Путешествие Феди Карасика

Глава четвертая Федя Карасик неожиданно встречает свою знакомую

Сливаясь в грохот водопада, шумит вода под ударами лопастей колес «Чайковского». Уплывают и уплывают назад пристанешки, выстроившиеся, как на параде вдоль берега, лодки. Их много, лодок, стоит у Крутоярска. Когда они остались позади, Федя видит, как лодки, будто по команде, раскачиваются с борта на борт, как бы танцуют какой-то непонятный танец.

С берега на пароход, проплывающий мимо, с любопытством смотрят домишки городка. Они здесь такие же деревянные, как и в Песчанке. Посверкивают на солнце окнами, и Феде кажется, что они даже слегка поворачиваются вслед за пароходом.

А вот и железная деревня нефтебазы. Совсем рядом. Эти железные баки-резервуары, расставленные на высоком берегу, видны и из Песчанки, но оттуда они кажутся маленькими, похожими на консервные банки, а рядом — это огромные железные бочки.

Прощальным маяком провожает Федю торчащая, словно палец, на лысом холме, водонапорная башня. Она потом еще долго будет маячить в сизоватом мареве у горизонта, как бы не желая расставаться с Федей.

А справа — песчаные косы, отмели, желтый теплый берег Фединых рыбалок, золотой пляж, протянувшийся на многие-многие километры. Вон одиноко среди желтого царства песка приткнулся к берегу дебаркадер, а к нему приноравливается пристать бочком белый «Москвичок».

Песчанку за лесом займища не видать. Федя смотрит вперед. «Ура!» — хочется закричать ему, потому что вдруг он узнает остров, мимо которого проходит «Чайковский». Остров называется Осиновский. Это тот самый, куда уехал сегодня на рыбалку с Василием Ивановичем Петрик.

«А что сейчас увижу их лодку!? — пронеслось в голове. — Вот бы здорово!.. И попрощались бы…»

Но желание Феди не сбылось. Пароход шел все-таки далеко от левого берега, ближе его не подпускали белые бакены, покачивающиеся на волнах. А вообще какая-то лодка стояла у самого входа из Волги в воложку. Может, и Петрика эта лодка, кто ее знает…

— Эй, мальчишка! — Кто-то бесцеремонно дернул Федю за рукав.

Карасик повернулся. Перед ним стояло чумазое существо. Черные, не то загорелые, не то грязные ноги, яркое цветастое платье, ушастая, коротко подстриженная голова. Существо улыбалось и разглядывало Федю, как будто Федя был какой-то предмет, а не живой человек.

— Чего тебе? — хмуро и со скрытым недоумением спросил он, вырвав рукав рубашки из цепких пальцев девчонки.

— Дай арбуза, — заискрились озорством черные смелые глаза девчонки. Она снова ухватила Карасика за рукав и предложила: — Или рыбки дай… А я тебе погадаю.

— Иди ты… — растерялся Федя от такой настырности. И вдруг узнал: это же та цыганка, которую они с Петриком застали возле своей палатки на берегу Волги!

— Дай рыбки! Дай рыбки! Дай рыбки! — заплясала и закривлялась вокруг Феди девчонка, чувствуя его растерянность.

— Ольга! — услышал Карасик громкий и требовательный окрик. — Иди сюда!

Возле борта на корме, прямо на железной палубе, расстелив одеяла, мешки, сидела смуглая женщина. Она кормила грудью ребенка, придерживая его одной рукой, и одновременно ела сама: брала свободной рукой с мешковины то хлеб, то вареное мясо.

Что-то сердито сказав по-цыгански, она показала девчонке кулак и продолжала свой обед.

Девчонка скорчила гримасу Карасику и, приплясывая, побежала к борту, где над водой висела шлюпка. Шлюпка слегка покачивалась. Федя смотрел, как Ольга за спиной матери шустро вскарабкалась в шлюпку, уселась там и закричала Карасику:

— Мальчишка, а ты залезешь в лодку?!

