Распутин наш. 1917

Глава 14 Бывших разведчиков не бывает

Страшные слова Распутина о мощи и глубине заговора, паутина которого оплела все ростки общества в России и за границей, ранили адмирала, будто гвозди, вбиваемые в голову. Он физически ощущал, как безжалостные факты разрывают плоть, превращают мысли в крутой кипяток, заливающий горючей смесью уши и глаза… Красная пелена опустилась, заслоняя пейзаж за окном. Непенин растворился в этом розовом, вязком тумане. Он взмахнул руками, и устойчивое марево вокруг стало послушно расползаться, как ветхое полотно, а за ним открылся его родной город Петербург. Во время войны адмирал так и не научился называть столицу Петроградом. Невообразимо яркий и контрастный в закатных лучах солнца, просвечивающего сквозь гюйсы и парадную расцветку боевых кораблей на рейде Невы, город лежал перед адмиралом, как на ладони. Солнечные брызги стелились по ледяному покрову, взбирались на снежные крыши и упирались в массивную темно-синюю грозовую тучу, блестящую, будто полированную, неподвижно висевшую над городом Петра и флотом России. Внутри серой мглы происходило движение, её края то раздувались, то обмякали, как если бы в мешке из твердой тягучей материи барахталось невиданное, громадное существо. Вдруг самый низ, обращенный к городу, разорвался, разошёлся рваными краями в разные стороны, и с неба полился ослепительный ярко-красный свет, плотный настолько, что казалось, его можно потрогать руками. Багровый столб уперся в брусчатку на Дворцовой площади, расплавил снег, мостовую, и в образовавшуюся дыру хлынула талая вода. Пурпурный протуберанец ширился, от него по земле потекли в разные стороны извилистые ручейки магмы, от которых поднимались вверх и упирались в небо багровые гейзеры. Городские улицы исчезали за полупрозрачными сполохами, как за ширмами. Неву и стоящие на ней боевые корабли, не снятые с якоря, заволокло стеной тумана… На глазах адмирала красным ливнем смывало всю его жизнь, всё ценное и значимое, а он, оцепенев, ничегошеньки не мог сделать. Глубокая зловещая расщелина разделяла Непенина и столицу империи. Адриан Иванович стоял у края обрыва, а возле ног курился белёсый пар, поднимающийся из чрева земли.

— Говорят, что познать глубину бездны можно лишь прыгнув в нее… — гулко раздался позади адмирала зычный командирский голос, — но я бы не советовал. Внутри нас тоже таится бездна, космос и хаос.

Непенин обернулся. На узком гребне стоял офицер в совершенно незнакомой военной форме. Чёрный, как смоль, кожаный плащ, опоясанный ремнём, венчали малиновые петлицы с лавровой ветвью и золотые генеральские погоны. На фуражке с чёрным околышем и малиновым верхом горела пятиконечная рубиновая звезда, светящаяся изнутри. Непенин пытался, но не мог рассмотреть лицо генерала. Мешал взгляд незнакомца из под козырька фуражки, слепящий, словно солнечный зайчик. Он беспощадно бил по глазам, заставляя щуриться и отворачиваться.

— Вас так огорчил рассказ Григория? — участливо спросил генерал. — Полноте, Адриан Иванович. Ничего нового он не мог вам рассказать… Так, несущественные детали. Вы всё прекрасно знали и раньше. И про взяточничество, и про шкурное кумовство, и про казнокрадство, и жуткую некомпетентность, за которую на фронте платили кровью… Мне ли рассказывать про высокородное чванство, бесившее вас при посещении штабов и великосветских раутов?

— Вы не понимаете! — сокрушённо махнул рукой Непенин, неожиданно присел на удивительно тёплый камень, устало опустив ноги с отвесной скалы. — Эти люди — опора трона! Благороднейшие, древнейшие фамилии! И они в заговоре с гешефтмахерами! Это же конец самодержавию, конец династии, а значит — конец России!

