Путешествия англичанина в поисках России

9. Права человека и политические проблемы

Самое ужасное, что в начале восьмидесятых советское политическое руководство было уверено в том, что США и Великобритания активно готовятся к ядерной войне с Советским Союзом. Перебежчик из КГБ Олег Гордиевский пишет, что глава КГБ Юрий Андропов начал разведывательную операцию под кодовым названием «РЯН», чтобы узнать, когда будет нанесен ожидаемый упреждающий удар. Если бы он получил подтверждение, что удар неизбежен, а он, видимо, был почти уверен в этом, то можно предполагать, что Советы атаковали бы Запад и «осуществили бы свое возмездие первыми». Вот как близка была ядерная война.

Результатом навязчивой идеи Андропова стал резкий подъем активности КГБ, набравшей силу, когда Андропов принял бразды правления после смерти Брежнева в ноябре 1982 года. Андропов требовал, чтобы агенты КГБ в Лондоне посылали в Москву тревожные сигналы, подтверждающие эту теорию, даже если они сами относились к ней скептически. КГБ поощрял «движение за мир» с его демонстрациями против развертывания в Великобритании ракет «Круз» и «Першинг» и, не имея на то особых оснований, приписывал себе заслуги при каждом «выражении прогрессивного мнения».

Агентам КГБ было приказано следить за окнами в зданиях Уайтхолла, чтобы выяснить, какие министры работают допоздна. Они учитывали даты и частоту визитов Маргарет Тэтчер к королеве. Они также должны были докладывать о любом повышении цен на кровь для переливания. Очевидно, они не знали, что английские доноры сдают кровь бесплатно.

Опасное заблуждение КГБ усугублялось риторикой президента США. Например, он просил американцев молиться за тех, кто живет во «мраке тоталитаризма», и называл советских руководителей «носителями зла в современном мире». В марте 1983 года Рейган объявил о своей знаменитой стратегической оборонной инициативе (СОИ), известной также как «звездные войны» и представлявшей собой план создания электронного щита, который прикрыл бы Северную Америку от советских ракет.

Подъем активности КГБ за границей как всегда сопровождался усилением репрессий в собственной стране. 3 марта 1983 года в Киеве была арестована и приговорена к семи годам тюрьмы поэтесса Ирина Ратушинская за то, что она писала «плохие» стихи и «искажала советскую историю». Затем посадили Валерия Сендерова за попытку создания профсоюза. В это время мне, к моему большому удивлению, впервые с 1971 года дали советскую визу. Правда, 18 апреля визу аннулировали. Она была выдана по ошибке.

В вопросе о правах человека единственной точкой соприкосновения Востока и Запада было СБСЕ и Хельсинкское соглашение. Неофициальные советские наблюдатели, следившие за его выполнением, находились в тюрьме, но сам процесс еще не умер, и в начале 1983 года его ход должны были рассматривать на конференции в Мадриде. 10 марта меня командировали туда с двумя коллегами из европейского парламента для участия в дебатах, вселявших слабую надежду на улучшение положения с правами человека в Восточной Европе путем дипломатических переговоров.

СБСЕ охватывало широкий круг вопросов: от военных учений до обмена студентами — но собака была зарыта в том, что оно содержало определенные обещания по правам человека, подписанные Брежневым. Поскольку того уже не было в живых, то все эти проблемы достались его преемнику Андропову, которого по иронии судьбы представлял на Мадридской конференции его сын Игорь Андропов по прозвищу «князь Игорь». Основным оратором с советской стороны, которого я по встречам в Мадриде запомнил лучше других, был Сергей Кондрашов, полковник КГБ и специалист по правам человека, поскольку его обязанностью было их подавлять.

