Путешествие Феди Карасика

Глава восьмая Про море, затопившее сказочную Атлантиду, и про загадочное появление Полифема

Ах, какое утро встретило Федю Карасика, когда на следующий день он проснулся и вышел на верхнюю палубу! Было совсем безветренно, и вода Волги, разлившейся от правого берега почти до горизонта, была ровной, гладкой, как отполированная поверхность зеленоватого с голубым отливом стола.

Но постой-ка, почему зеленоватого? Глянув на воду ближе к носу парохода, Карасик увидел, что зеленое это — не цвет воды, мягкие волны от парохода разбивали ровную поверхность ряски, затянувшей воду.

«Наверное, водоросли, — догадался Федя. — А как же в такой воде купаться?.. Вот бы здорово! Вылез, а сам весь, как водяной или как русалка». Федя читал где-то, что русалки и водяные — зеленые. Он живо представил себя выходящим из воды — вот бы Наташка, которая едет с выбритым наголо папочкой-фотографом, сделала большие глаза!

Солнце, мягкое, нежаркое — утреннее, выжелтило воздух вокруг, и даже бирюзовое небо и зеленая вода были слегка подкрашены его теплым желтым цветом.

Облокотившись на перила, Федя смотрел туда, где у самого горизонта узенькой полоской виднелся левый пологий берег. «Чайковский», выискивая фарватер, сменил направление и теперь шел к тому берегу. Издали Карасик увидал небольшой островок. Продолговатый, как будто это кит попал нечаянно в Волгу, остров маячил одиноким деревом. А за островом, километров, может, пять ниже его и вдали зеленел в деревьях аккуратненькими домиками поселок.

Сверху, на капитанском мостике, кашлянули. Потом кто-то, нарушив молчание утра, с сочувствием спросил:

— Великая тоска по утраченной Атлантиде?

Но никто на вопрос не ответил. И долго не отвечал. Потом Карасик услышал знакомый голос:

— Как раз над юностью моей проплываем. Кажется, надел бы скафандр и походил бы под водой, по смытым водой следам улиц и переулочков…

Это же Владимир Сергеевич говорит! Как он на капитанский мостик попал?

«Пустили, — позавидовал Карасик. — Наверно, с капитаном познакомился бывший солдат».

Вдруг над морем воды в голубом и желтом воздухе печально и торжественно запел гудок.

«Чего это он? — удивился Карасик необычно продолжительной мелодии. Ни пристани нет, ни встречного…».

— Спасибо, капитан! — услышал Федя Владимира Сергеевича. — Спасибо, что уважил… Только вот пассажиров не побудил бы.

— Пусть встают пассажиры, — ответил капитан. — В такое утро спать стыдно.

— Да, утро необыкновенное… — согласился Владимир Сергеевич. — Ну что ж, пойду я. — Спустившись на палубу, бывший солдат увидел Карасика, и глаза его засмеялись в прищуре: — Мой приятель уже бодрствует?.. Здравствуй, Федор… Как спалось?.. А я, брат, не мог уснуть, боялся просплю свое детство… Не понимаешь?.. Вон видишь остров длинный, только что мимо прошли?.. В районе этого островка была слобода, в которой я жил когда-то. А теперь ее во- о-он перенесли, — показал Владимир Сергеевич на утонувший в зелени поселок… — Теперь Дмитровка на берегу моря, и воды ей хватает, не то что прежде. А все-таки, Феденька, жалко старую-то… Или сам старею?..

Владимир Сергеевич говорил вроде бы Феде, а получалось, что сам с собой разговаривал.

— Где этот остров, там как раз Советская улица наша проходила, она на самом высоком месте была, потому и пожарная каланча над зданием райисполкома высилась. А наш дом — чуть ниже, там теперь вода… Эх, что тут творилось, Федор, когда старую слободу на новое место переносили! Вспомнить тяжело! В отпуск я как раз приезжал…

— А как слободу переносили? — спросил Федя.

— Перевозили, — уточнил бывший солдат. — На санях.

— Ну уж, на санях, — не поверил Карасик.

— Да, брат, на санях. Подводили полозья под хату, прицепляли трактор, а то и два и — поехали… Сам видел: едет дом на санях по степи, на окнах белые занавесочки, цветы на подоконнике и кот лежит, смотрит в окошко, как будто в вагоне поезда едет… Один старик, Кон Семеныч, а короче звали его Коняша, как увидел — стронули его дом с места, стоит, а у самого слезы на глазах. Отвернулся, смотреть не мог. А потом на новом-то месте недолго прожил, сам не свой сделался старик.

— Чего уж он так-то? — удивился Карасик.

— Не поймешь ты, — с сожалением вздохнул Владимир Сергеевич. — Такое понимается только на своем опыте, нужно самому жизнь прожить… Видишь ли, Федор, слобода-то четыреста лет на этом месте стояла… Я вот и не так уж стар, а тоже жалко было прощаться — у меня тут жизнь начиналась.