— Да вы, Адриан Иванович, мастер обобщать! — генерал присел рядом с адмиралом, болтая над пропастью ногами, словно сидя на качелях. — Это что же, у вас Россия началась 300 лет назад? А раньше? До Романовых? Неужто не было её-матушки? А куда же тогда деть Юрия Долгорукого и равноапостольного князя Владимира, Александра Невского и Дмитрия Донского? Куда прикажете отправить Минина и Пожарского? Кстати, о последних. Ну-ка, вспомните обстоятельства их подвига! Ведь смута в России началась сразу после громогласных побед русского оружия! Были присоединены Казанское и Астраханское ханства, русские утвердились на Северном Кавказе, открыли пути в Сибирь. На службу к царю перешли донские, терские, волжские, яицкие, днепровские казаки. Государева армия разгромила Ливонский орден, Москве покорилась значительная часть Лифляндии. Русские корабли вышли на просторы Балтики. Русские полки громили литовцев и шведов, а московская дипломатия перессорила их между собой. Огромная татарско-турецкая армия полегла в битве при Молодях. Казалось, Россия вознеслась на вершину славы, не так ли?

Генерал подхватил щебенку и небрежно швырнул её в молочную взвесь. Раздался мокрый шлепок. Камень подскочил, будто упал на что-то твердое, и лишь потом нехотя погрузился в туман.

— Все эти успехи крайне встревожили Европу, и в России один за другим стали возникать боярские заговоры, — продолжил он. — Их нити явственно тянулись за границу, в вечный город к Папскому престолу. За Ватиканом тогда тоже стояли крупнейшие банковские дома Европы: Фуггеры, Медичи, Саккетти, Барберини. На Тридентском соборе латинское духовенство разработало и приняло программу Контрреформации — наступления на иноверцев, спустив с цепи орден иезуитов — первую в мире профессиональную международную спецслужбу. Именно этим «рыцарям плаща и кинжала» сначала удалось убить сына Ивана Грозного, а потом и его самого… Что вскинули брови? Вы тоже учили историю по картине Репина? Это как раз тот случай, когда гениальность художника затмила исторические факты. Ну да Бог с ним. В данном случае важен результат. После филигранной операции, проведенной западными спецслужбами в симбиозе с банкирами, на Руси был совершен дворцовый переворот. Никто и оглянуться не успел, как в столице государства на трон уселся ставленник Запада. Практически все знатные бояре клялись ему в преданности, войска присягали полками, мещане — городами. Грабежи и погромы прокатились по всей Руси, как пожар по сухой траве. Поля не засевали. Трупы с дорог, площадей не убирали, и их доедали одичавшие собаки. Зато Европа рукоплескала! Когда отряды самозванца вступили на русскую землю, в Венеции вышла книга «Повествование о замечательном, почти чудесном завоевании отцовской империи юношей Дмитрием». Она в точности, слово в слово, пересказывала легенду о «спасении царевича», которую озвучивал во всех речах и воззваниях сам Лжедмитрий. В рекордные сроки это сочинение перевели с итальянского языка на немецкий, французский, испанский, латынь и распространили по Европе баснословными для того времени тиражами. А при варшавском дворе в те годы открыто провозглашалось, что Россия должна стать «польским Новым Светом». Покорение русской земли приравнивалось к испанскому завоеванию Америки. Русским отводилась судьба индейцев. Их требовалось перекрещивать и обращать в рабов. У вас аналогии не напрашиваются? Наверняка в то время многим чудилось, что Россия погибла и уже никогда не возродится. А вот поди ж ты!

— Вы очень интересный собеседник…

— Артём Аркадьевич. К вашим услугам.

