Распутин наш. 1917

Глава 3 Этой же ночью в одном из пригородов Стокгольма

Распутин очнулся, когда окружающая его действительность погрузилась в сон. Арендованный им крошечный деревянный домик на три комнаты, обычно пустующий в холодное время года и наполняющийся жизнью летом, притулился возле елей в пригороде Стокгольма. Тётушка Хельга — соседка по купе, очарованная галантностью попутчика, после добровольной переноски коробок со шляпками с удовольствием согласилась пустить на постой солидного коммерсанта, оплатившего исполинский счёт на два месяца вперед и взявшего на себя обязательство не давать дому промерзать, дабы не погубить внутреннюю отделку и главное сокровище — пианино Schiedmayer.

Звуки, извлекаемые из музыкального инструмента, ненавязчивые и волнующие, донеслись из гостиной и стали причиной пробуждения Григория.

На крошечном столике у изголовья горела полуфунтовая свеча, тени от неё плясали по стенам, словно живые, и причудливо изгибались в такт музыке. Чёрное пятно окна отражало неровный, мерцающий свет, и казалось, что в конце тоннеля мечется, бьётся о стены одинокий светлячок, не находя выхода.

Распутин торопливо перебрал в голове все события этого бурного вечера. Схватка, бегство по опустевшим, тёмным улицам, извозчик… Почему так трудно дышать? Ах, вот оно что — на груди тугая, плотная повязка… «А перевязку я уже не помню, как впрочем и растопку печки, от которой струится по всей комнате обволакивающее, ласкающее тепло…»

Собираясь приподняться, Григорий передумал и откинулся на подушку. В этой чужой стране и чужом времени он вдруг нашел давно потерянное чувство покоя и уюта, когда совершенно неожиданно обнаружишь на антресолях детскую игрушку, и тут же нахлынут воспоминания счастливого, беззаботного детства, далёкого и почти забытого. Ни события той поры, ни визуальные образы, а именно внутреннее состояние, ощущение свободы и защищенности, недоступное большинству взрослых.

Он обнаружил, что находится в тепле, в относительной безопасности, и у него есть время полежать, подумать, отдохнуть, пока за стеной тихо звучит Шопен.

«Как всё это удивительно… — подумал он, — и божественно». Поток его мыслей, соблазненный и вдохновленный магией вечера, музыкой и светом свечи, лился сам собой. Так иногда происходит, когда клонит ко сну, и дрёма уже где-то рядом. Вы будто хватаете её за хвост, но она играет с вами, не даётся в руки, тянет время… Григорий поймал себя на мысли, что ему в этом месте, в этом теле, в этой «жизни» стало немного привычнее, как в старом дворике у дальних родственников, куда часто наведываешься в гости, выучил, что где находится, не теряешься и не чувствуешь себя абсолютно чужим. Дивная музыка… Огонёк исполняет свой танец на свечке… Всё покрывается ночью, и в ней рождается мерцание множества звёзд, перемигивающихся друг с другом, свет полумесяца посреди кем-то созданного пространства… Гарцует энергия абсолюта. Появилась улыбка, радость души и благополучие материи…

«Что ж это меня так развезло? — прикрыв глаза, задал себе вопрос Распутин, утопая в давно забытом уютном блаженстве или… блаженном уюте. — Неужели присутствие в доме самой обычной женщины превратилось для меня во вселенское событие? Или всё дело в том, что она не совсем обычная? Или совсем необычная?» Распутин вспомнил, с какой холодной яростью он убивал боевиков, пытавшихся захватить Анну, и честно себе признался — это уже не работа… Нечто личное…

Пианино за стеной замолчало, и послышалось робкое шуршание платья. Он прикрыл глаза, оставив узкую щелочку, позволяющую из-под ресниц наблюдать за комнатой. Анна подошла, ступая чуть слышно по дощатым половицам, поправила одеяло, присела на стул у кровати, поставила локти на колени, положив подбородок на кисти рук, и застыла, внимательно ощупывая своим взглядом Григория. Не выдержав напряжения встречного созерцания, Распутин шмыгнул носом, заворочался, заставив ее встрепенуться, смущенно отвести глаза и отойти к окошку.

Григорий повернул голову и залюбовался её точеной фигуркой, которую не портила длинная юбка с высокой талией и блузка, полностью закрытая, но не скрывающая аппетитные изгибы и выпуклости.

— Я рада, что вы очнулись, — бархатным, ровным голосом произнесла Анна, не поворачиваясь к Распутину.

— Я должен был догадаться, что в темном окне прекрасно отражается вся комната, — произнес Григорий, удивляясь необычно мягкому тембру своего голоса. — Спасибо вам, Аня, я бы без вас пропал.