— Как же вы в степи-то жили, без воды?

— Почему же без воды. Мало ее было, но нам, мальчишкам, хватало. И на Волгу рыбу ловить ходили — семь километров не расстояние.

— Это как у нас, значит! — обрадовался Федя. — От нашего села Волга тоже семь километров…

— Ну вот видишь, ты это как бы я в детстве.

— А вы это — я в будущем?

— Ишь какой сообразительный, — поворошил Владимир Сергеевич Федину шевелюру. — Я думаю ты будешь в мои годы моложе меня и красивее… Книги читать любишь?.. Вот есть такой писатель — Горький. У него в рассказе говорится, и, по-моему, очень это хорошо там у него говорится: наши дети будут лучше нас.

— А я вчера видел, как цыгане в ресторане сидели, — почему-то вдруг вспомнил Федя. — А ту девчонку Ольгой звать. Я ее знаю.

— Вот как? — удивился Владимир Сергеевич. — Жалко девчушку. Оторвали от учебы, разгуливают по белу свету. Что-то сделать бы надо, а что — ума не приложу. Да, Федор, — вдруг спохватился бывший солдат, — ты в Волгограде не видел этого мужчину в полосатой пижаме? С нами на пароходе едет?..

— Нет, не видел… — ответил Федя. — А какой это — в полосатой пижаме?

— Да, это я что-то не так сказал, — засмеялся Владимир Сергеевич, — в Волгограде он не мог быть в пижаме, конечно…

Карасик пожал плечами. Его, в обгцем-то, сейчас интересовал не кто-то там в пижаме, занимало другое: почему солдат не захотел побывать в родной слободе. Она ведь хоть и новая, но все равно родная? Федя на его месте обязательно бы…

— Здравствуйте, мальчик, — услышал Карасик из окна каюты сзади.

Обернулся — Наташа.

— Здравствуй, — смущенно буркнул Федя, словно его разоблачили в чем-то.

— О, да у тебя все пассажиры — подруги и друзья! — воскликнул Владимир Сергеевич.

— Владимир Сергеевич, — наверное, из-за Наташки осмелился Федя, — а потом вы из слободы насовсем уехали?

Бывший солдат посмотрел на Федю, пытаясь понять, что кроется за вопросом, и ответил:

— В Саратов уехал, учиться. А потом, уже в войну, в Вольск попал — опять учиться, только уже солдатским наукам… Интересно получается! — Словно сам для себя впервые открывая, воскликнул Владимир Сергеевич: — У меня, можно сказать, вся жизнь по Волге прошла, только не по течению, а против течения: до Горького добрался, а после — до Москвы. И ведь кроме нигде особенно не бывал.

— Значит, вы — настоящий волгарь, — утвердил Федя. — Я вот тоже только на Волге жил…

Когда Федя и Владимир Сергеевич разговаривали, они повернулись вполоборота к окну каюты, в котором, как в рамке, стояла Наташа. Они словно бы приглашали и ее принять участие, поскольку уж она объявила о себе.

Федя видел одним глазом, как девочка заплетала себе косу и одновременно слушала, их. Потом он увидел: дверь в каюту открылась из коридора и в ней показался человек. Карасик не сразу сообразил, кто этот человек. Наверное, потому, что ожидал увидеть бритоголового.

— Дяди нет, он вышел, — ответила человеку Наташа и снова повернулась к окну.

Человек закрыл за собой дверь.

Бывший солдат и Федя переглянулись. Да, конечно, в каюте они видели рыжебородого Полифема. Опять он встретился им на пути, этот загадочный человек.

— Девочка, — Владимир Сергеевич подошел к окну каюты, — кто это заходил к вам в каюту?.. Наверное, матрос?

— Ну что вы, — удивилась Наташа, — это не матрос. Он сел на пароход вместе с нами в Светлом Яру. Только он едет внизу, — Наташка перевела взгляд на Федю и добавила: — Где вот этот мальчик.

— Мы с Федей оба едем в четвертом классе… Ну и кто же этот мужчина?

— Это который с рыжей бородой?.. Он дядин помощник. Дядя фотографирует, а он его помощник… Скажите, а вы и есть тот самый пограничник, о котором мне Федя рассказывал?

Карасик готов был провалиться сквозь землю. Он, конечно, помнил, как хвастал тем, что познакомился с пограничником. А теперь вот рассчитывайся за вранье. Порозовев от стыда, Федя уставился в одну точку — на гвоздь, торчащий шляпкой из стены.

— Я не пограничник, видимо, Федор предположил, что я пограничник, видимо, он очень хотел, чтобы я оказался пограничником, — внимательно посмотрел Владимир Сергеевич на Федю. — Но я, между прочим, не простой солдат, я воевал в Сталинграде. Вчера мы с Федором были на поле боя, где я получил тяжелое ранение.