Не получив ответа, она весело запела на своем языке, то и дело повторяя единственно понятное:

Вот она обезьянкой полезла выше по лодке, подвешенной вертикально над бушующей водой за кормой парохода. «Свалится соплячка… — замерло сердце у Феди. — Чего мать-то не смотрит за ней!» А когда маленькая фигурка стала подбираться к самому верху, не выдержал — крикнул:

— Она же упадет!

В это время на корму вышли, направляясь к своим пожиткам, разложенным у борта, еще две цыганки, старик с белой бородой, в шароварах, заправленных в сапоги, пожилой цыган, сильно прихрамывающий на правую ногу, молодой курносый парень лет шестнадцати. Этот парень неожиданно захохотал, указывая пальцем на девчонку в лодке:

— Эй, Ольга, хочешь искупаться? Прыгай в Волгу!

«Храбрится… — хмыкнул Федя. — Вот сорвется, тогда не до смеха будет».

А парень ловко залез в шлюпку и попробовал ее раскачать.

Цыганка положила голенького ребенка на расстеленный мешок и встала. Что-то сказала парню. Тот отмахнулся:

— Эй, испугалась!..

Поблескивая серьгами, цыганка перешагнула через малыша и направилась к дверям четвертого класса. А те, что пришли, разместились кто где. На корточки присел белобородый старик, прямо в сапогах на тряпье возле ребенка улегся хромой, заложив руки под голову. Он спорил со старой цыганкой, то и дело вскакивая и яростно доказывал что-то. Старик сидел, задумавшись, и только изредка вступал в разговор.

Парень в шлюпке вытащил из кармана пиджака бутылку с пивом. Открыв ее, запрокинулся. Ольга смотрела, как парень пил пиво и дергала его за воротник:

— Мне оставь!

Парень оттолкнул девчонку, но пива оставил.

Допив, девчонка размахнулась и кинула бутылку в воду.

На корме, прямо на палубе, разместились — с корзинками, с мешками, с сумками — и еще люди. Это пассажиры, которые предпочли сумраку, тесноте и духоте четвертого класса вольный ветерок, шум воды, пронзительные крики чаек. Федя тоже с удовольствием перебрался бы сюда, но… за ним незримо следила — Федя это чувствовал — мама. Она была где-то рядом и, кажется, не собиралась оставлять Федю одного. А как было бы здорово пристроиться рядом с тем парнем, который сидит в шлюпке. Цыган очень похож на соседского Тольку Зубаня, парня-старшеклассника. У него такая же веселая физиономия: нос вздернут, а на щеках ямочки.

Слева от Феди на каких-то досках, сложенных штабелем, сидят две тетки, цветные платки сползли им на плечи. Тетки, разложив на коленях снедь, обедают. А вернее, ужинают… Времени-то, наверно, часов восемь… Лузгая семечки, на борт кормы облокотились три девушки. Пахнет волжской водой. Федя вдруг подумал о том, что, оказывается, обыкновенная волжская вода имеет запах. Нет, это не было знакомым ощущением сырости, вода на самом деле пахла. В ее запахе перемешалось множество других: запах свежей рыбы, прохладной Шубины, сухого тепла солнечных лучей, которых в волжской воде много. И вроде бы даже запах сена. Волга, наверное, собрала его с широких пойменных лугов зеленого верховья.

— Пацан, — вдруг донеслось до Феди, — хочешь посидеть в лодке?..

Это парень приглашает Федю. Федя смотрит, как шлюпка покачивается над кормой, а вернее — в воздухе за кормой, и отрицательно качает головой.

Ольги в лодке уже нет. Федя и не заметил, куда она исчезла.

— Сдрейфил, что ли? — подзадоривает цыган.

Федя отворачивается. Чего пристал, спрашивается!.. Тоже — герой отыскался!..

А парень уже к девчатам с разговором. Наверно, и Федя-то ему нужен был для того, чтобы потом удобней было заговорить с девчатами.

— Девчата, не хотите покачаться в лодке?.. Могу уступить.

