, как пристально посмотрел Владимир Сергеевич на бритоголового. Но подумал, что это, наверное, потому, что бритоголовый очень похож на Фантомаса. И уши оттопырены. Еще бы в ту зеленую воду его окунуть…

Когда принесли Наташе щи, она категорически заявила:

— Я не хочу щи!

— Ешь! — не менее категорично приказал Фантомас.

— Не буду!

— Наталья… — укоризненно сказал бритоголовый.

Наталья умоляюще поглядела своими васильками и тяжело вздохнула.

Федя и бывший солдат переглянулись по поводу разговоров- уговоров за соседним столом, поднялись, направились к выходу.

И вообще в тот день Владимир Сергеевич не отпускал Карасика от себя ни на шаг, даже когда поздно вечером они вышли на корму и солдат подошел к той девушке, которая всю дорогу читает книги. Владимир Сергеевич сказал девушке:

— Познакомьтесь, Маринка, это мой приятель Федор.

Маринка улыбнулась Феде и протянула ему лодочкой руку. И Федя потряс ее руку, страшно засмущавшись. Он увидел вдруг, что девушка эта очень красивая, даже, пожалуй, красивей его мамы. У Маринки мягкие пышные волосы падают на плечи, глаза добрые, серые и улыбка какая-то очень хорошая.

— Ты в каком классе учишься? — спросила Маринка Карасика. И предположила: — В третьем?..

Федя несколько обиженно поправил ее:

— Я в шестой перешел уже.

— Ну вот, я так и знала, — вздохнула девушка, — по психологии в следующий семестр я получу двойку.

Федя не понял, почему она по какой-то психологии должна получить двойку, и он не знал, что это такое «семестр», но не стал спрашивать, чтобы не подумали, что он, Федя, незнайка.

Втроем они стояли на корме и смотрели на густую, словно масляную, в вечерних сумерках воду.

«Чайковский» шел близко к правому берегу. А берег! Федя с восторгом задирал голову вверх и рассматривал, как на фоне смутного вечернего неба высоко, где-то прямо над пароходом, над ним, Федей, у самого края горы стояли люди. Можно было догадаться, что это парни и девчата, гуляя, вышли на Волгу и провожают пароходы, поют песни. Фигурки их маленькие, словно муравьиные, потому, что берег очень высокий.

— Жигули… — словно для себя, раздумчиво и тепло пропела Маринка. — Я никогда не видела Жигулей. Как это красиво, правда? И в то же время… просто. Наверное, так может быть только у нас в России, когда величие не холодное… А плесы какие! — Она плавно провела рукой от правого к левому берегу.

Федя посмотрел на Волгу и ничего не увидел. Ну огромное море воды, тихое море воды.

А Маринка восторженно продолжала:

— Вы слышите музыку плесов?.. Ох, как это удивительно передано у Левитана! Над вечным покоем!.. Вы знаете, — она снова повернулась к Владимиру Сергеевичу, — мне даже хочется писать стихи. Я никогда не писала стихов, а сейчас вдруг почувствовала, что я могу, наверное, написать стихи.

Если бы Маринка знала, к кому надо обращаться за стихами, она не мучилась бы сама, раз уж никогда не сочиняла. Стоило бы попросить Федю — и все. У Феди в портфельчике лежит недописанная поэма «Санитарка Маруся». Федя много читал рассказов про девушек- санитарок на войне, и поэтому решил тоже написать что-нибудь такое… Идет бой с фашистами. Ранили командира, он истекает кровью, и тут смелая девушка Маруся под пулями врага пробирается к командиру… Дальше Федя еще не знает, как сложится в поэме. Может, Маруся погибнет геройской смертью, а может, и не погибнет. Феде жалко Марусю, которую он выдумал, ему не хочется, чтобы она погибала.

А вот про природу стихи писать труднее. Ну что можно написать про плесы, про Жигули, про Волгу?.. Но все равно, если бы, допустим, сейчас Маринка попросила Карасика написать стихи про плесы и про Жигули, он бы постарался.