— Ой, как интересно! — хлопнула в ладоши Наташа. — Расскажите, пожалуйста!

Карасик, пережив трудные минуты стыда, тоже с интересом посмотрел на Владимира Сергеевича: может, и правда расскажет.

— Расскажите про войну, — еще раз попросила Наташа.

— А ты завтракала?

— Нет еще… — недоуменно посмотрела она на Владимира Сергеевича.

— Про войну долго рассказывать, можно с голоду умереть. Ну, один эпизод разве… Это уже в дни наступления нашего произошло. Во взводе нашем половина солдат — сталинградцы. И справа, и слева соседи вперед ушли, а наш батальон залег и ни с места: за дома уличные бои, собственно, вели. А тут поле открытое, степь-матушка. Высунемся — а он лупит почем зря. Командир батальона лейтенант Липягин и говорит: «Надо что-то делать, стыдно перед соседями. Давай, комиссар».

А комиссаром был у нас земляк Вася Гомонов, из Дмитровки парень, мой, между прочим, дружок. — Владимир Сергеевич замолчал, словно собираясь с мыслями. — Серьезный такой парень, дисциплинированный. Лет нам тогда было по восемнадцать всего, а он уже замполит в батальоне… Ну, в общем, решил он один взвод в атаку поднять — сталинградцев много. И я, говорит, как сталинградец, тоже с вами пойду.

Побежали мы, пока автоматы молчали. И уж до половины поля добежали. Радовался я. Ну, думаю, ушли фрицы, если не стреляют. А они, видно, подпускали поближе. Поле ровное, они и начали из автоматов строчить. Попадали и те, кто уцелел, и кого очередью подкосило. А только что толку: саперной лопатой не очень-то зароешься, да под огнем. — Владимир Сергеевич замолчал, посмотрел на Федю, на Наташу и спросил: — Может, потом дорасскажу, после завтрака?..

Наташа протестующе замахала руками. Оттянулась на дверь и — в окно. Выкинула ноги из окна и сама на палубу.

— Рассказывайте, пожалуйста, — взмолилась она, задвигая окно решеткой жалюзи.

Солнце уже грело хорошо, даже в тень хотелось от него спрятаться. Владимир Сергеевич сел в камышовое кресло под окном каюты и продолжал:

— Был у нас во взводе один солдат, не то Малеев, не то Матвеев, немолодой уже. Перед тем, как в атаку идти, рассказывал, что работал где-то здесь на ремонтном заводе. И показывал даже, где их цех стоял… Когда хлестнули оттуда автоматы, залегли мы, а Вася Гомонов и говорит тому солдату: «Ты перекатись, вон правее тебя лощинка, помаленьку пробирайся к той стене, может, не заметят одного-то. А там и нам поможешь — тебе же тут каждый угол родной». Не больно с охотой, но приказ, есть приказ, скатился в лощинку солдат и пополз. Уж так медленно полз, что и нам не заметно движений — не то что фашистам. А лупят из автоматов: то одного достанут, то другого. Видим, солдат наш уже под защитой стены и за угол юркнул. Ну сейчас поднимемся. Но пять минут, десять проходит — не дает он никаких знаков о себе. Или струсил, или убили там его. Делать нечего, надо подниматься в атаку, а то ведь постреляют всех. Передал Вася Гомонов по цепи: «Приготовиться в атаку». Лежим — голову поднять нельзя. Трудно от земли отрываться. Но видим: вскочил наш комиссар, «вперед!» кричит. Поднялись и мы, побежали под огнем, как под дождем. Кто успел добежать, кто нет. Многие не успели. Но автоматчиков вышибли… Это уже без меня автоматчиков-то вышибали… и без Васи Гомонова.

— Погиб он? — тихо спросил Карасик.

Владимир Сергеевич не ответил, а заговорил вроде о другом:

— Нужно быть человеком высокого долга, чтобы в смертельно опасную минуту встать и повести за собой людей. Если в человеке живет крепко чувство этого долга — он и страх в себе переборет, и на смерть пойдет.

— А Малеев как же? — не очень слушал Федя рассуждения о долге.

— Малеев-то? — поднялся с кресла Владимир Сергеевич. — Малеев, оказалось потом, не ранен был — просто струсил и отсиделся в каменных стенах. Уже потом узнал я, а тогда в госпиталь попал, да так и не встретил предателя.

— Малеевы — это наша фамилия, а у того солдата фамилия Матвеев. Вы сами говорили, — поправила Наташа.

— Ну какая разница! — сердито сказал Федя.

— Нет, разница! — обиженно возразила Наташа. — Ведь это же понятно: комиссар и другие солдаты погибли из-за Матвеева.

— Ну хватит, молодые люди, спорить, пошли, как говорится, по домам. — Владимир Сергеевич, легонько подталкивая Карасика, повел его вниз. — До скорой встречи, девочка, после завтрака.