— Да, спасибо, я запомню… Признаюсь, я действительно всё это знал, и про смуту в XVII веке, и про нынешних небожителей у престола… Но знания не раскрывают мотивы столь самоубийственного поведения высшего сословия, не объясняют желание разрушить свой собственный дом и оказаться без крыши над головой…

— Во все времена проблемы на Руси начинались с желания элиты жить в соответствии с западными стандартами изобилия, без оглядки на отечественные возможности. И при Рюриковичах, и при Романовых. За одно лишь правление Екатерины II затраты дворян и купцов на роскошь выросли в три раза, а впереди маячил XIX век, названный публицистом Меньшиковым «столетием тревожно-быстрого упадка народного благосостояния в России». Вы читали Михаила Осиповича? Очень рекомендую! В 1901 году он писал:

«Желая иметь все те предметы роскоши и комфорта, которые так обычны на Западе, мы вынуждены отдавать ему не только излишки хлеба, но, как Индия, необходимые его запасы. Народ наш хронически недоедает и клонится к вырождению, и всё это для того, чтобы поддержать блеск европеизма, дать возможность небольшому слою идти нога в ногу с Европой».[27]

Понимаете ли, речь идёт об изъятии у народа не только прибавочного, но и доли необходимого продукта, как цены за жизнь части верхушки по стандартам буржуазного Запада. Что такое прибавочный и необходимый продукт, знаете? Нет? О марксистской теории пусть вам Гриша рассказывает. А я сейчас про другое — про роль личности в истории. Так вот, любезный мой адмирал! Судьба с появлением в ней Гриши подарила вам уникальный шанс, а уж воспользуетесь им или нет — зависит только от вас. В любом случае, с Непениным или без него, Россия перетерпит и эту, и любую другую смуту, выживет, возродится, как птица Феникс из пепла, оставляя нам грешным решать — с кем мы? С Отечеством или без него. Причём решение человека быть «без России» самым загадочным образом приводит его в стан врагов России. Выбирайте, Адриан Иванович! Время не ждёт!

Генерал повернулся к Непенину, подмигнул и вдруг, коротко размахнувшись, залепил пощёчину.

Охнув и пошатнувшись от неожиданности, адмирал, наполнившись гневом, вскричал:

— Да что вы себе позволяете, милостивый сударь!..

…И открыл глаза. Он лежал на диване. Вагон мерно покачивался на железнодорожных стыках. Напротив стояла Анна, испуганно вытаращив глаза, а чуть поодаль, у окна, с окровавленным полотенцем через плечо, сидел Распутин.

— Аня, я же говорю, что проводить реанимационные мероприятия и шлёпать по щекам должна именно ты, — широко улыбаясь, заявил Григорий. — Если бы его высокопревосходительство очнулся, увидев перед собой мою физиономию — пришиб бы. Мне и до дуэли дожить не светило. В силу нашего разного социального статуса таковая вообще невозможна…

— Простите, Адриан Иванович, — пролепетала Анна, — я, наверно, перестаралась… Просто вы так долго не приходили в себя.

— Паяц! — проворчал Непенин, обращаясь к Распутину и оглядываясь вокруг. — Стало быть, мне всё это привиделось?

— Нет, всё было всамделишное, — щебетала Аня, сворачивая окровавленную простыню, — у вас случился гипертонический криз и, чтобы не было удара, Гриша… Григорий Ефимович немедленно решил произвести кровопускание, не дожидаясь помощи на ближайшей станции.

— К сожалению, я некоторое время, как доктор, буду недееспособен, — вздохнул Григорий. — Все делала Аня.

Непенин заметил, что правая рука Распутина перебинтована у запястья и висит на перевязи.

— Аня — молодец. Крови не боится. Рука твёрдая. Надрез сделала уверенно. Нас обоих успешно перевязала. А я получил незабываемые впечатления. Не каждый день, знаете ли, дама в моем присутствии охаживает по щекам целого адмирала.

— Ты несносен, — фыркнула Анна.

— Я бы, конечно, предоставил вам возможность еще отдохнуть, но, к сожалению, нам скоро выходить.