Федя уходит от края кормы, останавливается возле огромного, выше Фединого роста, якоря. Якорь, должно быть, вытащили из воды, где он пробыл много лет, потому что весь он рыжий от ржавчины. Федя понимает, что якорь не с «Чайковского», но не понимает, зачем он на корме. И тогда категорически устанавливает: якорь этот найден в Эгейском море. Целые столетия пролежал он на морском дне. А принадлежал он кораблю Одиссея, кораблю, который потерпел крушение, возвращаясь на родину, на остров Итаку.

Матрос, откуда-то появившийся возле якоря с кистью в одной руке и с банкой черной краски в другой, конечно, не имел никакого представления об истинном значении Фединого открытия, не предполагал он и того, что мальчишка в штанах-техасах и в курточке, мальчишка с белобрысой челкой на лбу — вовсе не ученик 5-го класса «А», перешедший в 6-й класс «А». Ни о чем не догадывался и парень, забравшийся в лодку, чтобы повоображать перед девчонками, и сами девчонки, которые все еще грызли семечки. Разве все эти люди могли предположить, что плывут не на колесном пароходе «Чайковский», а на парусном корабле хитроумного Одиссея. И что плывут они не по Волге, а по Эгейскому морю и ведет их корабль…

Федя, сложив на груди руки, прищурился и, отставив вперед ногу, пристально оглядел горизонт за кормой.

Итак, Одиссей, в которого превратился Федя Карасик, дал команду матросам поднимать паруса, и его корабль отплыл на родину, в нелегкое путешествие…

Матрос в это время, ничего не подозревая, начал красить ржавый якорь черной краской. Он мурлыкал под нос какую-то песенку и не обращал на Одиссея никакого внимания. Может, он каким-то образом узнал, как Одиссея называют в школе? Но ведь Карасик — это не фамилия. Это девчонки так окрестили Федю Краснова, переиначив его фамилию. Федя был тихий мальчишка, и потому Карасик закрепилось за ним сразу и бесповоротно…

Все! Хватит! Отныне Федя Карасик — Одиссей. Он возвращается на свою Родину. Он победит все штормы и ураганы, обманет одноглазого Циклопа-Полифема. Сильный, хитрый, выносливый, он победит!

— У-у-у-у-у!!! — заорало вдруг над Федей. От неожиданности Федя вздрогнул. Храброго Одиссея испугал рев гудка. И то сказать — Одиссей плывет на паруснике, а тут какие-то гудки!

Нависая над кормой грудью, Одиссей заглянул вперед, увидел, что навстречу его кораблю идет корабль-незнакомец. Он приземист, распластался над водой, как курица, прикрывающая под крыльями цыплят. Колеса его неистово лопотят по воде, упираются. Туго, видно, буксиру тащить за собой длинный-длинный плот.

— Эй, малец, в воду захотел угодить! — услышал Одиссей окрик над собой и в ту же минуту почувствовал, как чья-то рука бесцеремонно поставила его в вертикальное положение.

«Матрос, как ты смеешь брать за шиворот самого Одиссея!» — возмутился Одиссей. Матрос не услышал возмущения Одиссея, потому что Одиссей крикнул не вслух, а мысленно. Он снова красил якорь, размахивая кисточкой.

На борту проплывающего буксира Федя прочитал название: «Алексей Петров». Кто он, Алексей Петров?.. Ученый, революционер?.. А может, полководец…

Длинной вереницей вниз по течению проплыли плоты. Вот бы пересесть с парохода на плоты… Вон там и домик деревянный, а возле, на краю плота, светится в сумерках костер… Хорошо бы сейчас у костра посидеть, подбрасывать палки в огонь, и чтобы в котелке — уха!.. Им хорошо на плоту: сиди да лови рыбу с бревен хоть целый день.

Федя завистливо вздыхает. Кто-то, вроде бы даже мальчишка, бежит по плоту, машет фуражкой пароходу, а может, ему, Феде Карасику.

