Распутин наш. 1917

Глава 40 Последние слова

Последние слова царя потонули в радостном гудеже и яростном пыхтении. Видавший виды коломенский паровозик-четырёхпарка втаскивал на соседний путь коротенький состав в три вагона. Быстро проскользнувшие окна первого класса не позволили рассмотреть лица пассажиров, внимательно разглядывающих поезд Российской империи № 1. Лязгнув сцепками и натужно пропищав тормозами, состав застыл в полусотне шагов от царского вагона. Появившийся на подножке плотный мужчина с короткой аккуратной бородой и зачёсанными назад жёсткими седыми волосами жадно вдохнул мартовский воздух, небрежно нахлобучил каракулевую шапку и бросил властным голосом через плечо кому-то, скрытому в глубине тамбура: «Сидеть тихо, не высовываться! Ждать!» Он медленно спустился на перрон и, прихрамывая, направился к ожидавшему его офицеру.

Следом за первым пассажиром в дверном проёме появился ещё один персонаж, карикатурно напоминавший первого — сухощавый, лопоухий, с глазами навыкате и нелепыми топорщащимися усами, будто сделанными из пакли и торопливо приклеенными к лицу. Он бодро спрыгнул на перрон, поскользнулся, схватился за поручни, засучил ногами по снегу, через несколько секунд борьбы с земным притяжением восстановил равновесие и вприпрыжку пустился вслед за своим попутчиком.

— Господин Гучков? Господин Шульгин? — вежливо осведомился флигель-адъютант, — следуйте за мной, государь примет вас немедленно.

Переглянувшись, думские активисты послушно потопали вслед за величаво плывущим офицером, поражаясь отсутствию на перроне привычной в таких случаях суеты. Одинокие часовые у вагонов, пара фигур в голове состава, и всё.

— Запустение и тлен, — пробормотал Гучков, оглядывая тёмные, безжизненные окна царского поезда. Ему, личному врагу императора и императрицы, принадлежала инициатива этой неожиданной поездки. Ненавистник всех Романовых, Александр Иванович точно так же не любил массовые сборища и народные волнения. Его богатый опыт участия в политике, берущий начало с англо-бурской войны, настаивал на интригах и комбинациях в тиши кабинетов, а не на площадях. Увиденное на улицах Петрограда и в залах Таврического дворца наполнило Гучкова мрачными предчувствиями. Придя на совещание Временного Комитета Думы, он застал растерянную толпу депутатов, таких смелых на трибуне, любящих порассуждать о чаяниях простого народа и похвалиться близостью к нему. После встречи и общения с реальными рабочими и солдатами все эти высоколобые умники превратились в скопище мышей, ищущих, под каким бы веником затихариться. Александр Иванович народа не боялся. Ночью, пока Родзянко коротал время в подвале среди старой мебели, Гучков вёл переговоры между думским и Исполнительным Комитетом Петроградского Совета относительно формирования правительства и опубликования совместного призыва к «революционным массам». Детально разглядел кукиш, продемонстрированный грубияном Сталиным в ответ на все предложения о сотрудничестве, твердо решил ехать в Псков — вынудить царя передать власть его партии и решить вопрос с командующим Северным фронтом о формировании правительства. Полдня заняли консультации с британцами. В 1900 году, воюя за буров, Гучков был ранен и загремел в плен, попав в объятия высокопрофессиональной английской разведки Альфреда Милнера. С тех пор он настойчиво продвигал интересы Туманного Альбиона в стенах Государственной Думы и в околополитических столичных салонах.

