Путешествие Феди Карасика

Глава пятая Федя-Одиссей попадает в лапы кровожадного Циклопа

Федя вскакивает оттого, что в ухо ему кто-то закричал:

— У-у-у-у-у!

Федя ошалело смотрит вокруг. Люди спят. В четвертом классе сонное царство: храпят, сопят, вздыхают. Пароход валится, валится набок. Федя догадывается: это он делает крутой поворот, наверное, пристань. Сон снова укладывает его голову на портфель, и он опять засыпает.

— Эй! Ну-ка, встань!.. Разлегся!.. Нет чтоб взрослому полочку уступить… Вставай, вставай. — Федя чувствует, как кто-то выдергивает из-под его головы портфель, голова больно ударяется о полку. Он открывает глаза. Над ним широкое круглое лицо с маленькими глазками, треугольником на подбородке и до ушей — рыжая бородка. Человек жует, и бородка двигается — туда-сюда, туда- сюда. Глазки пронзительно, словно просверливают, смотрят на Федю. Человек огромный, а голова у него маленькая, словно приделана к большущему туловищу по ошибке. Это, наверно, Феде так кажется, потому что он смотрит на рыжебородого снизу вверх. Широколицый еле помещается в проходе между полками. Феде становится страшно. Спросонок он не сообразит, чего от него хочет великан. Тот начинает злиться, берет Федю ручищами за ногу и за руку, легко, без всякого напряжения, поднимает над верхней полкой и кладет на нее. Туда же через минуту летит портфель и узелок с Фединой провизией.

Федя потирает ногу, где только что, словно клещами, держали пальцы великана, робко прислушивается к тому, что делается внизу. Вся полка скрипит, двигается.

Спать уже не хочется. Федя смотрит, как фиолетовым квадратом синеет окно, чувствует утреннюю знобкую свежесть, которая врывается с кормы, слушает однообразный ритмичный гул машины, вращающей колеса парохода, поплескивание волжской воды. Скоро утро, скоро взойдет солнце. Скорей бы. Днем все-таки веселее, интересней.

Упершись локтем о жесткую полку, Федя заглядывает вниз, чуть свесив голову: что там за чудище сидит, которое так бесцеремонно перебросило его наверх? Может, это и есть «лихие люди»?.. Или это — «чужие люди»? Надо бы тетеньку предупредить, а то спит и ничего не слышит… И вдруг Федя чуть не срывается с локтя, на который упирался: «Ну ясное дело! Это же Циклоп-Полифем, тот самый, который закрыл Одиссея и его товарищей в пещере!»

Полифем сидел на нижней полке, широченной спиной в серой, натянутой на плечах рубахе — вполоборота к Феде. Но вот он чуть повернулся: в руках у него большущий кусок мяса с костью. Циклоп жадно объедал мясо с кости, и Феде даже показалось, что он урчит от удовольствия, как его, Федин, Шарик, когда ему под крыльцо бросят кость. Жерновами двигались челюсти великана, заросшие рыжей бородкой. Ну точно, это — Полифем! Придумывай теперь, Одиссей, как тебе спастись, иначе вот закончит он обгладывать кость и примется за тебя, возьмет за руку и за ногу, как давеча…

Федя-Одиссей даже стихи вспомнил из учебника истории, он еще «пятак» заработал за то, что выучил и рассказал историчке эти стихи наизусть.

Как же теперь удрать Одиссею, чтобы Циклоп не заметил? Федя оттянулся вокруг и только тут обратил внимание на то, что здесь, наверху, — все по-другому: и люди другие, и занимаются они другим.

На верхних полках — те, у кого нет мешков, корзинок, сумок. Девушка проснулась вон на той полке, встряхнула густыми золотистыми волосами, падающими ей на плечи, гтянула на Одиссея и, вытащив из-под подушки книгу, стала читать. И в том, что, не успев «продрать глаза», девушка уткнулась в книгу, Федя угадал в ней что- то общее с собой. Захотелось узнать, что за книгу читает девушка.

А вон и еще человек из «верхнего общества» пассажиров, в солдатской гимнастерке. Сел, вытащил из брюк портсигар, взял папиросу, постучав ею о крышку, сунул в рот. Но прикуривать не стал — рядом девушка читает книгу! Накинув на плечо полотенце, вытащил из чемоданчика мыльницу и — раз! — по-спортсменски, как на брусьях, опершись о края двух полок, соскочил вниз.

