Распутин наш. 1917

Послесловие

Полковник Распутин только что прилетел в столицу, и торопился к семье. Спеша навстречу пешеходам, среди которых мелькала курточка дочки и коляска внука, он с содроганием сердца, как в замедленном кино, наблюдал смертельный танец летящего на всей скорости спорткара. Не доезжая метров двадцати до «зебры», Lamborghini вильнул тюнингованным задом, двинул «плечом» стальную змею, разодрал правый бок, гася «первую космическую» скорость, встретился с колесом впереди стоящего «КАМАЗа» и, отрикошетив от него, перелетел через всю встречную полосу, приземлившись возле полковника. Затормозив каким-то неимоверным усилием, Григорий всё же крепко приложился к металлическому кузову, едва не перекатившись через низкий силуэт.

В разбитом спорткаре что-то шипело и потрескивало. Над капотом вился сизый дымок, а к запаху перегретого двигателя добавился резкий бензиновый. Повернувшись, полковник рывком дернул водительскую дверь. Послушно подавшись, она на удивление легко открылась и поползла вверх, обнажая салон, заснеженный содержимым разорванных подушек безопасности. На водительском сиденье, разметав длинные волосы, полулежала совсем молодая девчонка не старше двадцати пяти лет с безумными глазами. Она подняла голову, взглянула на полковника расширенными зрачками и глупо улыбнулась, нечаянно икнув. Пытаясь освободиться от мешающей подушки безопасности, владелица автомашины нараспев изрекла:

— Позвоните моему папе — генералу Бамбуровскому. Он всё чики-пуки уладит, а вас, — ее улыбка стала ещё шире, — обязательно наградят, если поторопитесь…

Ощутив труднопреодолимый рвотный позыв, Григорий нагнулся над великосветской наркоманкой, пытаясь отстегнуть ремень безопасности, и яростно прошипел на ухо, не сдерживая эмоций:

— Заткнись, визжалка стоеросовая, а то придушу и скажу, что так и было!..

Отпрянув от Распутина, насколько было возможно, будучи зафиксированной в кресле, Бамбуровская уставилась немигающим взглядом на полковника и, возможно, нашла в его глазах нечто такое, что заставило съёжиться и замереть…

— Кто Вы? — выдохнула виновница ДТП.

— Смерть твоя, — в тон ей ответил Григорий, борясь с заевшим механизмом.

Девушка коротко охнула, и тело бриллиантового отпрыска личного врага Распутина бессильно обмякло, повиснув на ремне безопасности.

— Да чтоб тебя!.. Ласты склеишь со страха, — выругался полковник.

Наконец, замок смилостивился, звонко щёлкнул, освобождая от своих пут хозяйку, и Распутин смог вытащить из машины потерявшую сознание, ватную тушку Бамбуровской. Окинул взглядом покорёженный спорткар и напрягся — что-то не понравилось Григорию в этой убитой в хлам машине. Непонятная угроза исходила от тонких струек дыма, сочившихся из-под рваного капота. Он точно знал, что испытывал такие же чувства, видя кабриолет, протаранивший забор и стену усадьбы на Елагином острове.

«Гриша! У тебя паранойя!» — смеялся внутренний голос. Но руки-ноги его не слушали и, подхватив под мышки наркоманку, волокли в сторону от помятого кузова.

БДАМС! — резкий металлический звук ударил по ушам, а вспышка яркого света — по глазам. Последнее, что запомнил Распутин — летящее, как из пращи, колесо и собственную судорожную попытку уклониться от встречи с ним…

Сознание возвращалось медленно, словно нехотя. Сначала проступили очертания огромного, пластикового окна, приоткрытого на проветривание, потом приглушенный свет настольной лампы у прикроватной тумбочки и лицо, склонившееся над книгой, такое знакомое и родное…

— Душенка? — прошептал Григорий, задыхаясь от волнения, — это ты?

Навстречу его взгляду взлетели брови-стрелочки, распахнулись огромные глазищи, тонкие пальчики прикрыли по-детски пухлые губы.

— Папка! Очнулся!

— Любушка, девочка моя! Вылитая мать!

Взвизгнув, дочка бросилась на грудь Григорию, отчего у полковника перехватило дыхание, пошли красные круги перед глазами, и вырвался сдавленный стон.

— Ой, прости-прости! — Любица отпрянула. Опять прикрыла ладошкой рот, глаза расширились на этот раз от испуга. — Я от радости совсем с ума сошла! У тебя же ребра сломаны, контузия и всякое-другое по-мелочи…

— Ничего, нормально, — Распутин восстановил дыхание, красная пелена разъехалась, как театральный занавес. За спиной дочки проступили больничные стены и хитрое реанимационное оборудование. — Господи! Как же вы похожи…

— Папка! — на глазах Любицы выступили слёзы, — мы все очень переволновались за тебя, когда взорвался автомобиль…

— Взорвался?..

— Да! Потом туда сапёры приезжали, эксперты… Говорят — заряд маленький, но очень хитро заложен, активировался при торможении… Я сначала ничего не поняла! Машина выскочила на тротуар, летит прямо на нас. Спереди и сзади люди орут, визжат, а я стою с коляской посередине этого апокалипсиса, как дура, и не понимаю, что происходит. И тут меня кто-то ка-а-ак дёрнет, голова чуть не отвалилась… Лечу, падаю, как в замедленном кино, думаю, только бы коляску не выпустить, а в ушах колокольный звон и шёпот…

— Какой шёпот?