Британцы предложение Гучкова приняли, но только в общих чертах. Неожиданно настояли на назначении премьер-министром князя Львова — лидера конкурирующего земгора. Вручили проект манифеста об отречении и второй экземпляр с готовой, поддельной, но качественно выполненной царской подписью. Придали два десятка хмурых, по-волчьи глядящих прибалтов, из которых по-русски говорили только командир и его ординарец. Предложили с самодержцем не церемониться, вплоть до ликвидации на месте. Время начало обратный отсчёт, действовать приходилось быстро и жёстко. Из множества нестандартных оставили два варианта действий. В случае согласия императора на отречение от престола, он после подписания манифеста должен быть доставлен в Царское Село и там официально подтвердить своё решение. Если же император отказывается, то отречение должно всё равно состояться путём объявления заранее подготовленного фальшивого манифеста. Таким образом, Россия будет поставлена перед свершившимся фактом.[91] Во втором случае жизнью Николая II предполагалось пренебречь, как несущественной. Навязали в попутчики Шульгина, в котором Гучков сразу же заподозрил соглядатая. На Варшавском вокзале в Петрограде в готовности стоял поезд на тот случай, если Родзянко решит поехать к императору, но воспользовались им и пустились в путь два думских делегата. На Гучкова в эти часы молились многие. Его передвижения отслеживали по минутам, передавая информацию из рук в руки, как горячую картофелину. Все надеялись, что решительный Александр Иванович победно завершит затянувшийся водевиль с отречением, сформирует правительство, способное успокоить массы, и выполнит, наконец, взятые на себя обязательства прикрыть тлеющие хвосты коррумпированных чиновников и генералов, не забыв про интересы «наших западных партнеров».

В 16 ч 30 мин 2 марта генерал Ю.Н.Данилов телеграммой сообщил генералу М.В.Алексееву:

В 17 ч 43 мин генерал В.Н.Клембовский направил генералу М.И.Эбелову телеграмму, в которой сообщал:

В 18 ч 18 мин генерал Янушкевич оттарабанил в Петроград, что для встречи дорогих гостей всё готово!

Поезд был задержан в Луге, где пришлось вести переговоры с местным революционным комитетом. Замучились, перенервничали и опоздали почти на два часа. Им не дали оправиться от нелегкого пути, повели прямо к царю. Однако уже в приёмной Гучков понял, что планы меняются. Растерянный Рузский ожидал их у стола флигель-адъютанта и без всяких политесов быстро сунул Гучкову телеграфный бланк, будто тот жёг генералу пальцы.

— Вот! Только что подписал в трёх экземплярах. Просил до ужина не беспокоить.

Гучков перевел дух — всё же вести переговоры с самодержцем пусть и при поддержке заговорщиков, уговаривать его совершить политическое самоубийство — удовольствие сомнительное. Он поклонился, спрятал в карман драгоценную бумагу и вернулся в свой вагон, забыв про хромоту и шагая так быстро, что ведомому Шульгину пришлось бежать трусцой.

Предупредительный железнодорожник с офицерской выправкой уведомил думцев, что колею надо освободить для воинского эшелона, и их состав будет перемещён на полчаса в тупичок. Рассеянно кивнув, Гучков залез в вагон, посмотрел на проползающий мимо перрон, присел к дорожному столику, не снимая верхней одежды, и погрузился в чтение.

— Что за…? — вскричал он почти одновременно с Шульгиным, прочитав условия отречения.

Гучков вскочил и начал нервно вышагивать по тесному купе. Шульгин ещё и ещё раз перечитывал манифест, силясь понять, каким образом можно нивелировать последствия такого оригинального царского решения.

— Всем через полчаса быть готовыми! — громко скомандовал Гучков штурмовикам в коридор. — Всё, Василий Витальевич, светские беседы кончились, теперь заговорит оружие!

«Всё» наступило гораздо раньше, буквально через несколько секунд. Казалось, прямо в буксах, осмотренных внимательным железнодорожником с офицерской выправкой, начался быстротекущий физико-химический процесс со значительным выделением энергии в небольшом объёме за короткий промежуток времени. Щебенка, выбитая с насыпи, картечью вжикнула в разные стороны. Вагон подпрыгнул на рельсах, как косуля, застигнутая врасплох на водопое, сгорбился в воздухе, согнувшись пополам, рухнул обратно на грешную землю, ломаясь сам и ломая всех, находившихся в нем. Паровозик, на секунду встав на дыбы, как ретивый конь, с размаху грохнулся обратно на рельсы, ткнулся рылом в приземлившиеся обломки, навалился на них всем своим стальным туловищем, размазывая по шпалам и насыпи то, что секунду назад было вагоном первого класса, пронзительно завопил, истекая паром. От разбитых керосинок слабо пыхнул огонь и пошёл заниматься, прогуливаясь по горючим обломкам.

