Путешествие Феди Карасика

Глава двадцать третья Про белые булки, соблазнившие Карасика

Во-первых, надо поесть. Вот ведь чудак: предлагала же тетя Поля позавтракать, так нет, отказался, заскромничал. Теперь один остался. Тетя Поля на маленьком пароходике — у пароходика высоко, гордо задран нос, а корма опущена — уехала со своей корзинкой, которую спас Федя. Уехала куда-то в свою деревню. Деревня эта называется Березовка, тетя Поля не раз называла ее. Тетю Полю Карасик теперь никогда не встретит. Но он будет помнить ее долго, может, всю жизнь. С последним знакомым человеком по пароходу распрощался Федя. А сам «Чайковский» тоже уже отвалил от причала, пошел на отдых, а потом будет готовиться в обратный рейс.

Совсем один остался Федя на пристани. В руках — портфель, в котором синяя кружка, майка с трусами да листы бумаги, предназначенные для поэмы «Санитарка Маруся».

Пожалуй, в каком-то отношении даже хорошо, что у Карасика нет багажа, а то тащись с ним, мучайся! Вот только поесть неплохо бы. Федя нащупал рукой в трусах четырехугольничек маминой пятерки и обмер: пятерка-то как тряпка стала. Он и забыл о ней, когда подныривал под Гришку, когда спасал корзину. Теперь пятерка-то никуда не годится! Что он, Федя, будет делать без денег в чужом огромном городе? На что он купит железнодорожный билет, чтобы доехать до Гороховца? А потом и есть так хочется…

Расстегнув пояс у штанов, Федя добрался до заплаты-кармашка в трусах, выдернул суровую толстую нитку. В руке его лежала во много раз сложенная, волглая пятерка. Карасик расправил бумажку на ладони и тяжело вздохнул: кто ее вот такую возьмет у него?.. Никто.

Застегнувшись и взяв в другую руку портфель, Карасик зашагал по сходням на берег. Мальчишек поблизости не было видно. Отойдя несколько шагов от сходней, Карасик сел на булыжник возле самой воды, а на другом камне разложил пятерку, чтобы просушить ее. И солнце, как нарочно, не покажется! Дождь, хорошо еще, не льет, небо освободилось от мрачных туч, но плавают вверху густые белые облака и закрывают солнце. Солнце здесь не как в Песчанке: не греет и не сушит, так себе солнышко. Вообще-то Федя ничего бы не имел против здешнего солнца, даже и хорошо, что оно не печет, а словно гтадит по лицу, но пятерку-то надо же высушить! В Песчанке в два счета бы, как на сковородке, поджарилась бы эта пятерка, только бы успевай переворачивай ее, а здесь…

Федя Карасик потрогал пальцами бумажку: нет, еще не высохла. Придется еще сидеть… Хорошо было Одиссею, у него никаких денег не было, и сушить их не надо. И билеты на поезд в то время не продавали. Да и поездов-то не было. Вот если бы и сейчас так… Нет, тогда еще хуже досталось бы Карасику. Как бы он добирался до Выезда? Пешком?… Целых сто километров? В общем-то сто километров можно пройти. Километров по двадцать в день делать — за пять дней дойти можно. А ночью спать, отдыхать…

Вот только, в какую сторону идти? Федя оглянулся: сзади него, поднимаясь вверх по склону, громоздились высокие пятиэтажные дома, по берегу выстроились огромные амбары из красного кирпича, наверное, склады. Через реку величаво перекинулся огромный мост. На той стороне, куда перешагнул мост, тоже высокие дома, по берегу — подъемные краны, а по всей Волге — пристани, пароходы, пароходики… Нет, тут не определишь, в какую сторону идти. В городе нет горизонта; если с городом не знаком, ориентироваться в нем можно только на сто-двести метров. Вдруг Карасик почувствовал себя среди этих домов, причалов, среди звона, гудков, шума — словно в пустыне…

Спрятав в карман пиджака подсушенную пятерку, оглядываясь, Карасик вышел на набережную, потом еще на какую-то улицу, по которой, сверкая молниями на стыках электропроводов, бежали красные трамваи. А сколько магазинов на этой улице! В Песчанке всего-то четыре-пять магазинов, и то в центре слободки, а здесь!.. Идет Федя среди потока людей — и все витрины, витрины, витрины. Открываются и закрываются двери, входят и выходят люди.