— Мальчишка, ты чего ж место-то свое оставил? — слышит Федя. Это тетенька, что сидит на полке по соседству с ним. — И вещички свои бросил. Так вить и обидеть могут лихие люди…

Федя плетется с кормы в темную утробу парохода. Над полками, в потолке, уже засветились тусклым желтым светом электролампочки.

Что ж, теперь всю дорогу и сидеть на полке?.. В духотище? Федя присаживается в уголок, возле своего портфельчика, осматривается по сторонам. На каждой полке — по одному, а то и по два человека. Да и на верхних — тоже люди. Вон с соседней верхней торчат, загородив проход, чьи-то голые ноги. Слева от Феди, подложив ладонь под щеку, умостился на ночлег мужчина в полосатом мятом пиджаке. Спит безмятежно, как у себя дома, только храп летит во все стороны. На полке за ним — женщина с девчонкой пьют чай.

«Почему они в столовую не идут? — подумал Федя. — Ведь столовая на пароходе есть…».

Девчонка поймала Федин взгляд, перестала пить чай, смотрит. Федя отворачивается. Справа, положив чемодан на колени, взмахивают картами парень в косоворотке, полная пожилая женщина, такая же толстая, но молодая девушка. Ворочается, никак не устроится на жесткой полке старушка тетенька в черном платке, та, что Федю с кормы увела. Она открывает глаза, долго, словно изучает, смотрит на Федю и говорит укоризненно:

— Как же тебя одного родители-то отпустили?.. Нешто непутевые!.. В дальней-то дороге мало ль приключиться что может: отстал от парохода иль потонуть можно… Еще, поди, лет десять тебе?..

Федя пожимает плечами, молчит, он не знает, что ответить тетеньке. А она и не ждет ответа, понимает: какой от него, желторотого, разговор. Продолжает, будто сама с собой:

— Всякие родители бывают, — и тяжело вздыхает по Феде.

Но Феде становится обидно и за родителей своих, и за себя, он говорит:

— В шестом я учусь…

— Ишь ты, — удивляется она, — а не подумаешь…

Тетенька укладывается, закрывает глаза. Через несколько минут она уже спит. Федя это видит по тому, как разгладились морщины на ее лице и сошла, размягчившись, суровость.

«Может, и мне спать пора?» — думает Карасик и тут до его слуха доносится голос:

— Эй, мальчишка!

Ну конечно, это опять Федина знакомая. Федя с любопытством и настороженно смотрит на маленькую цыганку Здесь, на полке, он чувствует себя хозяином положения, но эта девчонка какая-то неожиданная, не знаешь, как она поведет себя через минуту.

— Тебя зовут балда… — вспомнила девчонка, хитро посмеиваясь глазами. — А ты знаешь, как меня зовут?

— Знаю. Тебя зовут Ольга… Откуда знаю?.. Я гадать умею, — засмеялся Федя. — Хочешь погадаю?

— Гадай, гадай, — протянула Ольга ладошку. — Отгадай, в каком я классе учусь?..

— Ты, учишься? — удивился Федя.

— А что, думаешь: если цыгане, так не учатся?.. Я во втором классе училась…

— В третьем будешь? — снова удивился Федя. — А такая маленькая…

— Ах, какой великан! — взмахнула руками, как взрослая, Ольга. — Под самый потолок большой, даже до неба!

Ольга села на полку рядом с Федей и, мотая босыми ногами, хвастаясь, сообщила:

— В третьем я не буду учиться. Мамка ушла из совхоза. Нас батя позвал. Снова будем кочевать.

— На пароходе, что ли? — усмехнулся Федя.

— И на пароходе! А чем плохо!

Федя как раз тоже не видел ничего плохого в этом и согласился, что пароходом путешествовать интересно.

Разговор их был какой-то забавный. Если послушать со стороны, смешной, наверно, разговор. Вопросы да ответы. Но Федя узнал, что парень, сидевший в шлюпке с Ольгой, — ее брат Родион, а женщина с ребенком — ее мать. Узнал, что на какой-то пристани батя хочет их встретить, что он будет вожаком табора, который они соберут из цыган, не согласных жить оседло.

