Путешествие Феди Карасика

Глава шестая, в которой рассказывается о том, как Федя Карасик приехал в Волгоград

По левому борту, словно огромные семафоры, пропускали в город «Чайковского» подъемные краны грузового порта. Казалось, они кланяются, приветствуя пароход. Правда, трудно определить, какой пароход именно, потому, что совсем рядом, обгоняя «Чайковского», шел трехпалубный красавец «Илья Муромец».

«На таком бы ехать, — вздохнул Карасик, — на новых дизель- электроходах, говорят, даже четвертым классом в каютах едут. Только каюты не на двух человек или трех, а на больше». Тут же Федя ловит себя на мысли: ведь сам говорил девчонке с бантиками, ну той, что здесь наверху едет с папочкой, мол, у них, в четвертом классе, интересней ехать, с людьми, и сам же каютам позавидовал!.. А вчера вечером завидовал цыганам, хотелось бы тоже на корме устроиться, под звездами… Какой-то сам себе непонятный Федя.

Облокотившись о перильца, Карасик посмотрел вниз на корму: где там эта забавная девчонка Ольга?..

Цыгане разместились на палубе парохода, как где-нибудь на лугу, в займище, только шатра не поставили. Наверное, не разрешили матросы. Посреди кормы на одеялах лежал и сучил ножонками самый маленький цыганенок. Он был совершенно гол. Через него перешагивали, не замечая, и Феде было боязно за мальчонку, как бы его не раздавили.

Ушастую, как у мальчишки, голову Ольги Федя увидел у борта. Девочка смотрела на проплывающий мимо Волгоград.

— Это что? — то и дело протягивала она руку. — Это чей памятник?..

Старый цыган с белой бородой отмахивался, наверно, не знал, как ответить…

А Федя знал, что летчик в шлеме на берегу — это Хользунов, который воевал в Испании с фашистами, это ему памятник. У Феди даже есть большой красивый альбом о городе-герое. Там много фотоснимков.

Вдруг «Чайковский» загудел, долго, протяжно, он спрашивал разрешения на причал. «Как Машка», — подумал Карасик, вспомнив белую комолую корову, которую одно время держали родители. Машка, возвращаясь в с пастбища, когда приближалась к родному двору, на ходу вытягивала морду и мычала. Вот так же протяжно, как пароход, приближающийся к пристани.

Наверное, все пассажиры первого и второго классов сейчас покинули каюты и все смотрели на город, к пристани которого приближались. «Чайковский» даже накренился набок. Те, кто впервые видел знаменитый город, нетерпеливо спрашивали, задавали вопросы, а те, кто не впервые проезжали по Волге, а особенно жители города, со знанием дела, и как будто это не городом восторгались, а ими самими, степенно и с нескрываемой гордостью живущих на этой героической земле рассказывали, отвечали на вопросы.

Увидел Карасик и ту девочку, что подходила к нему утром и которая разговаривала с ним на «вы». Она стояла среди людей и тоже смотрела на город.

Может, она слышала, как утром молодой матрос, мывший палубу шваброй, прогнал Федю вниз, и ему не хотелось, чтобы она видела, что он снова наверху. Сейчас Федя не боялся матроса. Потому что на верхнюю палубу вышли очень многие снизу. Вон и пожилой солдат чуть в отдалении ото всех. Он не суетится, смотрит серьезно и тихо, даже, показалось Карасику, слишком серьезно, как-то торжественно. Застегнутый, заправлена аккуратно под ремень старая полинявшая гимнастерка. А пилотку снял почему-то: волосы, зачесанные назад, слегка тревожит ветерок, волосы серебрятся на висках, и надо лбом белесая прядь лежит.

Карасик смотрит на солдата, на город и догадывается: наверное, он воевал здесь. Ему хочется подойти к солдату. И он подходит. Становится у перил и поглядывает то на город, то украдкой на него, словно хочет понять все, что соединяет их — солдата и город.

Волгоград надвигается красивой набережной, высокими многоэтажными домами, широкой мраморной лестницей, поднимающейся от Волги, кроваво-красными цветами, рассаженными вдоль зеленого подстриженного откоса, зелеными деревьями…

Нет, и совсем не похожи они: Волгоград и солдат, встречающий город. Военного в облике города ничего нет!.. А у причалов — по три и даже по четыре у каждого — белые, высокие красавцы теплоходы, дизель-электроходы. Набирая скорость, пронеслась мимо «Чайковского» крылатая «Ракета». Перечеркивают Волгу юркие, маленькие «москвичи». «На ту сторону пассажиров перевозят, — думает Федя. — Как у нас в Песчанке». И вдруг почувствовал на своем плече руку.