Из разговоров с Кондрашовым и его товарищами нам было интересно узнать об Орлове, Сахарове и Щаранском. Он же хотел говорить с нами о притеснении американских индейцев, о Северной Ирландии и о пытках в Турции. Помню, как он разозлился, когда я поднял вопрос о Щаранском, упомянув о страданиях жены этого известного отказника, Авиталь, которую я недавно провожал на встречу с Маргарет Тэтчер. Кондрашов зацепился за факт, что этой паре, которую незадолго до отъезда Авиталь в Израиль поженил по иудейскому религиозному обряду московский раввин, не разрешили провести официальное бракосочетание по-советски. «Щаранский должен научиться себя вести! — воскликнул он. — Он должен подчиняться тюремному распорядку и работать, когда ему велено. И просить о помиловании. Тогда его, может быть, и выпустят. Что касается этой женщины, этой вашей подруги — она ему не жена. И не имеет права носить его имя. Он жил с ней в Москве всего несколько недель, с ней и с несколькими другими женщинами. Потом она бросила его и уехала за границу. У всего этого дела нет никаких законных оснований».

Я напомнил советской делегации, что в подобных случаях их страна не всегда столь же рьяно защищала закон и что Ленин, например, никогда не был официально женат на своей «жене» Надежде Крупской. Эти слова спровоцировали мою нидерландскую коллегу из социалистов Иен ван ден Хойвель на выступление в мою поддержку. «Брак — понятие буржуазное, — сказала она озадаченным гебистам. — Они любят друг друга, и важно именно это, а не официальная церемония». Я был рад, что притеснитель из КГБ попался в собственную ловушку на глазах у представителя родственной партии. А вернувшись в Лондон, за месяц до предполагаемого вылета в Москву, я с удовольствием рассказал в печати[55] про этого защитника беззащитных.

Затем Европарламент попросил меня подготовить доклад о правах человека в России. Отказ в визе добавил мне энтузиазма при выполнении этой задачи. Я считал, что Западу важно продолжать словесную войну против идеологии Востока. В конце концов эта война была начата коммунистами еще в двадцатые годы и даже раньше, когда они решили, что Маркс и Ленин нашли ключ к всеобщему счастью. Чтобы выиграть вторую «холодную войну», нам предстояло найти «религию», которая преодолела бы все, что Кремль так рьяно пытался нам навязать. Основой западной идеологии, полагал я, являются права человека.

В деле защиты прав человека, или «прав людей», Британия — новичок, хотя в 17-м веке они стали у нас предметом серьезнейшей полемики, а «Билль о правах» британский парламент принял в 1689 году. Но в следующем веке Британия осталась в стороне от мощных движений в Европе и Америке. Именно Великая французская революция сделала права человека проблемой мирового значения. А Америка провозгласила идею человеческого «права» на жизнь, свободу и поиск счастья.

После второй мировой войны, когда готовились международные соглашения о правах человека, Великобритания присоединилась к странам ООН и Совету Европы. Права человека, согласно ООН, подразделяются на гражданские, политические, экономические, культурные и социальные. Великобритания подписала эти соглашения ООН. Советский Союз тоже. Потом появился Хельсинский акт 1975 года и осознание того, что права человека могут быть мощным оружием Запада в борьбе с советской угрозой. СССР одержал много моральных побед, утверждая, что открыл путь к уничтожению эксплуатации одного человека другим, к освобождению рабочих и жертв империализма от их цепей. И в свое время многие ему поверили. А Запад все медлил с ответным ударом.

Советский Союз заявил, что покончил с безработицей. Каждый мужчина и каждая женщина имели «право на труд». Под правами человека подразумевался этот принцип социализма. Однако СССР подписал Всеобщую декларацию прав человека, принятую ООН, тем самым одобрив запрет на применение пыток и жестоких, унижающих человеческое достоинство наказаний (статья 5), а также запрет на произвольные аресты (статья 9) и даже на произвольное вмешательство в личную жизнь и переписку граждан (статья 12). Принял СССР и статью 13, гласящую: «Каждый имеет право покидать любую страну, включая свою собственную, и возвращаться в свою страну».

В семидесятые на Западе вдруг поняли, что советские власти все время бесцеремонно нарушали эту декларацию. Их отношение к диссидентам было не чем иным, как притеснением. Их постоянный контроль за перепиской и телефонными разговорами стал притчей во языцех. А когда дело доходило до «права» гражданина уехать из страны, ему отказывали без какого-либо намека на объяснение, тем самым вызывая негодование всего западного мира и особенно Соединенных Штатов.