— Главное — поставить себе цель, чтобы было на что издалека любоваться, — глядя с ближайшего пригорка на железнодорожный апокалипсис, задумчиво произнёс Распутин. — Илларион Михайлович, а вы со взрывчаткой, кажется, переборщили.

— В самый раз, Григорий Ефимович, — зло прищурился сапёр, меняя холодную железнодорожную фуражку на привычную тёплую папаху, — меньше нельзя. Скорость — никакая, отделались бы легким испугом, демоны.

— Ладно, оставим кесарю кесарево. Пора! Нас заждались в Петрограде. Знать не знал, что отсюда до столицы можно добраться по лесозаготовительным узкоколейкам.

— Век живи — век учись!

— Уважаете Сенеку?

— Хороший философ, — улыбнулся Ставский. — А вот денег жалко. Так взять и подарить… Нет, чтобы на хорошее дело использовать, фильм снять добрый, чтобы душа пела, а не эти ужасы, что наша студия выпускает.

— Ищите во всем положительное, Илларион Михайлович, — приобнял штабс-капитана за плечи Распутин.

— И что же хорошего — выбросить миллион на ветер?

— Если у вас нет денег, то разлука с Родиной вам не грозит.

— Логично…

Тонущая в коротком мартовском вечере железнодорожная станция стряхнула с себя сон, разноголосо загомонила, осветившись огнями переносных фонарей. Замелькали серые офицерские шинели и чёрные куртки железнодорожников. Панические вопли гражданских штафирок причудливо сплелись с короткими отрывистыми военными командами. Вокруг царского вагона в подобие каре сбились, ощетинились штыками конвойцы. Штабные суслики бестолково толкались по перрону и станционным постройкам, хрустели битым стеклом, выкрикивали бестолковые распоряжения и фонтанировали версиями одна глупее другой.

— Немцы прорвали фронт!

— Мятежники захватили шестидюймовки!

— В тендере прятали взрывчатку — сдетонировала!

Рузский, как и положено командующему фронтом, пришёл в себя первым. Не тратя времени на наведение порядка и выяснение причиненного ущерба бывшему самодержцу, он опрометью бросился к станции, птицей влетел в комнату связистов.

— Петроград! Родзянко! Срочно!

— Здравствуйте, Николай Владимирович, — встал со стула скромно сидящий в уголке помещения Батюшин.

— Добрый вечер, Николай Степанович, — коротко кивнул контрразведчику Рузский, — хотя какой он к чёрту добрый, видите что творится!.. Простите, дела!

— Да-да, конечно, — понимающе ответил Батюшин, чинно садясь обратно. — Надеюсь, не выгоните вон, хотя у нас здесь тоже почти улица, — кивнул он на высаженное взрывной волной окно, торопливо закрытое чьей-то шинелью.

Рузский пожал плечами, всем своим видом выражая непонимание, что тут делать столичному гостю, хотел что-то сказать, но телеграф затарахтел, плюясь бумажной лентой. Дежурный связист доложил «Родзянко у аппарата!», и генерал сосредоточился на разговоре, забыв о контрразведчике.

— Михаил Владимирович! Беда! — диктовал Рузский связисту. — По неизвестной причине взлетел на воздух поезд с Гучковым и Шульгиным! Скорее всего, оба погибли. Солдаты разбирают обломки, но надежды мало. Куда-то пропал посланный вами американец. Подозреваю, что он тоже находился в вагоне с думскими представителями. У Гучкова на руках остался документ чрезвычайной важности. Надеюсь, вы понимаете, о чем я. Но у меня сохранился дубликат. С кем мне его передать в Петроград?