— А разве мы не в Петербург? — удивился Непенин, — билеты ведь до конечной.

— Это маленькая уловка на случай, если кто-то телеграфирует из Гельсингфорса, и нас попробуют перехватить на столичном вокзале. Нет, наш пункт назначения — Сестрорецк.

— Сестрорецк? Никак не ожидал. Вы решили посетить тамошний курорт? Так ведь не сезон.

— Курорт — это хорошо. Думаю, вам тоже не повредит, — кивнул Распутин, — но меня в этом райском уголке больше привлекает уединенность, близость к Питеру, возможность добраться до него по морю и по суше, местный оружейный завод и общий знакомый, активно зазывавший нас обоих погостить, когда будет оказия. Вот она и случилась.

— Намекаете на Алексея Ефимовича?

— На него. Нам для дальнейшей работы позарез нужна база в тихом месте, вдали от шума городского, но с хорошим транспортным сообщением. Генерал Вандам озаботился решением этой задачи. Благо, у него после отставки времени свободного было достаточно.

— А вас не смущает, что вы возитесь с отставниками?

— Дорогой вы наш Адриан Иванович, — посерьёзнел Распутин, — разведчиков бывших не бывает.

Разница между прибытием поезда на столичный вокзал и провинциальный полустанок ощущается не только визуально. Большой город давит, прижимает к земле, заставляет принять его ритм и жёстко ему соответствовать. Выходя на перрон в столице, путешественник сразу ощущает собственную ничтожность. Вокруг столько важных персон, спешащих по неотложным делам! Даже сталкиваясь лоб в лоб с приезжими, они смотрят сквозь них вдаль, за горизонт, и собственная государственная значимость плещется в их глазах, переливается через край, низвергается чем-нибудь уничижительным от издевательски-вежливого «не соблаговолите ли пропустить», нейтрального «посторонись!» до хамского «ну, что растопырился, словно на цистерне из Владивостока приехал, вали с дороги!»… Даже лакеи и те преисполнены чувства особого, столичного достоинства, отчего напоминают индюков, неудачно скрещенных с попугаями. Сбивает с панталыку столичная суета. Мельтешение перед глазами, создаваемое праздными прохожими, повозками, курьерами, уличными торговцами, блюстителями порядка и лицами неясного социального происхождения, рождает стойкое желание забиться куда-нибудь в укромный уголок и переждать, когда этот дурдом хоть немного успокоится.

Совсем другое чувство испытывает человек, выходящий на перрон провинциального полустанка. Здесь даже мухи летают медленнее, а частота, с которой дворник машет метлой, составляет малую толику от активных колебаний его столичного коллеги. Зато у пассажира создаётся благостное духоподъёмное чувство, будто именно его тут ждали-ждали и наконец-то дождались. Как минимум, каждый приехавший становится объектом пристального любопытства, как максимум — мишенью всех известных в этой местности маркетинговых приёмов облегчения его кошелька. Но даже такое внимание всё равно радует, ибо быть в его центре всегда приятно.

Сегодня скромный полустанок Сестрорецка был не по сезону оживлён. В центре расположился духовой оркестр местных пожарных и небольшой, но ладный строй в военных мундирах. Редкие в это время года обитатели городка перешёптывались и подтягивались ближе, гадая, что за важную птицу занесло в их края.

Распутин с Непениным недоумевали, услышав звуки оркестра. Робко выглянув из вагона, они с удивлением оглядели ряд блестящих на солнце касок и духовых инструментов, переглянулись и сделали первый шаг на перрон.

— Ваше высокопревосходительство! — чёткий, натренированный голос профессионального военного прервал марш и заставил оглянуться. — В честь вашего прибытия, а также приезда нашего боевого товарища, почётный караул отряда особого назначения атамана Пунина построен! Исполняющий обязанности командира отряда, отставной штабс-капитан Ставский!..