А что можно сказать о нарушении советским руководством статьи 19, гарантирующей право на свободу убеждений и свободное их выражение, включающее свободу получать и распространять информацию любыми средствами? Трудно представить, какими мотивами руководствовался далекий от либерализма сталинский режим, подписывая этот документ. Тем не менее Советы его подписали. И значит, либо они должны были его придерживаться, либо их следовало призвать к ответу за невыполнение международных обязательств. Таким образом, мы чувствовали, что имеем все основания заклеймить позором советское руководство за нарушения прав человека и выиграть идеологическую войну.

Этот подход таил определенные трудности. Нашим слабым местом была непоследовательность. Мы весьма активно обличали китайцев, русских и поляков, но были заодно с другими палаческими режимами, например Турцией и Ираном. К тому же мы поддерживали тесные торговые связи с южноафриканскими расистами. Могли ли мы после этого нападать на советские порядки и при этом избежать обвинения в лицемерии? Почему мы не осудили тех, на ком лежала вина за исчезновение 10 000 человек в Аргентине? Итак, мы должны были проявлять терпимость к тем или иным головорезам, пока они дружелюбно настроены или полезны НАТО.

Жестокость иранской секретной полиции САВАК к собственному населению превышала все совершенное КГБ. Мой коллега, вернувшись из Сальвадора, рассказывал, что на улицах лежат тела убитых правительственными ударными отрядами. Нам говорили, что индонезийская армия уничтожила 200 000 человек в Восточном Тиморе и других местах. В России же КГБ подавлял только человеческий дух. Политических заключенных морили голодом и холодом, подрывая их здоровье, но не пытали до смерти как в средневековье. Советские диссиденты, испытавшие на себе худшее из того, что мог придумать КГБ, признавали, что физические пытки применялись крайне редко.

Идеологические противники обвиняли нас в «элитарности», выражавшейся в смещении акцента с экономических свобод на гражданские и политические. Что толку иметь право произносить речи в Гайд-парке или публиковать свои мысли в газетах, говорили они, если результатом возникающего при этом хаоса будет отсутствие еды, жилья, медицинского обслуживания и бесплатного образования? Подразумевалось, что строгая или даже репрессивная власть однопартийного социалистического государства, если она в состоянии удовлетворять главные жизненные потребности человека более эффективно, — предпочтительнее прав человека или демократии в западном смысле.

В разных статьях[56] я пытался ответить на эти вопросы. Конечно, мы были правы, уделяя больше внимания нарушениям, совершаемым сверхдержавой, чем жестокостям в маленькой и слабой стране. Советский Союз был великой империей с ракетами и ядерными боеголовками, установленными всего лишь в 600 милях от Лондона. В отличие от Парагвая или, например, Заира, СССР обладал мощью, способной нас всех уничтожить, «похоронить». И он все время выставлял напоказ свою политическую систему — коммунизм — как альтернативу завоеванным нами свободам. Советский Союз сопровождал эту демонстрацию постоянными угрозами и проявлениями агрессии. Такого противника нам следовало воспринимать с максимальной серьезностью.

У проблемы была и моральная сторона. Советские диссиденты являлись необычной оппозиционной группой. Их оружием были перо и печатная машинка, тогда как оппозиция в Гватемале использовала автоматы. Жестокие меры гватемальской полиции наверно можно было оправдать интересами национальной безопасности в условиях гражданской войны. Советская же милиция применяла грубую силу всего лишь против интеллекта. Поэтому освещая политику всех государств, имеющих дурную привычку выдергивать ногти у своих подданных, мы должны были обязательно и в высшей степени внимательно направлять наши объективы на ужасы, творившиеся у нашего порога, в сильнейшей и крупнейшей стране Европы, той, что подавляла ненасильственное инакомыслие на территории, расположенной всего лишь в нескольких днях пешего пути от наших границ.

В докладе, сделанном в Страсбурге 17 мая 1983 года, я перечислил основные сферы, в которых Советский Союз нарушал права человека. Политические диссиденты были не единственными жертвами. Под огнем оказались также религиозные и национальные меньшинства. Советские граждане еврейского и немецкого происхождения, например, подозревались в предполагаемой «двойной лояльности». Членов протестантских сект, особенно баптистов и пятидесятников, притесняли за нарушение существующих законов о религиозных верованиях. Гомосексуалистов сажали в тюрьмы просто потому, что они не такие как все.