— Женский, ободряющий — «всё будет хорошо». Представляешь?! Мне показалось тогда, что со мной сама Богородица разговаривает… И через мгновение по тому месту, где мы только что стояли, пронеслась машина, едва не задев коляску. Чудо, не иначе…

— Чудо, — согласился Распутин, замирая и прокручивая в уме сказанное дочкой.

— А потом как ахнет!.. Видно кому-то сильно насолила эта девица…

— Бамбуровская?

— Кажется да, я не запомнила. У неё вообще всё ОК. Живее всех живых! На тебя заявление накатала! Сказала, что ты хотел её убить и изнасиловать, причем именно в таком порядке…

Любица ойкнула, заметив бледность и испарину, выступившую на лбу у отца, замолкла, с тревогой оглянулась по сторонам и нажала на красную кнопку в изголовье кровати.

— Сколько я здесь провалялся?

— Сутки и ещё шесть часов, — вздохнула дочка, — мы боялись за твою голову, была опасность… Да какая разница… Ты пришёл в себя, и теперь всё будет хорошо, правда?

— Ты всё время говоришь «мы». Миша тоже здесь?

— Нет, — Любица сдвинула брови, краешки губ опустились, и всё лицо моментально приобрело скорбное, жалобное выражение, — он в командировке…

Она снова оглянулась по сторонам, на этот раз воровато, наклонилась пониже и таинственно зашептала:

— Мне не говорят, где он, но я знаю. Видела один раз мельком, по телевизору, в Киеве, среди этих свидомых нацистов, в их форме… Отпустил бороду, как моджахед, не бреется, но меня-то не обманешь…

— Значит, Миша тоже… Как отец?

— Скорее, как ты. — Она посмотрела в окно и вздохнула, — что же делать, если у нас вся семья — штирлицы.

— А кто тогда «мы»? — настаивал Распутин.

— Я и Аня, мой ангел-спаситель. Это она меня из-под машины вытащила …

— Аня?

— Анна Генриховна, с вашего позволения, — раздался такой знакомый голос, и Распутины оба одновременно повернули головы к входной двери. — Здравствуйте, товарищ полковник… Честно говоря, сегодня вы выглядите гораздо лучше и привлекательнее, чем во время нашей первой встречи…

— А вы знакомы? — от природы большие глаза Любицы сделались такими огромными, что затмили собой худенькое личико.

— Любушка, — не сводя глаз с Григория, проворковала Ревельская, — сходи, подыши свежим воздухом, выпей чашечку кофе. Будем считать, я приняла у тебя дежурство. С врачом договорилась. Обещаю быть заботливой и предупредительной.

Любица внимательно посмотрела на Анну, на её строгое и в то же время чувственное лицо, увидела чуть подрагивающую руку, поправляющую безупречную причёску, особый, «липкий» взгляд, который может понять и оценить только женщина, перевела глаза на неподвижное, словно у сфинкса, лицо Распутина, заглянула в его бездонные зрачки, понимающе улыбнулась и коротко кивнула. Пожав безвольно лежащую поверх одеяла руку отца, она наклонилась ближе к подушке, словно поправляя её, и прошептала заговорщицки:

— Папка! А ты, оказывается, у меня не только штирлиц, но и… Как мне повезло… И тебе, кстати, тоже, — закончила Любица, стрельнув глазами на Анну.

Негромко щелкнула входная дверь. Аня подошла поближе к Григорию, присела на больничную табуретку, где только что сидела его дочка, долгим взглядом обволокла лицо Распутина, не проронившего ни слова.

— Ну что, товарищ полковник, история повторяется? Всё как тогда, в 1917 м, в крошечном домике на окраине Стокгольма?

Григорий молча кивнул, вздрогнул, когда на его руку сверху легла узкая ладонь Анны, теплая и слегка дрожащая, словно женщину бил озноб…

— Не хватает только фунтовой свечи у окна и пианино «Шидмайер», — выдавил из себя Распутин, не отрывая глаз от Ревельской, боясь, что стоит ему отвернуться или моргнуть, и видение пропадет, растает в сумраке больничной палаты.

— Не только, — Анна улыбнулась и опустила голову, чтобы не выдать озорные искорки серых глаз, — в тот вечер ты рассматривал мою фигуру более бесцеремонно…

— И ты меня тогда образцово-показательно отчитала… Сказала, что я ранен не в голову, а посему нечего тут…

— Ну, сейчас этот недостаток устранён, — она рукой скользнула по забинтованной голове Григория.

— Господи, сколько же времени прошло…

— Как говорил Эйнштейн, всё относительно…

— Возможно ли такое?

— Твоими молитвами, дорогой… Ну и моими, совсем чуть-чуть… Что ты так смотришь?

— Не ожидал такого грандиозного подарка на дембель…

— Дембель?

— Отставка. Увольнение в запас.

— После того, как ты разворошил осиное гнездо, так разозлил демонов, что они полезли из всех щелей, как тараканы?! Нет, полковник Распутин. Генерал Миронов просил передать, что никакой отставки не предвидится. Всё только начинается!..