Федя постоянно натыкается на людей, не привык он к такому многолюдью, а потом и смотреть надо по сторонам: столько всюду интересного, неожиданного! Вон реклама кино во всю стену многоэтажного дома — и не захочешь, да обратишь на нее внимание. Чапаев мчится на тачанке, а рядом с ним его адъютант Петька, приникла к пулемету пулеметчица Анка. Карасик уже не один раз видел картину про Чапаева, но он бы и сейчас посмотрел этот фильм… Только сейчас не до фильмов, надо добираться на железнодорожный вокзал.

Федя помнил, куда ему надо идти, уж очень подробно и не один раз объясняла ему мама про трамвай, про мост через Оку. Лучше уж пешком пойти через мост. А то вдруг денег на поезд не хватит! Ну и что ж, что он вон какой длинный, этот мост? Федя привык ходить на большие расстояния. В степи по десять и больше километров проходил, когда за арбузами на бахчу посылали. Да еще и с арбузами! Мешок наперевес через плечо: три арбуза спереди, четыре сзади… А сейчас Карасик без груза, портфель — это не груз, это — чепуха.

Приняв такое решение, Федя уже было направился к мосту, но внутри у него вдруг засосало. Федя сразу сообразил, в чем дело. И ведь надо же: засосало под ложечкой именно тогда, когда Федя проходил мимо хлебного магазина. Из дверей «Булочной» пахнуло на Карасика таким ароматом свежего, только что испеченного хлеба, что ему показалось на какой-то миг, будто он у себя дома и зашел на кухню к маме, когда она вынимает из печи в плошках поджаристые, горячие хлебы. Этот момент, когда мама ставит на стол караваи, побрызгав на них сверху водой, чтобы отмякла верхняя корочка, для Карасика каждый раз, как маленький праздник. Он обязательно в такое время вертится около широко открытого зева русской печки до тех пор, пока мама не вытрясет из черных высоких плошек все хлебы и не закроет печь заслонкой.

Потрогав в кармашке сморщенную пятерку, Федя неуверенно вздохнул. Неуверенно потому, что, во-первых, он помнил: пятерка предназначена на железнодорожный билет, а во-вторых, потому, что не был уверен — примут ли ее в кассе магазина.

Карасик минут десять топтался в нерешительности у прилавка, ему даже показалось, что продавец — пожилой лысоватый дяденька — подозрительно начал поглядывать на него, чего, дескать, он отирается тут без толку? И может, Карасик так бы и не решился подойти к кассе, если бы, размышляя о трудном своем положении с пятеркой, не пришел к единственно верному, на его взгляд, выводу.

А рассуждал Федя так: железнодорожный билет за помятую и выцветшую пятерку, у которой к тому же один уголок обрывается, не дадут. Так и так Федя ничего не теряет, купив булку А потом: он же ничем не рискует, если деньги негодные, у него и здесь их не примут. А если примут, значит, разменяют другими, уже настоящими деньгами.

Федя, конечно, не подозревал, что к таким логически обоснованным выводам привел его не столько здравый смысл, разум, сколько все тот же желудок, который настойчиво скулил: «Купи булку, ну чего ты трусишь, была не была, где наша не пропадала».

И Карасик попробовал.

Протянув в окошечко кассы свою жалкую бумажку, Федя бодро проговорил:

— Булку за десять.

Тетенька, сидящая за стеклом, развернула пятерку, посмотрела на нее, не спеша положила в ящик кассы. Может, поэтому Карасик неожиданно для себя нахально добавил:

— И вот ту, с маком, за двадцать.

Тетенька внимательно посмотрела на Карасика, потом снова на пятерку и… положила ее на столик.

— Трук-трак-трут-кра-кра, — сказал кассовый аппарат, и Карасик увидел перед собой чек. Он схватил его и побежал к прилавку.

— Мальчик, вернись! — вдруг услышал он за спиной.

Спина у Карасика сразу похолодела: все пропало, сейчас ему вернут пятерку и отберут чек. Он медленно поплелся обратно к кассе и, опустив голову, встал у окошечка.

— Сдачу кто за тебя будет получать? — сурово спросила тетенька из-за стекла.

Карасик, глупо улыбаясь, посмотрел на кассиршу. И правда, он же сдачу-то не взял… Получив булки, он, не помня себя от радости, выскочил на улицу. Одну булку — в портфель, другую — на немедленную расправу!..

Карасик шагал по улице, а потом по мосту, ел белую, мягкую с хрустящей корочкой булку и радовался.