Я объяснил разницу между двумя статьями российского Уголовного кодекса, по которым «антисоветская пропаганда» квалифицировалась как преступление. В статье 70 говорилось, что за публикацию материала с целью свержения или подрыва советского строя полагается наказание сроком 7 лет в случае если преступление совершается впервые, и 10 лет — при повторном нарушении. По статье 190 полагалось 3 года за публикацию заведомо клеветнических материалов, которые наносят вред советскому строю, будь то умышленно или нет.

Теоретически суд должен был установить преступное намерение со стороны обвиняемого. Его или ее необходимо было представить либо преднамеренным клеветником, либо лицом, умышленно осуществлявшим антисоветскую деятельность. На практике же людям выносили приговоры за издание любых критических материалов о советской действительности или о советских руководителях независимо от того, были эти материалы правдивыми или ложными, предназначались ли они для борьбы с системой или для ее усовершенствования. С 1917 года ни один россиянин, которому было предъявлено политическое обвинение, не был оправдан судом.

Социалисты из континентальной Европы, кроме воздержавшихся представителей Греции, выступая в прениях одобрили мой доклад, так что, когда дошло до голосования, разногласий почти не было. Европарламент принял доклад 134 голосами против восьми. Против проголосовали только шесть коммунистов и, как обычно, двое британских лейбористов — Ричард Балф и Альф Лоумас, тот самый, который к возмущению остальных членов нашего комитета в Европарламенте, одобрил высылку Сахарова 21 января 1980 года.

На мой взгляд, поведение советских властей достигло того предела, когда их представители уже не заслуживали нормального проявления цивилизованной вежливости в свой адрес. Каждая крошечная уступка имела свою политическую цель. 14 декабря 1981 года Айзе Алексеевой было дано разрешение покинуть СССР и выйти замуж в США за сына Елены Боннэр, Алексея Семенова. Было ли это признаком либерализации? Ничего подобного — это было сделано, дабы не ухудшать и без того плохие отношения Академии наук с американскими учеными. Советский Союз нуждался в научных контактах с Западом. Поэтому можно было уступить. 4 июля 1982 года семье шахматного гроссмейстера Виктора Корчного — жене Белле с сыном Игорем — позволили переехать к нему на Запад. Это было весьма необычно, так как Корчной являлся невозвращенцем. Что это? Проявление новой добросердечности? Нет, это была уступка ФИДЕ и другим международным шахматным организациям, которые грозились отстранить советских шахматистов от участия в будущих чемпионатах.

Член британского парламента Джордж Уолден писал: «Для хронически подозрительных русских отпустить чью-то жену на Запад все равно, что за просто так пожертвовать ракетой СС 20»[57]. Трудно было увидеть в кремлевских лидерах не бездушных старцев, а кого-то другого. Каждое хорошее дело, даже акт человечности, имело соответствующую цену, соотносимую с военной мощью или репутацией советского государства.

31 августа 1983 года Кремль в очередной раз проявил жестокость. Южнокорейский авиалайнер с 269 пассажирами на борту сбился с курса на пути из Анкориджа (США, штат Аляска) в Сеул. На полпути, в северной части Тихого океана, он отклонился от маршрута на запад вместо того, чтобы лететь в нейтральной зоне по направлению к Токио. Вскоре самолет оказался над советской территорией, у южного берега Камчатки, и сначала летел над Охотским морем, а затем над островом Сахалин, лежащим чуть севернее Японии.

