И все-таки ни в этот день, ни в следующий испытания для Феди Карасика не закончились. Поздно вечером расстались они с Гришкой, как самые лучшие друзья. Побродив по пристани, по берегу и так и не придумав, чем бы заняться, Федя зашел в зал ожидания, поднявшись по крутой лестнице на второй этаж, и сел возле окошка на скамью. В зале ожидания почти никого не было. Старушка, опустив жилистые тяжелые руки на колени, сидела неподвижно в дальнем углу, женщина на скамье недалеко от Феди пеленала ребенка, и что-то долго у нее не получалось: ребенок выпрастывал ручонки, озорно махал ими, словно они были на пружинах. Рядом, тут же, бегал мальчонка лет четырех. Мальчонка носился между скамьями, изображая лошадку, и то рысил, то переходил в галоп. Настроение у него было явно повышенновозбужденное. Еще две девчонки лет по пятнадцати, в платочках, повязанных углом, сидели сзади Карасика. Уже когда стемнело, подсела на скамью, на которой сидел Федя, еще одна пассажирка, пожилая женщина. Она поставила у ног Феди зимбиль, положила мешок, вздохнула устало и велела:
— Посмотри, мальчик, за вещами, пойду билет куплю.
Через пять минут женщина вернулась. Разохалась:
— Подумать только: в полночь пароход-то! Маяться-то сколь!
Женщина тоже здорово налегала на «о» и то и дело к словам приставляла частицу «то». Своим выговором она живо напомнила Карасику тетю Маню-маленькую и тетю Маню-большую. Одновременно. Внешне, по возрасту, женщина напоминала тетю Маню-большую, а по голосу — тетю Маню-маленькую. Тетя Маня- маленькая — самая младшая из Фединых теток, она еще не замужем и ведет себя, как девчонка: пошутить, похохотать любит и эдакая — самостоятельная тетка, решительная. Только ей и могла взбрести в голову мысль о том, чтобы мама отпустила Федю в деревню.
Карасик прислонился к спинке скамьи и вспоминает Петрика Моисеенко, Стаську Рыжего. Думает о том, что, пожалуй, Гришка больше похож на Петрика, чем на Стаську. Со Стаськой у Феди был такой случай в прошлом году. Поехали они в степь на бахчи. Пришла в голову Стаськи неожиданная мысль: полакомиться арбузами с чужой бахчи. Может, позавидовал атаманским рассказам других мальчишек?.. Вот и уговорил Федю, поедем да поедем.
— А велосипед-то зачем? — недоумевал Федя. — Лучше пешком пойдем, можно подкрасться незаметно, по-пластунски…
— Да нас на велосипеде ни один сторож не догонит! — посмеялся над Федей Стасик. — Механизация!
Однако всю дорогу к бахчам велосипед пришлось вести, чуть ли не на себе тащить, потому что до кустарниковых кулис километра три шли тропкой в песках. Песок был горячий, обжигал Феде подошвы. Стаська-то надел сандалии, он вообще босиком никогда не ходил. Велосипед тащили по песку по очереди. Федя ругался:
— И чего ты надумал эту железяку брать!
— Ничего, ничего, — успокаивал Стасик. — Вот посмотришь дальше как будет.
Дальше, правда, было лучше. У кулис песок кончился, вышли на дорогу, твердую, укатанную. Стаська сел на велосипед, а Федя сзади на ходу вскочил на багажник.
— Ну как?! — торжествовал Стасик.
Но выдержать такую нагрузку долго Стасик не смог, он пыхтел- пыхтел и предложил:
— Давай лучше так пойдем.
Федя ездить на велосипеде не умел, у него не было велосипеда. Как ни клянчил у отца с матерью — все бесполезно…
Сейчас, сидя в зале ожидания и вспоминая Песчанку, Карасик думает: не заснуть бы, а то проспать пароход можно. А спать уже хочется, тлаза сами так и закрываются.