Федя уже давно питает слабость к военным. С тех пор, как приезжал его двоюродный брат Николай — матрос Черноморского флота. Тельняшка, бескозырка с лентами, брюки клеш, застегивающиеся где-то на боку. А как он чечетку отбивал! Или еще очень здорово у него получалось, когда он, выбивая ногами, изображал движение паровоза. Сначала медленно, враскачку, потом все быстрее, и вот уже не уследишь за движением ног, а они ритмично выстукивают по полу, и кажется, на самом деле это перестукивают колеса паровоза на стыках рельс. Федя тоже пробовал научиться так, и немного у него даже получалось. Но чтобы как у Николая — где там!..

Этот солдат свое отслужил — на плечах только петельки от погон, и лет ему уже, наверно, за сорок, волосы-то с серебром, и орденские колодки на груди… Вот если бы познакомиться!..

Федя поспешно вытаскивает из портфеля полотенце, мыло, нацеливается спрыгнуть в проход, но вовремя вспоминает, что внизу Циклоп, поднимает уже опущенную было ногу. Соображает, оглядываясь: «Ага! Через ту полку, на которой никого нет, на ту сторону, и Одиссей обманет кровожадного людоеда, который рассчитывает пообедать им…».

Федя спрыгивает с полки, бежит по узкому пролету к умывальнику, где десять минут назад скрылся в дверях статный, широкоплечий, в аккуратно заправленной гимнастерке человек.

Но знакомство с солдатом происходит несколько раньше, чем предполагал Федя, и совсем не так, как он хотел бы. В полутемном пролете Федя на всей своей скорости ткнулся головой кому-то в живот, и тут же этот кто-то резко встряхнул его, крепко ухватив за плечи.

— Ты чего это, орел, протаранить меня решил?

Сверху на Федю галдело сердитое лицо. Видно, крепко саданул его Федя в солнечное сплетение, если солдат даже рассердился.

Видя сконфуженную физиономию Феди, солдат отпустил его плечи:

— Так и угробить человека можно. А ну как на моем месте старушка какая оказалась бы?.. Давай, герой, топай, умывайся…

Хорошо отделался Федя, солдат-то добрый. Но — позор! Вот тебе и познакомился! Вечно не везет ему!

Умывшись под краном, Федя вышел в коридор и направился не в свой четвертый класс, а в противоположную сторону, туда, откуда вчера по трапу спускался он на пароход.

И тут он сразу забыл о происшествии, которое с ним только что произошло. Когда он вышел в пролет, вдруг понял, что пароход-то стоит на месте. Но не у пристани, а посреди Волги. В открытые двери пролета ватными клочьями влетали клубы тумана. Туман был такой густой, что воды за бортом не было видно совсем. Вот это да! Наконец-то хоть одно приключение! А что если подняться наверх, туда, где первый и второй классы?… Вот откуда интересно посмотреть на туман! Федя еще ни разу не видел такого густого тумана, чтобы даже пароход не мог двигаться.

«Чайковский» изредка начинал сопеть и словно простуженным голосом давать гудки: «Осторожней, я стою, не налетите на меня нечаянно!»

Федя пробрался наверх, вышел никем не замеченный на палубу. Вот уж сони, эти первоклассники, закрылись в своих каютах и спят, а тут такое!..

Даже когда идешь по палубе, за три шага уже ничего не видно. Федя остановился, облокотившись на перила. И тут увидел совсем необычайное: туман вдруг окрасился легким-легким розоватым цветом, так, если бы в молоко добавить чуть-чуть красных чернил. Розовый туман! Федя не сразу сообразил, что же это за явление такое, лишь потом понял: взошло солнце. Это оно так окрасило туман, пробиваясь лучами сквозь его молочную толщу.

— Вы чего здесь делаете? — услышал Федя и повернул голову на голос. Рядом с ним стояла девочка, его, Фединого, возраста. Обыкновенная девчонка с голубыми бантиками в белобрысых косичках.

Федя хмыкнул неопределенно и счел возможным не отвечать на вопрос бантиков. А может, и засмущался: вечно эти девчонки лезут, куда их не просят… Но бантики не обратили внимания на такое поведение мальчишки, наверное, уже привыкли к тому, что мальчишки — задаваки. Неожиданная собеседница продолжала разговаривать, словно бы сама с собой, но, конечно же, чтобы Федя принял участие в разговоре.