— Ну как, землячок, пойдем в город?

Это солдат чуть наклонился к нему и спрашивает.

Федя неопределенно пожимает плечами. Ему, конечно, хотелось бы посмотреть город, но он помнит строгий наказ мамы не сходить с парохода.

— В общем, так, — говорит солдат, — как я понял, ты едешь один. Если не военная тайна — куда?

— К бабушке в Выезд, — почему-то покраснел Федя.

— Выезд?.. — вроде припоминая, сдвинул брови солдат. — Такого населенного пункта не знаю.

— Ну, это за Горьким…

— Ясно! — хлопнул солдат Карасика по плечу. — Будем считать, что познакомились… Как тебя величать-то?

— Федор, — опять почему-то покраснел Карасик.

— Меня зови Владимиром Сергеевичем… А теперь не будем мешкать — пароход пришел в Волгоград с опозданием на полчаса, из- за тумана. Итого у нас четыре часа времени, — обняв Карасика за плечи и увлекая с собой, сказал солдат. — Но для Волгограда четыре часа — очень мало.

Подчиняясь чужой воле, Карасик вместе с пассажирами медленно продвигался к трапу. Человек в солдатской гимнастерке легонько подталкивал его впереди себя.

— Ну вот мы и на твердой земле, — поправляя гимнастерку и снова став серьезным, глядел на город бывший солдат.

Когда поднялись по широкой гранитной лестнице, Карасик увидел у чаши фонтана, над которой возвышались скульптурные фигуры трех женщин, бритоголового. Он был в темно-синем костюме, через плечо висел у него фотоаппарат, в руках он держал другой фотоаппарат и этим вторым нацеливался на группу пассажиров, только что сошедших с «Чайковского».

— Внимание, товарищи, внимание! — суетился бритоголовый. От усердия, а может, оттого, что было жарко, а ему в пиджаке — тем более, голая его голова со лба покрылась бисеринками пота.

Федя позавидовал пассажирам, у которых теперь будут фотокарточки из города-героя, он тоже не прочь бы сфотографироваться вместе с ними, но Владимир Сергеевич, увлекая его за собой, поторапливал:

— Шире шаг, Федя, шире шаг!

Пришли на большую зеленую улицу.

— Проспект имени Ленина — гтавная магистраль города, — словно взяв на себя обязанности экскурсовода, объяснял бывший солдат. Оглядывая улицу, он сказал: — Сейчас мы прокатимся с тобой на легковой машине. Никогда не ездил в такси?

— Не, — помотал Федя головой.

Через минут пять они уже мчались по улицам города куда-то, как сказал шоферу Владимир Сергеевич, на Историческое шоссе. А потом еще сворачивали, пока не выскочили за город, где больших домов уже не было, а только кое-где старинными крепостями поднимались кирпичные стены разрушенных зданий, каких-то складов, перемежавшихся огромными полями-пустырями. Это уже, собственно, был не город. А потом и вовсе выехали в степь. Тут-то бывший солдат и попросил шофера остановить машину.

Расплатившись с таксистом, Владимир Сергеевич одну секунду словно обдумывая что-то, глядел на Карасика, а потом проговорил решительно:

— Пойдем.

Они шли полынным полем: Владимир Сергеевич впереди, Федя шаг в шаг за ним. Карасик недоумевал, куда это завез его солдат. Они же не посмотрели города… И еще он побаивался — не ушел бы пароход без них. Заехали куда-то в степь, за город. А вдруг машина сломается?..

Словно почувствовав Федино состояние, солдат подождал Федю, сбавив шаг, и, положив ему руку на плечо, приободряя, сказал:

— Здесь, Федя, для меня была самая главная война, вот на этом поле. — Он махнул впереди себя рукой и вдруг остановился. Присел на корточки.

Карасик посмотрел на землю: чего это он там нашел? И увидел, как бывший солдат перебирает в руках, потряхивает подобранные патроны.

— Настоящие? — с азартом спросил Федя, присаживаясь рядом.

— Настоящие… — с горькой усмешкой проговорил Владимир Сергеевич.

Он вытащил из кармана коробку спичек. Обратился к Феде, подавая спички:

— Зажги.

Нажал пальцами на нулю, и ока легко вывалилась из проржавевшей гильзы. На землю из нее высыпался черный порох.

Карасик зажег спичку и поднес ее к пороху, который вмиг вспыхнул.

— Сколько лет пролежал… — задумчиво сказал, поднимаясь, Владимир Сергеевич.