«Ну ничего, не засну, — успокаивает себя Карасик. — Гудок-то будет же… А потом услышу, как женщина рядом пойдет, она ведь тоже, наверное, на мой пароход купила билет».
Чтобы не заснуть, Федя решает довспоминать про велосипед и про Стаську…
Однажды Стаська пытался учить его, Федю, кататься на велосипеде. Они выехали за Песчанку, и на ровном участке дороги Федя сел на велосипед, поддерживаемый Рыжим, судорожно ухватился за руль. Рыжий Стаська толкнул велосипед, пробежав за ним метра четыре, и Федя поехал. Ура! Поехал!
— Ты крути, крути педали сильней! — орал Рыжий.
Переднее колесо велосипеда завихляло туда-сюда, но Федя стал крутить педали, и колесо пошло ровнее. Все обошлось бы хорошо, и, может быть, Карасик научился бы ездить на велосипеде, но… Возле дороги, метрах в ста от того места, где сел Федя на велосипед, паслось стадо коров. Некоторые из них лежали. Наверное, пастух пригнал стадо на дойку. Слева, возле дороги, разлеглась огромная красная корова. Оттого, что она лежала на земле, бока ее, набитые за полдня пастьбы, были как большущие раздутые меха. Карасик прилагал все усилия к тому, чтобы проскочить мимо коровы, и места в степи было много, можно и с дороги свернуть — степь ровная-ровная. Но велосипед, как завороженный, направился передним колесом именно на эту лежащую корову. Федя вспотел, но как ни рулил, велосипед так и врезался в мягкий коровий бок.
Что получилось из этого столкновения — Федя разбирался после. Во-первых, корова, разморенная знойным солнцем и дремавшая, вскочила в одну секунду на ноги, словно она была не корова, а взбрыкивающий теленок, Карасик полетел на землю, Стаська орал:
— Ты нарочно, да, нарочно наехал?!
У велосипеда переднее колесо перекособочило, руль вывернуло на девяносто градусов.
После этого происшествия Стаська ни на секунду уже не доверял Феде своего драгоценного велосипеда.
— Ноги подними! — вдруг донеслось до Фединого сознания. — Ты что, оглох, парень?..
Федя встрепенулся и поднял ноги от пола. Пожилой матрос со шваброй в руках мыл полы в зале ожидания.
«Чуть не заснул, — обрадовался, что его разбудили, Карасик. Он посмотрел в темное окно, за которым совсем рядом дышала Волга, ползли огоньки то катерка, то лодки. Решил: — Буду смотреть в окно, чтобы не задремать».
Но та история с походом на чужие бахчи снова ожила в его воображении. Карасик снова увидел, как, замаскировавшись в кустарниках кулис, они потом пошли на бахчу, сорвали два арбуза и, когда уже возвращались к оставленному в кулисах велосипеду, совсем рядом услышали, как гром среди ясного неба:
— А! Вот вы где!.. Вот я вас!..
Стаська бросил арбуз и припустил что есть мочи. Федя со своим арбузом мчался следом. Свой арбуз он не выбросил, наверное, потому, что растерялся. Но бежать ему было труднее, и он поотстал от своего дружка.
А сзади, настигая, неслось:
— Вот я вас сейчас, фулюганы!
На какой-то миг Федя оттянулся и увидел бегущего за ними дядьку. У дядьки одна нога была деревянная, но он удивительно быстро прыгал через арбузные плети, а в руках держал ружье. Карасик припустил еще сильнее и вдруг услышал, как треснул выстрел и над головой что-то пронеслось-прошелестело.
Но вот и кулисы. За кулисами — дорога. Когда Карасик выбежал на дорогу, он увидел, как Стаська далеко впереди, согнувшись на сиденье велосипеда, накручивал педали, словно на велосипедных гонках.
— Уж не мог подождать с велосипед ом-то… — упрекал через пять минут Карасик.
