Путешествие Феди Карасика

Глава семнадцатая, в которой вы узнаете о том, какой храбрый Федя Карасик

Нет, Федя совсем не жалеет, что он поехал в это путешествие! Ну и что, если и попереживать пришлось в Саратове? Ну и что тут такого, если продукты у Феди кончаются, те, что мама приготовила ему в дорогу? Скоро будет Горький, как-нибудь Федя с голоду не помрет. Ехать-то уже всего-навсего двое суток! И деньги еще есть, правда, немного. Но ведь это кроме тех, которые мама зашила в трусы и которые Федя честно решил не трогать до Горького.

Сегодня будет Казань. Интересно, что это за город. На Федю больше всего произвел впечатление Волгоград. А еще — Ульяновск. Хоть город этот и не большой, не такой, например, как Куйбышев, но ведь в Ульяновске родился Ленин!

А теперь вот следующая большая пристань Казань. Карасик знает о том, что в Казани Ленин учился. Это тоже его город, Ленина.

Федя стоит на палубе первого класса, смотрит на приближающийся берег: что это за пристань? И сколько их — мелких — до Казани?

Рядом облокотилась на перильца Наташа.

«Чайковский» ударился бортом о пристань и, притираясь к ней, прижал опущенные по борту бревна. Бревна заскрипели, полетели щепки. Толстыми канатами пароход привязали к причалу, и вот уже по трапу, перекинутому на пристань, теснясь, подталкивая друг друга, двинулись пассажиры. Федя и Наташа смотрели вниз, как сходили пассажиры на берег.

Чемоданы, корзинки на коромыслах, тюки на плечах, мешки…

— Ну проходи ты, чего застряла! — не выдержал кто-то.

Тетка с узлами в руках, с мешком на плече застряла между людей на самой середине трапа. И чего уж так нагрузилась? Может, переезжает… А может, к дочке в гости приехала и везет ей гостинцы.

Наконец тетка отцепила свой мешок от чьего-то чемодана, и ее, словно пробку из бутылки, вышибло на причал.

— Пошевеливайся, пошевеливайся! — командовал усатый. — А ну проходи, чего застрял!

Когда все, кому нужно, сошли с парохода, началась посадка. Другой поток людей, уже с пристани, поднапер на матроса и стал просачиваться по трапу на пароход. Матрос сейчас был вроде плотины, сдерживающий поток. Он проверял билеты и пропускал людей. Однако ему не сдержать бы потока, если бы на помощь не пришел молоденький матрос! Федя сразу узнал его. Это тот самый, который выпроводил Федю с верхней палубы.

— Федя, а у тебя в школе кто самый лучший друг? — ни к селу ни к городу спросила Федю Наташа.

— Не знаю, — проговорил Карасик. А потом, подумав, ответил: — Стаська Рыжий. Мы с ним за одной партой сидим и все вместе делаем.

А вообще-то, гтавный дружок у Феди, конечно, Святой Петрик. Только он в другом классе учится. Федя не собирается объяснять всем про Петрика, больно надо. Он мог бы сказать ей и о том, что в классе у него, в общем-то, много друзей-ребят, да и из других классов есть, вот хоть Толька Зубань из 8 «Б»… Но с девчонками они не очень-то… Ну что девчонки?.. Могут они, девчонки, например, прыгать в воду с вышки или хотя бы с дерева?..

— А я с вышки прыгал, с самого верха, — вдруг сообщил он Наташе, словно чувствуя какую-то потребность похвалиться и показать, что он — парень тоже не так себе.

— Расскажи, — попросила Наташа. — Неужели с самой верхней? Ведь это и расшибиться можно!

— А чего там рассказывать… Прыгнул — и все, — пожал Федя плечами.

На самом же деле не так уж и героически выглядел Федин единственный прыжок с верхней вышки. Просто, наверное, он заразился в дороге микробами хвастовства. И вот теперь с ужасом чувствовал, что не может остановить своего вранья, язык не подчинялся Феде:

— Залез я наверх, посмотрел вниз и — ничего страшного: разбежался и — ласточкой…

Это говорил Федя-хвастун.