— Значит, ты останешься малограмотной? — спросил Федя.

— А зачем мне учиться?.. — не очень уверенно пожала плечами Ольга. — Мамка говорит: деньги считать умеешь и ладно, цыганке грамота не нужна.

Федя вспомнил тут свою бабушку, что в Выезде, добрую и ласковую, но совсем неграмотную. Когда приходит ей письмо, она отдает его кому-нибудь из дочерей, и те читают, она ни одной буквы не знает.

Федя даже не представляет, как это не уметь читать? Это же все равно как слепой человек — ничего не видит. И немой. Сказать на бумаге ничего не может. А ведь если он, Федя, умеет писать, так это равносильно тому, что он может докричать, например, до Камчатки или до Америки даже, в общем, до любой точки на земле может докричать, и его услышат. И увидеть может так же далеко…

Озяблицкая бабушка — это значит из села Озябликова, мать Фединого отца — немножко грамотная. Она умеет считать и писать, но плохо. Когда от нее приходят письма — читать их забавно. Не то, что Федя смеется над ее малограмотностью, он любит бабушку из Озябликова, но все равно забавно смотреть, как она почти все слова пишет с заставной буквы и не ставит нигде ни точек, ни запятых. Прочитать можно, но другой раз очень смешно получается.

Вот, значит, и Ольга такой малограмотной будет всю жизнь. А читать тоже будет по слогам: «Ма-ма мы-ла ра-му».

Нет, Федя не хочет оставаться малограмотным! Он уже решил, что обязательно выучится на инженера.

Карасик, конечно, про инженера не стал рассказывать Ольге, он об этом даже отцу и матери не говорил, только как-то сказал Петрику Моисеенко. А про бабушек своих он рассказал.

Но Ольга не очень-то стала слушать его разглагольствования. Она вдруг вскочила, ухватилась руками за края верхних полок, покачалась, спрыгнула на пол, в лицо Феди прошептала с издевкой:

— Федька-редька, Федька-редька, Федька-редька — грамотей! — Пританцовывая, пошла между полками, по проходу, к себе на корму — под звезды, на свежий воздух, к матери, к своим братишкам — старшему и младшему, совсем маленькому.

А Федя еще долго сидел и с удивлением думал: как это интересно, когда один и тот же человек вдруг совершенно разный бывает. Тогда на Волге видели с Петриком эту девчонку — даже за мальчишку приняли ее, и совсем она маленькой казалась, а сейчас разговаривала — другая, нормальная, обыкновенная, ну как и все девчонки, например, у них в классе… И вот снова задирой стала… «Наверное, она все-таки не хочет бросать школу, — думает Федя. — У нее просто такое положение, что ничего ей не остается делать, как ехать бродяжить с отцом». Ему становится жалко Ольгу. Он начинает думать, как бы сам поступил на ее месте. Феде очень хочется помочь Ольге, но как помочь? Ничего почему-то не придумывается.

Прислонившись щекой к стойке, на которой укреплена полка, Федя смотрит на людей, устроившихся на своих полках, потом чувствует, как тяжелеют его веки, как сами они закрываются. Подобрав ноги на полку и положив под голову портфель, засыпает.

Тут же, кажется, и минутки не прошло — Федя сквозь сон слышит:

— Билеты приготовить!

Ему снится, что он идет в кинотеатр в Песчанке. Рядом с ним Петрик. Они протискиваются с Петриком в дверях за широкой спиной какого-то мужчины. И уже прошли в зал. Но тут контролер хватает Федю за плечо, трясет, что есть мочи, так, что голова у Феди мотается из стороны в сторону, и кричит:

— Билеты приготовить!

— Пусть малый спит, чего трясешь его?.. Есть у него билет… — Это соседка. Она вынимает из кармашка его куртки билет и показывает сердитому матросу.