А Маринка вдруг предложила:

— Вот у Тютчева есть стихи… Трагические… Но какая в них великая любовь к жизни, к ее красоте…

Темно-синие сумерки летней ночи, мягкий теплый воздух, спокойное, нетревожное журчание воды у бортов «Чайковского», шлепки лопастей по воде, сливающиеся в каком-то постоянном ритме в шум водопада, возле шлюпки на корме два силуэта…

В стороне от парохода покачивалась на волнах черной рыбиной лодка. Два человека в лодке тянули из воды сети. Вон они уже где остались, далеко, и совсем растаяли в темноте… В каком-то непонятном восторге, о котором не скажешь словами, стоял Федя, глядя на зажигающиеся в небе звезды, на Волгу, раскинувшуюся широко, раздольно, на огоньки селений по далекому левому берегу, и словно видел, теперь уже невидимых, рыбаков в лодке. Нет, Федя не знает слов, он совсем немой беспомощный человечек и не умеет сказать обо всем вокруг. Но он все равно напишет стихи про Волгу, про рыбаков! Карасик даже кулаки сжал, собирая в себе волю, отыскивая нужные слова. Откуда-то залетели в сознание озорные и разливистые:

И чего они лезут в голову, эти строчки, мешают искать свои стихи! Федя отталкивает их в сторону, в темноту, и снова сосредоточивается. А пока он сосредоточивается, те две нахальные строчки словно дразнят Карасика, снова заявляются и снова приплясывают перед Федей:

Нет, видно, от этих строчек так просто не отделаешься, лезут в голову, и все тут, а другие не придумываются. Придется отложить до следующего раза.

Маринка и бывший солдат молча стояли рядом. Лишь изредка разговаривали.

— Звезда упала! Смотрите!

— Успели загадать желание?..

— У меня нет никаких желаний, у меня все хорошо и теперь.

— Счастливая…

— Да, я счастливая! — сошасилась девушка.

Федя смотрел на крутой берег, на широкое, в ночи казавшееся бескрайним, море воды за кормой, на какой-то, словно нарисованный художником, сказочный купол темного неба, утыканный яркими звездами, и весь этот удивительный мир красоты вливался в него и распирал его маленькую душу.

И в эти минуты он увидел, как от кучи тряпья, где спали цыгане, поднялся хромой цыган и направился к ним.

— Слушай, солдат, зачем сбиваешь девчонку Ольгу и парня Родиона?.. Они же не твои дети. Они — дети хорошего человека.

Разговор получился слишком неожиданным, и поэтому Владимир Сергеевич молчал. А Карасик видел, как на борт чуть поодаль громоздко навалился рыжебородый. Две цыганки поднялись на ноги и маячили в темноте силуэтами.

Феде стало страшно. «Когда это бывший солдат успел «сбивать» Родиона и Ольгу, — подумал Карасик. — Наверно, уговаривал их не бродяжить, убеждал вернуться домой и идти в школу».

Наконец Владимир Сергеевич с усмешкой спросил:

— Ты уверен в том, что их отец — хороший человек?.. А что, если завтра посадят его за решетку?

— Не надо ругаться, солдат. Давай лучше так: ты нас не трогай, мы тебя не тронем. Может, ты думаешь, что цыган — нищий, не прокормит детей. На, гляди, солдат! — Хромой вытащил из кармана завязанный узлом носовой платок, развязал его, показывая большую пачку бумажных денег. — У тебя есть столько денег?.. А у цыгана — есть!

— Ну, ладно, поговорили…

Федя не заметил, как подошел к ним рыжебородый Циклоп.

— Нет, не поговорили, солдат… Ты скажи, чево за моей семьей следишь? Хочешь заработать? — Полифем полез в карман и нагло предупредил: — Надо прикурить тебе дать…

— Мишка! — неожиданно крикнули сверху.

Даже Циклоп растерялся от окрика. В чем-то сомневаясь, спросил:

— Это вы, Ираклий Аввакумович?

— Иди сюда! — непререкаемо грозно прозвучало с верхней палубы.

— Отложим разговорчик, солдат, — угрожающе пообещал рыжебородый.

— Когда хозяин зовет лакея, — спокойно согласился солдат, — приходится все дела откладывать.

Полифем, а за ним и Хромой ушли. Видимо, успокоившись, сели к своим узлам цыганки.

— Пойдемте спать, — предложил Федя.

— Пойдемте, — поддержала Маринка. — Какой вечер испортили…

Один Владимир Сергеевич, кажется, был по-прежнему спокоен. Он задумчиво провел рукой по Фединой голове и, словно про себя, повторил услышанное имя:

— Ираклий Аввакумович…

Уже, когда ушли с кормы, обращаясь к Феде, сказал:

— Кажется, брат, мы с тобой через одну твою знакомую роднёй стали…