«Пришел я на речку, — вспомнил Федя Карасик, не вслух, — поставил ведра на берегу. Погода ветреная, и не жарко. Купаться совсем не хотелось даже. Волны ходят, вышка покачивается. Никого нет на берегу. Заманчиво показалось: если и плохо прыгну — никто не увидит позора. Полез по лестницам… Вот первая. Отсюда головой вниз ныряю свободно. Вторая. Со второй раза три пробовал, но только солдатиком. На третью вылез. Качается вышка. Посмотрел вниз, а вода где-то далеко-далеко. Отсюда старшеклассники прыгают, десятиклассники: Генка Синельников, по-школьному Пузырь, Серега Осьмак… Так они и солнышко на турнике крутят! Нет, Феде Карасику до них далеко…»

— Лечу, значит, я, — рассказывает Федя Наташе. — И ничуть не страшно, дух захватывает, как на качелях. А потом — раз! — ив воду, гвоздиком!..

«Страшно прыгать! Уж где там ласточкой, хоть бы солдатиком, — вспомнил Карасик, как было на самом деле. — Раз пять подходил к краю вышки. А потом самому перед собой стыдно стало: залез, да и слазить? Что из того, если и никто не видел?.. А сам-то ты будешь знать, что струсил, перед собой-то — позор!.. Покритиковал вот так сам себя, руки по швам, к телу прижал их, чтобы о воду не разбить и… шагнул в воздух.

Какую-то секунду-две летел, а показалось — долго. Наверно, перед самой водой не выдержал, захотел приостановить падение и расставил руки, как крылья… Забыл, что человек — не птица, а руки — не крылья. Шлепнулся руками о воду здорово. Вылез из речки — они красные. Но в обгцем-то, чепуха — руки! Если бы животом или спиной — мог бы из воды не вынырнуть. А рукам что сделается?.. Вылез на деревянный настил вышки — довольный. Глянул наверх, откуда прыгал — покачивается вышка в небе, словно ничего и не случилось. А ведь случилось! Сам себя победил. Радостный шел домой: с верхней вышки прыгнул!»

— А потом, — рассказывает Федя своей попутчице, — я и сальто крутил с вышки. — Словно чувствовал Федя: то, о чем думал, как было на самом деле, Наташе неинтересно. Врал и не мог остановиться, как будто во что бы то ни стало надо было ему переврать кого-то, еще большего хвастуна.

Словно вступая в соревнование по хвастовству, Наташа ни с того, ни с сего сообщила:

— Я буду в Москве учиться, в консерватории, — и добавила: — По классу рояля.

Внизу матросы носили на спинах ящики с пристани! Ящики были огромные, под ними людей почти не было видно. Люди шли гуськом один за другим, ныряя в пролет парохода. Шли медленно, выверяя движение, ощупывая ногами перекладины трапа.

Потом ящики кончились. Весело тарахтя, покатились к трапу пузатые бочки. Одна бочка настолько «развеселилась», что чуть не упала за борт. Катнул ее матрос, а она — в сторону и понеслась. Еле догнали да направили, куда следует.

На руках у матросов огромные брезентовые рукавицы, на спинах специальные седельца, на которые ставят груз.

Когда погрузка подходит к концу, по лицам матросов сползают струйки пота, у тех, кто грузил, сняв робу, голые тела бугрятся мышцами, лоснятся, словно они только что из парной вышли и еще не успели прохладиться.

А вообще-то матросы носят грузы только на самых малых пристанях, а как пристань побольше, ящики, тюки плывут с берега в трюм парохода на широких лентах транспортеров. И даже подъемные краны-великаны выполняют работу грузчиков.

В Волжском Федя видел такого великана: расставил для устойчивости четыре железные ноги и на тросе перебрасывал на верхнюю палубу огромные резиновые шины — по десять или по двадцать сразу. А где-то наверху в кабине крана сидел один человек и управлял всеми движениями великана. Карасик увидел его перед концом погрузки, тот высунулся из дверцы и крикнул:

— Эй, хлопчик, рот закрой! — и раскатился-засмеялся.

Карасик сдвинул сердито брови, но рот закрыл. Рот у него, когда Федя смотрел вверх, на самом деле, почему-то оказался открытым.