Советские радиоперехватчики следили за ним два часа. Затем в воздух поднялись истребители и сбили авиалайнер, в полной уверенности, что имели на это право, поскольку самолет находился над их территорией в запретной зоне. Советские власти заявили, что он мог иметь на борту бомбы или вести разведку. (На самом же деле так толком и не выяснилось, что делал этот самолет в одной из наиболее напряженных военных зон мира. Подозрительным было и присутствие на борту Ларри Макдоналда, конгрессмена США и члена ультраправого Общества Джона Берча.) Единственным объяснением столь суровой реакции могла быть вера советского командования в реальность операции «РЯН», в вероятность американского предупредительного удара. Как выразилась «Дейли телеграф»[58], это было «массовое убийство», а «Таймс»[59] писала о «бездушном режиме, который сначала стреляет, а потом задает вопросы». Что должен был делать Запад перед лицом такого варварства? Справедливо отмечалось, что никакие военно-воздушные силы Запада никогда бы не сбили самолет «Аэрофлота» с пассажирами на борту, даже если бы он действительно вел разведку.

Западные лидеры поклялись отомстить. Несколько стран закрыли свое воздушное пространство для «Аэрофлота», но вскоре выяснилось, что эта мера нанесла Западу такой же урон, как и Кремлю. Бизнесмены, собиравшиеся в Москву для обсуждения контрактов, изменяя маршруты своих полетов вынуждены были переплачивать. Если кому-то эти неудобства и принесли пользу, то только «Аэрофлоту». Западные бизнесмены все еще считали выгодным торговать с Москвой. Санкции против «Аэрофлота» оказались бесполезными и были сняты.

Тогда западные правительства переключили внимание на передачу технологий. Ведь они были самым мощным оружием Запада. Пока Советский Союз вел себя враждебно, можно было лишить его плодов западных исследований, что поставило бы советскую экономику в трудное положение, и тогда советские вооруженные силы не могли бы идти в ногу с западным военным союзом.

В теории это было возможно. Всю торговлю высокими технологиями контролировал КОКОМ (Комитет по координации экспорта стратегических товаров), публиковавший список стратегических товаров — от атомного оружия до запчастей к компьютерам, — запрещенных для продажи в коммунистические страны. Контроль осуществлялся из скромного здания в Париже, расположенного в пристройке к посольству США. Там следили за экспортерами, а при необходимости наказывали фирмы из стран-членов КОКОМа (т. е. членов НАТО и Японии), если их уличали в продаже технологий противнику.

Но КОКОМ не всегда работал как следует. Многим фирмам, в основном европейским, не нравилось, что их деловые контакты находились под американским контролем. Особенно с тех пор, как из США в СССР пошли поставки зерна. Не все фирмы были согласны выполнять требования КОКОМа из солидарности с НАТО.

Многие, несмотря на запрет, торговали с Советским Союзом, используя поддельные накладные или с помощью фирм из нейтральных стран, играющих роль перевалочных пунктов. Даже если фирму изобличали в нарушении правил, обвинение предъявлялось редко.

Таким образом советской промышленности удалось приобрести технологии для газопроводов из Западной Европы и построить на Каме завод по выпуску военных грузовиков — опять же на базе западного оборудования и технологии. Я считал, что следовало бы приложить больше усилий для обуздания опасной торговли между Востоком и Западом, которая дала Советскому Союзу еще и сухие доки для кораблей класса «Киев» Тихоокеанского и Северного флотов, и погрузочно-разгрузочную технологию для боевого десантного корабля «Иван Рогов»[60]. Однако для наказания Москвы за ее агрессивность сделано было мало. Запад был вынужден признать, что у него нет рычагов воздействия. Союз западных держав оказался недостаточно крепким. Какие бы экономические санкции ни вводились, всегда находились группы — например, японские производители электроники или французские фермеры, — которые отказывались их выполнять.

Признаки агрессии ощущались и в интенсивности советской пропаганды. КГБ усиливал кампанию «активных мер», направленных на дискредитацию США и Великобритании в глазах левых сил и стран третьего мира. В течение всего 1982 года лились потоки «разоблачений» — документов, появлявшихся из неизвестных источников и показывавших агрессивность американской внешней политики. Эти фальшивки рассылались влиятельным людям, политикам и журналистам, обычно без пояснительного текста и всегда без обратного адреса. Иногда отправитель извинялся за свою анонимность, оправдываясь тем, что опасается за свою карьеру и жизнь. Под этими документами, часто отмеченными грифом особой секретности, стояли якобы подлинные подписи известных американских политиков, что должно было повысить ценность ложных известий и обеспечить огласку с высокого уровня.