— Ага! — защищался Стаська. — Слышал, как он пульнул? Тебе что, если бы и поймал, а у меня мог велосипед отобрать…
Получалось, что Стаська Рыжий не удирал, а спасал велосипед.
— Чего ж арбуз свой бросил?
— Хм!.. Вот чудак, — удивился Стаська. — Чем же мне за руль держаться, если бы арбуз не бросил?..
Карасику возразить было нечего, доводы Стаськи выглядели вполне убедительно. Федя в тот раз даже не обиделся на Рыжего. Вот еще, из- за какой-то чепухи обижаться! Какое-то сомнение закралось в его душу, какая-то беда потревожила. А так они мирно сидели прямо на дороге и с аппетитом уплетали арбуз, расколов его кулаком на две половинки. Арбуз был не ахти какой красный, как говорят в Песчанке, «потэклый», что означает, что арбуз только-только начинает розоветь, он еще, собственно, белый, но белая мякоть его уже сочна и даже немного сахариста… Вдруг Федя увидел: по дороге бежит собачонка. Собачонка остановилась, глянув на Федю, подняла морду и… вместо того, чтобы залаять, замычала, громко, протяжно:
— Му-у-у-у-у!
Карасик подскочил от неожиданности на скамье и проснулся. Вот ведь, скажи пожалуйста, опять чуть не уснул! Лучше, наверное, встать и походить, чтобы сон разогнать… Точно. А то проспишь пароход, билет пропадет и кукарекай тогда на пристани…
Но вставать не хотелось. И Федя решил: вставать и ходить он не будет, но глаза не закроет ни на минуту. А с открытыми глазами ни один человек не может спать. Он взял в руки портфель, положил его на колени, отпер и запер замок, огляделся: тетенька, что сидела рядом с ним, клевала носом, девчонки сзади безмятежно спали, привалившись друг к другу, женщины с двумя малышами не было, видно, ушла.
«Наверно, уже часов одиннадцать-двенадцать», — прикинул Карасик. Он стал смотреть на лампочку на потолке, но на лампочку долго смотреть нельзя — глазам больно. Федя отвел глаза, но в них все равно оставался желтый круг. Федя закрыл глаза, но желтый круг не пропадал.
«Это такое свойство у них, — научно определил Карасик, — яркое задерживается в глазах и на после, если прошло много времени. Как, например, и в памяти… Хоть, скажем, эта велосипедная история прошлого лета…»
А то и еще с этим велосипедом было, уже этой весной, перед Первомаем… За тюльпанами ездили. Идею предложил Федя:
— Стаська, давай на твоем велике к Молчановке съездим, там, говорят, тюльпанов!
— Что мы — девчонки, за цветочками ездить?… — ухмыльнулся Стаська.
— Чудак, они же красивые: красные, желтые, белые… а может, сиреневые встретятся… А потом — мы же для класса, а не для себя, для нашей колонны, когда на демонстрацию пойдем.
— А что, это — идея! — загорелся Рыжий. — Привезем охапку цветов, и пусть все нам завидуют.
На следующий день утром Федя зашел за Рыжим. Стаська вывел своего коня, и они — Стаська за рулем, Федя на багажнике — покатили по улицам Песчанки на окраину, а потом — в степь. Ехать надо километров семь — не меньше. Стаська пыхтел-пыхтел, не выдержал:
— Давай пешком пойдем, а потом снова на велике.
Пошли пешком. Вдоль дороги выстроились телеграфные столбы.
Они постоянно гудят — Карасику кажется, что это электричество по проводам течет. Ручей течет — его слышно же, так и электричество…
Снова ехали на велосипеде. Стаська предложил:
— Ты сейчас слезь, побежишь-побежишь рядом со мной, я отдохну — ты снова вспрыгнешь на багажник.
Такой метод передвижения Стаське Рыжему, видно, больше пришелся по душе, теперь он почти все время ехал один, а Карасик впритруску бежал за велосипедом. Получалось, что Карасик больше бежал, чем ехал. Под конец Стаська Рыжий разыгрался и предложил соревнование, кто быстрее будет возле очередного столба: он — на велосипеде или Федя — пешком. И хохотал при этом нахально:
— Федька, догоняй!