На несколько минут в комнате связи воцарилась тишина, прерываемая только монотонным жужжанием аппарата Хьюза и заполошными паническими криками за окнами. Наконец застучало печатное устройство, поползла неспешно телеграфная лента. Рузский выхватил её, не дождавшись окончания приёма-передачи, бегло пробежался по тексту. Побледнел, рванул воротник мундира так, что отлетел в сторону крючок, жалобно звякнув.

— … «Никакого американца я к вами не посылал», — Батюшин прочитал конец сообщения через плечо Рузского, незаметно подойдя со спины. — Николай Владимирович, что за американец, простите за профессиональное любопытство?

— Нет! — не отрывая глаз от телеграфной ленты, словно желая найти между строк совсем другие слова, пробормотал Рузский. — Он был так убедителен… И пароль…

— Какой пароль? — живо поинтересовался Батюшин. — Простите, Николай Владимирович, вы меня интригуете…

— Да какого чёрта! — пришёл в себя Рузский и метнул исподлобья молнии в сторону надоедливого контрразведчика. — Ваше какое дело, сударь?

— Ээээ, не скажите, — медовым голосом возразил Батюшин. — Если мы говорим о человеке, вручившем вам взятку в размере миллиона рублей за всемерное содействие иностранным разведочным службам в деле сокрушения Отечества, это как раз самое что ни на есть моё дело!

— Что вы себе позволяете?! Да я вас!.. В порошок!

Дернувшиеся руки генерала вдруг завязли в железной хватке вцепившихся в него сзади рослых, плечистых агентов в штатском, а в комнате связистов вдруг стало непривычно тесно от нахлынувшего народа.

— Изъяли саквояжик? — поинтересовался Батюшин у вошедшего помощника, — всё в порядке? С соблюдением всех процессуальных норм, надеюсь?

На стол перед Рузским молча водрузили до боли знакомую дорожную сумку.

— Ну-с, — продолжил контрразведчик, обращаясь к генералу, — ваши вещички? Можете не отвечать. Не обязательно. Сейчас проверим отпечатки пальцев на ручке, сравним с вашими и всё выясним…

— Не надо! — хрипло бросил Рузский, оглядываясь, куда бы присесть.

Батюшин подал знак глазами. За спиной у командующего Северным фронтом скрипнул стул.

— Присядьте, Николай Владимирович, — участливо произнес контрразведчик, — переведите дух, соберитесь с мыслями и рассказывайте. Подробно. Только ради всех святых, постарайтесь, чтобы изложенные вами факты не расходились со сведениями, полученными мной от шведского банкира Улофа Ашберга, директора американской федеральной резервной системы Уильяма Бойс Томпсона и одного словоохотливого французского капитана Дальберга, имеющих честь знать вас лично. Ваши английские друзья далеко, а я — совсем рядом, поэтому давайте не спеша, помолясь, приступим…

Джордж Лэнсбери, внимательно слушая своих агентов, торопливо наносил контрольные точки на карту города. Со времени первого доклада их количество возросло до сотни. Места, где аккуратно фиксировались происшествия, не укладывающиеся в первоначальные планы государственного переворота, украшались схемой передвижения лиц, подозреваемых в нарушении повестки дня, с таким трудом подготовленной и реализуемой. Неделя кропотливой работы, круглосуточных наблюдений и полуночных бдений понемногу давали свои плоды. Стрелки и извилистые линии сходились на одной неприметной усадьбе на берегу Средней Невки на Елагином острове.

— Теперь мы знаем, где у медведя лёжка! — удовлетворённо улыбнулся резидент Сити. — Снимайте наших людей со всех постов, собирайте, кого сможете. Сезон охоты на косолапого объявляю открытым!

— А как же Сталин?

— Это уже не наша забота, — лениво отмахнулся Лэнсбери, — со дня на день из Нью-Йорка прибывает шустрый малый Лейба Бронштейн, известный в России, как Лев Троцкий. Он возьмёт на себя партию большевиков и образцово-показательно поставит её в наше стойло. А моя задача — убрать досадные и непонятные препятствия, цепляющиеся потными варварскими ручонками за эту восточную деспотию, несправедливо разлёгшуюся на природных богатствах, принадлежащих по праву сильного настоящим хозяевам этой планеты — англосаксам.