Например, в январе 1982 года в Афинах всплыло «письмо Кларка Стерну». Оно якобы было адресовано заместителем госсекретаря Соединенных Штатов Уильямом Кларком послу США в Афинах — Стерну. В нем говорилось, будто Америка готова поддержать военный переворот в Греции, чтобы обеспечить себе безопасность и закрепить там свою стратегическую позицию. Хотя письмо так и не было опубликовано, оно было рассчитано на то, чтобы ухудшить отношения США с греческим правительством.

В «письме Хейга Лансу», отправленном от имени тогдашнего верховного командующего объединенными силами генеральному секретарю НАТО, предполагалось, что НАТО, возможно, будет вынуждена «применить ядерное оружие первой», и в этом случае будут задействованы американские силы в Европе. Письмо было рассчитано на то, чтобы встревожить европейское общественное мнение во время спора о развертывании ракет «Круз» и «Першинг». Являясь очевидной фальшивкой, оно все-таки было опубликовано в апреле 1982 года в люксембургской «Цайтунг» и бельгийской «Нивё».

В том же месяце датский министр юстиции Оле Эсперсен объявил, что советские агенты пытались использовать датского журналиста Арне Педерсена, чтобы манипулировать общественным мнением в связи с идеей северной безъядерной зоны. Советское посольство организовало ему поездку в СССР, снабжало его алкогольными напитками, а также оплачивало публикации с просоветской политической рекламой, включая памфлет с нападками на Маргарет Тэтчер.

В 1983 году, когда была развернута операция «РЯН», многих советских загранслужащих выслали из Западной Европы в связи с усилением шпионажа. В 1981 году из десяти стран Евросоюза было выслано всего четыре человека, в 1982 году — шестеро, а в 1983 году их число возросло до шестидесяти восьми; сорок семь человек выслали из Франции, пятерых — из Германии, пятерых — из Великобритании, четверых — из Италии, троих — из Ирландии, двоих — из Бельгии и по одному из Дании и Нидерландов. Это были в основном дипломаты, но встречались и журналисты, представители «Аэрофлота» и «Морфлота», один сотрудник Международного совета по торговле пшеницей и жена дипломата.

Бывший министр внутренних дел Франции Мишель Понятовский сказал: «Во Франции КГБ манипулирует сознанием около 10 000 людей, знают они об этом или нет. Треть советских дипломатов — сотрудники КГБ. Остальные агенты работают в «Аэрофлоте» или «Интуристе». То есть примерно 200 агентов и 400 от них зависящих, каждый из которых влияет еще на 15–20 человек…»[61]

В том же году я написал в документе Европейского парламента, что Советский Союз, конечно, имеет право выражать свою точку зрения, прямо или через западные средства массовой информации, даже если эта точка зрения искажает действительность. Он имеет право, если ему заблагорассудится, заявлять, что «Круз» и «Першинг» — оружие зла, а СС-20 — оружие добра. Он может обвинять Великобританию и Соединенные Штаты в империализме и в то же время превозносить до небес присутствие своих войск в Афганистане и Польше как проявление добрых чувств по отношению к друзьям.

Советы могли распространять свои издания по низким ценам, чтобы сделать их более доступными. В одной только Великобритании продавалось двадцать два таких издания. Жаль, что они представляли Западу лишь одну точку зрения, к тому же в самом СССР никому — ни русским, ни иностранцам — не позволялось подвергать ее сомнению, даже если она была нацелена на дестабилизацию обстановки. По британским законам и Советы имели такое же право на свободу слова и волеизъявления, как и все остальные. Они могли дружить с западными политиками и склонять на службу в интересах СССР. Так дело и шло, зачастую успешно, и не считалось противозаконным, хотя любой советский гражданин, если бы он стал служить иностранным интересам таким же образом, подлежал бы немедленному аресту.

Но КГБ не имел права использовать обман и финансировать такие просоветские организации, как Всемирный Совет Мира, притворявшийся независимым. КГБ не имел права использовать подлог, чтобы устраивать антинатовские публикации в прессе, или поощрять терроризм в Ирландии и Израиле, или обеспечивать болгарскую секретную службу специальным оружием для совершения убийств на лондонских или парижских улицах.