Федя в этот день здорово устал, особенно — ноги. Но зато, когда на место прибыли, какую он увидел красоту! Прямо от дороги к Волге, широкая низина в степи вся сплошь качалась под легким весенним ветерком головками тюльпанов. Красные, сочные, будто кровавые, желтые, как солнце, и нежно-белые, словно мраморные чашечки, цветы стояли в зеленых гибких подставочках, широкие, продолговатые, один-два листа — у каждого цветка, как необходимое сопровождение, как зеленый фон.
— Эха! — только и сказал Карасик и долго бродил, как зачарованный, среди цветов, совсем не думая о том, что должен их рвать.
— Ты чего, как чокнутый, ходишь? — крикнул Стаська. — Работать надо!
Стаська уже работал. Он рвал тюльпаны в горсть, словно это были и не цветы, а так — трава обыкновенная. А у Феди голова кружилась от этого чуда вокруг. Это было так красиво, что Карасик сразу перестал чувствовать усталость, словно ее и не было. Будто Федя только проснулся утром, свежий, сильный, бодрый.
Он нагнулся, встал на колени: перед ним покачивался на ножке особенно красивый тюльпан. Большая, с Федину горсть, чашечка красного тюльпана окроплена росой, крутые капельки росы на свежих, трепещущих лепестках, мелкие желтые пылинки вокруг пестика и тычинок… Нет, Карасик не будет рвать этот тюльпан, слишком он хорош, жалко его рвать. Вот тот, похуже, желтенький, можно, пожалуй, и сорвать… А этот тоже не надо рвать… Каждый цветок открывался Карасику, словно праздник. И потом, когда нарвали большие букеты, Феде все не хотелось уходить с поляны, и он все удерживал Стаську:
— Да обожди ты, куда торопишься-то?
В конце концов Стаська заявил:
— Ну ты как знаешь, а я поехал.
«И ладно, — решил Карасик. — Мне-то все равно пешком идти, так хоть бежать не буду за великом, как собачонка на привязи». И остался… И вот он все ходит среди цветов по мягкой весенней зеленой траве, иногда наклонится, иногда опустится на колени, словно здоровается с каждым тюльпаном. А их вокруг — необозримо! Но Карасик обойдет их все и с каждым поздоровается. Обязательно.
А рядом, всего каких-нибудь пятьсот метров от поля тюльпанов, посверкивает под теплым, ласковым по-весеннему солнцем Волга. Федя, когда выпрямляется в рост, видит зеркало ее плёса. Он видит, как сверху медленно спускается, разрывая тихую воду носом, пароход. А навстречу ему — буксир. Пароход гудит:
— Гу-у-у Гу-гу-гу!
Карасик слушает и думает: «Чего это он не то, что надо гудит?.. Ему надо гудеть: «Приветствую, дружище! Далеко ли путь держишь?» А он — совсем другое: «Эгей, кто там ротозейничает! Отхожу от пристани, не опоздайте!» «Конечно, — удивляется Федя, — один длинный и три коротких. Все перепутал бедняга пароход!» Но на душе Карасика почему-то неспокойно. Он волнуется, совсем забыв про тюльпаны, радостное настроение его сменяется тревожным. И вот он уже бежит зачем-то к Волге, навстречу пароходу. Только бы не опоздать, только бы не опоздать!.. Но почему-то никак не бежится. Ноги, словно ватные, будто отекли. Карасик передвигает ими и почти не двигается, стоит на месте. А пароход уже проходит мимо и какой- то дядька в сапогах… «Да это же Циклоп!!» — узнает Федя. Машет платком с кормы и громко поет, приплясывая и ехидно подмаргивая Карасику:
— Как у Волги — у реки, у реки,
Тянут сети рыбаки, рыбаки!..