Тучи разбежались, солнце поднялось над городом теплое, нежаркое. Карасик шагал по тротуару, размахивая портфелем, то и дело останавливался у перил и разшядывал сверху, что там делается — далеко внизу, на воде. «Вот бы с такой высоты прыгнуть», — подумал Карасик. Под мостом проходил пароход. И даже он, большой пассажирский пароход, казался Карасику сверху не ахти каким великаном, он скорее напоминал маленький пароходик-переправу, на котором Федя ехал через Волгу в Крутоярск… Нет, честно говоря, Федя с такой высоты прыгнуть не отважился бы.

Потом Карасик долго стоял на мосту в другом месте, почти посредине моста.

Внизу желтым песчаным островом лежала отмель. Маленькие голые человечки, словно муравьи, копошились на отмели. Карасик подумал, что неплохо бы сейчас поваляться на таком чистом желтом песке.

Время от времени Федя проходил мимо круглых спасательных кругов, висевших на специальных столбиках у перил.

Когда он, наконец-то, протопал через весь мост, солнце уже начало скатываться к западу.

Железнодорожный вокзал, оказалось, совсем рядом от Оки. Здесь царило какое-то свое, не похожее на уличное, оживление. На перроне, в скверике перед вокзалом, на площади то тут, то там, на скамеечках и около устроились люди с узлами, чемоданами. Одни сидели, другие бегали, третьи гуляли неспешно, лениво. Все собирались уехать поездом. Только одним еще надо было долго ждать, когда он позовет в свои вагоны, другие, те, что бегали, торопились не опоздать, потому что их поезд уже стоял у вокзала.

Карасик влился в вокзальную суматоху, не зная, где тут и что. Он добрых полчаса, а может, больше слонялся по огромным залам. Надо бы узнать, где касса, когда и откуда отходит поезд на Гороховец, а Федя все не мог выбрать человека, к которому бы подойти: все бегут, каждому до себя.

У дверей вокзала Карасик увидел военного. В начищенных сапогах, в портупее поверх гимнастерки, военный посматривал вокруг, курил, наверно, он единственный человек здесь, кто все решил и уже все знает, и ему незачем бегать.

Военный бросил в урну папиросу и, повернувшись, пошел, чеканя шаг, в дверь вокзала. Не решился Федя подойти к нему.

— Евдокия Ивановна, пошли в кассу, билеты продают, — услышал Карасик и, повернувшись на голос, увидел мужчину с бабкой. Мужчина вел под руку бабку.

«Пойду за ними к кассе», — решил Федя.

Касса находилась в соседнем зале. Когда окошечко освободилось и мужчина с бабкой отошли в сторону, Федя спросил:

— Тетенька, на Гороховец когда поезд отходит?

В окошечке показалась веселая физиономия лысого старичка:

— Это кто тут мяукнул?..

Федя покраснел от неловкости, что назвал старичка тетенькой. Он почему-то решил, что кассирами обязательно работают женщины. А увидеть, кто сидит, Карасик не успел.

— Мне в Гороховец надо, — смущенно сказал Федя.

— В Гороховец, говоришь?.. Через десять минут, третья платформа, билет — четыре рубля восемьдесят копеек.

Федя вытащил деньги из кармана. Четыре рубля у него были, а вот восемьдесят копеек… Где их возьмешь — восемьдесят?

— Ну что… не хватает? — спросил старичок. — Беги к мамке, пусть еще денег даст… Да быстрее, а то опоздаешь.

Федя отошел от кассы, вышел на перрон. Десять копеек не хватает. Если бы одну булку купил, хватило бы. Зачем надо было две покупать?.. А теперь вот что делать? Где взять эти десять копеек?.. Через десять минут поезд уйдет… Уже, наверное, не через десять, а через семь минут… «Беги к мамке». К маме бежать — тысячи километров!

Сев на скамейку в скверике, Федя загрустил. Он совсем растерялся. До сих пор его положение ни разу не было таким безнадежным. Из-за каких-то десяти копеек Карасику придется… Что придется теперь ему — Карасик даже не мог придумать. Не станет же он просить недостающий гривенник у встречных, у незнакомых людей! Он лучше погибнет.

Стихи из «Одиссеи» всплыли в сознании помимо Фединого желания и пропали — не до них сейчас Карасику, не до стихов.

Поднявшись со скамьи, он услышал зовущий гудок паровоза.

«Наверное, это тот, что отходит на Гороховец», — безо всякого интереса подумал Федя и направился от вокзала к мосту, через который он сегодня шел. Зачем? Федя и сам не знал. Он шел обратно к мосту, к пристани, а значит, ближе к маме. Потому что вперед идти не мог — не хватало десяти копеек. Ну а что он будет делать на, пристани?.. Федя и сам не знает.