— Вот бы в таком тумане в прятки поиграть!

Высказалась! Тоже, поди, в шестой перешла, а все прятки! А еще первым классом едет!

Девочка не думала оставлять Федю.

— Вы в какой каюте едете? — вежливо и как-то растягивая слова, спросила она, подойдя к Феде совсем близко и облокотившись рядом с ним на перила.

Федя повернулся к девчонке, чтобы еще раз хмыкнуть, но на него смотрели голубые-голубые глаза, словно два василька, в глазах этих ничего обидного для себя Федя не увидел. Пожав плечами, он снизошел:

— Я еду не в каюте, а четвертым классом.

«Подумаешь — воображала! Она едет в каюте! С мамочкой да с папочкой… Скукота…»

— Наверно, это здорово — ехать в четвертом классе! — позавидовала девочка.

— Конечно, не то, что у вас! — пренебрежительно согласился Федя и начал перечислять преимущества езды в четвертом классе. — Народу вокруг сколько… интересно. Солдат там со мной едет, пограничник. Я с ним уже познакомился… И на корме… может, видела: шлюпка висит над водой. Я в ней сидел. А следующую ночь, захочу, буду ночевать в ней… И машинное отделение…

Девочка вежливо слушала хвастовство Феди. Она, наверное, понимала, что Федя привирает, но не хотела сразу вступать в конфликт с мальчишкой. Ей на самом деле наскучило ехать в каюте. С места в карьер она предложила:

— Пойдемте вниз, там так интересно!

Чего она «выкает»? Тоже… культурная! Не будет же Федя и ее на «вы» называть?.. Смешно!

— Немножко посмотрим здесь, а потом… — остановил Федя пыл своей новой знакомой. Ему интересно было смотреть на Волгу, которая постепенно начинала проявляться, как на фотобумаге. Солнце словно разъедало туман, и он становился все жиже и жиже. Вот уже и стеклянно-неподвижная вода Волги видна, вот в стороне белый бакен вынырнул из тумана. Солнцу стало легче пробиваться сквозь легкую дымку тумана к Феде, и оно уже гтадило своими ладонями по его лицу, по рукам. Последние клочья тумана, как живые, двигались над водой, таяли, улетали. Сверху донеслось:

— Полный вперед!

Сразу «Чайковский» словно напрягся, загудел, задрожал всем корпусом, забурлила вода по бокам.

— Наташа!.. Наталья, это безобразие! Кто тебе разрешил уходить? Неужели так трудно спросить разрешения? — Высокий, полный и уже в годах мужчина с круглой наголо обритой головой, в полосатой пижаме вышел на палубу. Через плечо у него висел на ремешке фотоаппарат. — А ну-ка, немедленно завтракать!

«Как Фантомас, — восхитился Федя. — Только не зеленый».

Девочка с бантиками сообщнически переглянулась с Федей, вот, мол, не было печали, вздохнула и пошла вслед за мужчиной. А Федя подумал: «Зато каюта и первый класс!.. Папочка, мамочка!.. А я чего хочу, то и делаю, куда хочу, туда и иду!..»

С мокрой шваброй, которая волочилась по палубе, появился матрос. Остановившись недалеко от Феди, он начал возить шваброй. Получалось у него быстро и чисто. Когда в швабре иссякал запас воды, матрос перекидывал ее через перила и на веревке опускал прямо в Волгу. Подхваченная течением, усиленным встречным движением парохода, швабра взбивала снопы брызг, подпрыгивала, окуналась «с головкой» в зеленоватую утреннюю Волгу.

— А ну, малец, не мешайся, — подозрительно глянув на Федю, скомандовал матрос и добавил: — И вообще, пассажирам третьего и четвертого сюда заходить не положено.

Матрос был молодой, работал на пароходе, наверное, первый сезон и потому относился к своим обязанностям сверхревниво.

Подумаешь, нужен он кому, ваш первый класс! Пожалуйста, можно и уйти. Засунув руки в карманы, — жест для Феди совершенно непривычный, — гордый Одиссей независимой походкой, не торопясь, пошел восвояси.

Отец говорил, что раньше таблички висели такие:

Сейчас таких табличек нет, сейчас, кто куда хочет, туда и идет на пароходе.