В частности, я имел в виду убийство в 1978 году в Лондоне Георгия Маркова, мужа моей подруги Анабель Дильке. У себя на родине, в Болгарии, Марков был известным писателем и хорошо знал руководителя страны Тсдора Живкова. Потом Марков бежал на Запад и на радиостанциях «Свободная Европа» и Би-би-си подверг болгарское правительство беспощадной критике. Несколько раз его предупреждали, что его жизнь в опасности. Однажды вечером он вернулся домой и сказал, что на мосту Ватерлоо незнакомый мужчина ударил его чем-то острым в ногу. Вскоре у него резко поднялась температура, и через несколько дней он умер.

Вскрытие показало, что на ноге под кожей находился металлический шарик диаметром 1,52 мм, изготовленный из сложного сплава платины с иридием, который используют в авиационной промышленности. В нем было четыре микроскопических отверстия, которые могли быть сделаны только с помощью очень высокой температуры и сверхточного оборудования. Шарик использовали, чтобы ввести в кровь Маркова яд высокой концентрации, возможно, рицин.

То, что убийство совершили болгарские спецслужбы, к 1985 году еще не было доказано, но многие считали, что это именно так. Уж очень изощренным было орудие преступления. Его не мог изготовить простой головорез или маленькая политическая группа, или даже небольшая страна. Такое могла произвести только страна с высокоразвитой научной базой. Я писал, что убийство, должно быть, совершили болгарские агенты, применив оружие, предоставленное КГБ.

Когда в Страсбурге шло голосование по моему докладу, члены лейбористской партии, как обычно, не захотели принимать во внимание эти соображения. Они говорили, что будут «защищать разрядку», даже если для этого принять точку зрения Советского Союза, и атаковать сторонников «холодной войны» вроде меня, которые вечно «ищут красных под кроватью». Алан Роджерс отозвался о докладе как о «бессмысленном» и «бесполезном», предложив нам «заняться своими собственными делами — обсуждением цен на продукцию фермеров». Затем, быстро переключившись с классовой борьбы на гомофобию, Роджерс осудил сотрудников британских спецслужб за то, что они учились в государственных школах и «являются не совсем обычными или, может быть, слегка ненормальными».

Другой лейборист, Ричард Балф, напомнил, что «все наши главные предатели — выходцы из верхушки среднего класса». Он заявил, что доклад написан не сторонником, а «детенышем холодной войны», живущим в мире фантазий. Представительница итальянских коммунистов, Вера Скварчиалупи, назвала доклад «аляповатым бульварным романом, который никогда не станет бестселлером».

Тем не менее, доклад был одобрен 136 голосами против 62, а семью годами позже, несмотря на осуждающие замечания моих левых коллег, была доказана верность моей теории об убийстве Маркова. В интервью радиостанции «Свобода» в этом признался бывший генерал-майор КГБ Олег Калугин[62], рассказавший, как в 1978 году, будучи начальником «управления К», чей «5-й отдел» отвечал за все действия против советских эмигрантов и невозвращенцев, он получил от заместителя председателя КГБ, Владимира Крючкова, приказ обеспечить болгарских товарищей подходящим вооружением. Он отдал необходимые распоряжения, и убийство было совершено болгарскими агентами, пользовавшимися оружием и ядами КГБ.

Казалось, Советский Союз никогда еще не был столь могуч и полон решительности искоренить инакомыслие у себя дома или за границей. Его армия удерживала равновесие в Центральной Европе. Оборудованная электронными системами стена между Восточной и Западной Германией, казалось, была выстроена на века. Андрей Сахаров все еще находился в ссылке. Орлов, Щаранский и другие были за решеткой, а остальных вытолкнули за границу. Польское движение «Солидарность» было еще под запретом и преследовалось. Сильным оставалось и советское влияние в западноевропейских социалистических партиях.

Советские вооруженные силы подчинили своему влиянию Анголу и Эфиопию. Они установили контроль над Афганистаном и, по мнению многих западных аналитиков, были готовы вскоре хлынуть на юг, к Персидскому заливу и Индийскому океану, тем самым выбивая Запад из «большой игры» раз и навсегда.