У заросшего полынком и уже почти сравнявшегося со степью окопчика наткнулись на какие-то две спаренные железные палки.

— Что это?

— Тренога от миномета…

Федя увидел вокруг столько, что уже не стал кидаться в нетерпении со своим вопросом «что это?». Он поднял с земли широкий поясной ремень, весь иссохший, источенный временем. Ремень был застегнут и словно сохранял размер талии человека, которому принадлежал.

— Положи, — строго приказал Владимир Сергеевич. — Ничего здесь не трогай.

Недалеко от другого окопчика Федя обнаружил ржавую саперную лопату, из грубой закостеневшей кожи солдатский гаманок, ствол от винтовки, пробитую пулей каску.

Они шли по степной целине молча, иногда останавливались. И снова шли. Федя свернул от солдата далеко в сторону и сам рассматривал ржавые тупые с рваными краями осколки железа, поднимал винтовочные стволы. Он так увлекся, что забыл о Владимире Сергеевиче. И тут до его слуха донеслось:

— Федор!!!

Федя не сразу понял, что это зовут его. Он совершенно забыл, где находится, забыл, что надо торопиться на пароход.

Когда Федя подбежал к солдату, Владимир Сергеевич озабоченно проговорил:

— Понимаешь, история какая: таксиста-то с машиной не надо было отпускать.

— Почему?

— Загулялись мы, — озабоченно вздохнул бывший солдат. — А надо обязательно еще кое-где успеть побывать. Времени-то у нас не так уж и много. — Владимир Сергеевич посмотрел на Федю и, мигом сбросив с лица выражение озабоченности, бодро добавил: — Но духом не падать.

Словно желая снять с Фединой души набежавшие сомнения, сказал, поворачиваясь к городу:

— Вот что, брат, нам еще на Мамаев курган надо обязательно подняться… Знаешь, что такое форсированный марш?

— Не…

— Ну так сейчас узнаешь…

И Федя узнал, что это значит идти форсированным маршем. Уже в трамвае, когда тот, позванивая на остановках, мчался к центру города, к речному вокзалу, Владимир Сергеевич сказал:

— Я думаю, солдат из тебя выйдет неплохой, ходить можешь. А для пехоты — главное научиться ходить!

Какое там ходить! Всю дорогу до трамвая Федя бежал вприпрыжку. И как это так получилось, что Владимир Сергеевич шел, а Федя бежал рядом — непонятно. В обгцем-то, не беда, что Федя попотел как следует и даже в боку у него покалывало, зато они и на Мамаевом кургане успеют побывать.

Долго ехали трамваем куда-то вдоль Волги. Владимир Сергеевич изредка показывал Феде:

— Это вот Дом Павлова. Слышал о нем?

Федя кивал утвердительно головой и несколько разочарованно смотрел на трехэтажное здание, в окнах которого белели занавесочки, а на балконах висело выстиранное белье. Совсем непохоже, что именно этот дом под обстрелом фашистов лейтенант Афанасьев, сержант Павлов и их товарищи удерживали пятьдесят восемь дней.

Поняв молчаливое разочарование Карасика, Владимир Сергеевич повернул его за плечи в другую сторону, и Федя увидел разрушенное здание. Окна дома были без рам, расширены, словно глаза слепого, невидящего человека, стены в огромных оспинах от снарядов. Казалось, этот дом был мишенью, по нему стреляли из орудий, пулеметов, минометов, автоматов, а он не упал, не сдался.

— Таким, как этот дом, был весь город, — сказал Владимир Сергеевич.

Через несколько минут они сошли с трамвая и стали подниматься по гранитной лестнице на Мамаев курган.

Вот он, тот самый памятник, о котором рассказывал в школе учитель Александр Трофимович — памятник героям Сталинградской битвы.

На самой вершине кургана — женщина с поднятым мечом в руке. Ветер развевает ее одежду, и вся она устремлена вперед. Белые облака, которые, казалось, летят близко над ее головой, усиливали впечатление того, что она не стоит на кургане, а идет.

Федя и бывший солдат прошли мимо Стен Сталинграда; в камни этих Стен словно вросли фигуры солдат с автоматами, руки солдат с гранатами и надписи, надписи. Карасик читал надписи, смотрел, и ему не надо было рассказывать. Душу его охватило какое-то торжественное волнение.

В Пантеоне Славы они шли еще медленнее. Факел Вечного огня, торжественная музыка, по стенам Пантеона — фамилии солдат, погибших в Сталинградской битве. Карасик пробовал читать фамилии. Он помнил, что у Петрика Моисеенко здесь на Волге погиб дедушка, а у Александра Трофимовича — брат. Но скоро Федя понял, что прочитать все фамилии невозможно, их слишком много.

«Вот если бы Стасик, он смог бы, — вздохнул Карасик. — Он в Волгограде недели две проживет. За две недели можно все фамилии прочитать».

— Ты чего? — услышав Федин вздох, посмотрел на него Владимир Сергеевич.

— Так просто, — не зная что ответить, сказал Карасик. Он не стал объяснять бывшему солдату про свою невыполнимую задачу. Зачем? У Владимира Сергеевича, наверно, своих дум хватает.

Они вышли из Пантеона и направились вниз по лестнице. Федя смотрел вперед, и ему было удивительно, как отсюда с Мамаева кургана видно далеко вокруг. И Волга вся, как на ладошке, и слева трубы заводов, и внизу, как игрушечные, бегущие по рельсам резвые трамваи, и центр города.

Сколько народу на кургане! Как две нескончаемые реки — одна вверх, другая вниз по ступеням. И пожилые, и совсем старые люди, и молодые парни со «спидолами». «Спидолы» здесь помалкивают, здесь нельзя, здесь святое место.

Карасик смотрит на чернолицых мужчин и женщин, медленно поднимающихся по ступеням. «Наверно, из Африки, — думает Федя. — Вон даже откуда приехали!»

Возле монумента солдата с поднятой гранатой в руке Карасик увидел суетящегося фотографа, бритоголового. Сейчас он лысину прикрыл белым платочком, завязав его узелками на концах. Допекло- таки солнце. Пассажиры с «Чайковского», выстроенные бритоголовым, ждали, когда тот сфотографирует их.

— Готово! — оповестил фотограф и, подбегая к «чайконцам», предложил: — А теперь, кто хочет сфотографироваться возле Скорбящей Матери?.. Снимки будут готовы завтра, тридцать копеек за карточку…

— Эй, батя, а ну отдельно нас сфотографируй.

Разбитной парень с цветастой косынкой на шее, с папироской в зубах встал в позу на место, где только что стояли пассажиры с «Чайковского». Рядом с ним, дурашливо кривляясь, руки в карманах обтягивающих брюк, встали еще два парня.

— Вы с «Чайковского»? — усомнился было бритоголовый.

— А то что ж!.. Давай не тяни… По пятаку кинем на фотку.

Фантомас прицелился в обнявшихся парней. Но в это время Федя увидел, как налетел на него Владимир Сергеевич, видно, тоже, как и Федя, наблюдавший за сценой.

— Вон отсюда! — тихо, но гневно сказал он не то парням, не то бритоголовому.

— А чего? Чего? — попробовал один из парней возражать. Но замолчал, потому что увидел, как побелел этот дядька в солдатской форме и как дрожали его руки, сжатые в кулаки.

Бритоголовый, не пытаясь выяснить отношений, побежал за спускающимися по ступеням пассажирами. Тот, что с папироской в зубах, нырнул с дружками в толпу, кинул недоуменно:

— Психованный какой-то…

Владимир Сергеевич долго шел молча, словно забыв о своем маленьком товарище. Наверное, никак не мог прийти в себя, успокоиться.

Потом они были на площади Павших Борцов, и Федя с завистью смотрел на мальчишек, своих ровесников, стоявших с автоматами у обелиска.

У памятника Федя увидел старенькую тетеньку в черном платке, ту самую, что едет с ним в четвертом классе. Он хотел подойти к ней, окликнуть и уже было направился к ней — может, она беспокоится за него, но внезапно остановился. Тетенька стояла возле Вечного огня с каким-то отсутствующим взшядом на лице, скорбно опущены уголки рта.

«Не опоздала бы так-то на пароход, — забеспокоился Федя. Ему вдруг показалось, что она стоит здесь уже давно, несколько часов. — Как та, на Мамаевом кургане», — подумал Карасик, вспомнив фигуру матери, склоненную над погибшим сыном.

От Волги донесся вой какого-то катерка, похожий на сирену военных лет. Старушка вздрогнула, словно очнулась ото сна, и, поправляя платок, огляделась. Ее взгляд остановился на мальчишке с автоматом, замершем на посту. Что-то дрогнуло в лице ее, она глубоко вздохнула и медленно стала спускаться по ступенькам.

Владимир Сергеевич, наверное, не увидел всего этого. Федя даже посмотрел на него. Нет, бывший солдат, сурово сдвинув брови, стоял молча и долго глядел на языки пламени Вечного огня.