— Именно эти слова я хотела произнести от своего имени, — она вздохнула, словно всхлипнула, и продолжила неуверенно, — но в первую очередь давайте сразу проясним некоторую двусмысленность моего нахождения в вашем доме… Это не комильфо…

— …носит чисто служебный, вынужденный характер, — торопливо перебил Анну Распутин, — форс-мажор. Даже дикие звери во время лесных пожаров ищут спасения у чужого жилья. Воины иногда вынуждены обустраиваться на ночлег не там, где им хочется, а там, где безопаснее.

— Спасибо, вы прекрасно обосновали моё весьма затруднительное положение, — кивнула женщина и, наконец, обернулась… — Скажите, а вам никто не говорил, что так бесцеремонно разглядывать дам неприлично?

— Простите, Аня, — смутился Григорий, заметив, что каждый раз, когда он произносит это имя, её лицо вздрагивает. — Я не хотел вас обидеть. Но вы сами сказали, что я — раненый, поэтому мне прощается некоторое «вульгаритЭ»…

— Говоря это, я надеялась, что вы ранены не в голову.

— И туда тоже, — вздохнул Григорий, ощупывая шишку на макушке. — Но я постараюсь более не пугать вас своей бесцеремонностью, и чтобы вы убедились в этом, готов разговаривать с вами, отвернувшись к стене.

— Это будет еще более вызывающим, — в голосе Анны зазвенел озорной колокольчик, — к тому же, вы невнимательны. Я говорила, что разглядывать женщин нескромно, но не говорила, что мне это неприятно. Так что поворачивайте голову обратно. Будем считать, что протокольные формальности соблюдены.

— Вы — ураган! — восхищённо прошептал Распутин, покорно складывая руки на груди, — что вы хотите взамен вашего высочайшего соизволения любоваться вами?

— Первая и главная страсть любой женщины — любопытство, — притворно потупив глаза, произнесла красавица. — Удовлетворите его, и я обещаю делать вид, что не замечаю пробелов в вашем воспитании.

— Неужели они так бросаются в глаза?

— Безбожно!

— Как же я низко пал!..

— Пока нет, но если будете и дальше заговаривать мне зубы, то свалитесь с кровати…

Распутин закрыл глаза и беззвучно засмеялся. Темперамент и напористость Анны можно было сравнить с горной рекой, пересекать которую или даже неосторожно задеть казалось опасным для жизни. В то же время, её поведение было чертовски привлекательным, милым и естественным, как у непосредственного, обаятельного ребёнка.

— Я выгляжу смешно? — удивилась виновница хорошего настроения.

— Простите и не принимайте на свой счёт, — Григорий умоляюще сложил руки, — просто я давно не встречал такую непринуждённость и прямоту. Задавайте вопросы, и я постараюсь быть исчерпывающе обстоятельным.

— Кто были эти люди? — мгновенно посерьёзнела Анна. Её смешливые глаза покрылись инеем.

— Специальное подразделение Главного штаба Германии, — послушно согнал с лица улыбку Распутин, — состоит из двух групп. Та, что сегодня перестала существовать — штурмовики, имеющие опыт боевых действий. Вторая — дознаватели и аналитики, сейчас они ждут вас на явочной квартире…

— Продолжайте, — кивнула Анна, не отводя от Григория внимательный, цепкий взгляд и обозначив суровую носогубную складку, за которой исчезла игривая, кокетливая хохотушка.

— В поезде случайно увидел ваше фото. Выслушав и проанализировав разговор, понял, что речь идёт о захвате или о ликвидации. Остальное — дело техники. Они следили за вами, я — за ними…

— Откуда вы меня знаете?

— Ваше фото и описание хранилось в картотеке особого делопроизводства Морского генерального штаба.

— Вы имеет доступ в особое делопроизводство? Работаете с Рагнаром? — встрепенулась Анна и тут же прикусила губу.

— Нет… — Распутин покачал головой, с сожалением наблюдая, как гаснет в её глазах только что разгоревшийся огонёк надежды, — я не работаю и не знаком лично ни с лейтенантом Рагнаром Окерлундом[2], ни с его непосредственным начальником, каперангом Дуниным-Борковским.[3] Единственный из наших общих знакомых, кто может сегодня подтвердить мою личность — это Адриан Иванович Непенин, но вы остались без связи и не можете сделать запрос. Да это и ни к чему. Я не имею отношения к делам разведки Балтфлота, хотя моя миссия предполагает пересечение наших интересов…

Анна во время всего диалога сверлила глазами Распутина, следя за его мимикой, а он, широко распахнув глаза, не делал ни единого усилия как-то повлиять на её попытки раскусить загадочного незнакомца. Не было желания выпятить грудь, приукрасить, распустить перья и вообще выпендриться, как это делает среднестатистический мужчина в компании привлекательной женщины. «Говорить правду легко и приятно!» — бегущей строкой пробежала мысль в голове Григория, и он еле удержался, чтобы не повторить эту фразу вслух.

— Странно, — она расслабилась, отвернулась и как-то сникла. — Я всегда безошибочно могла определить, врёт человек или нет, а тут — сплошной туман. И чем больше вы говорите, Григорий, чем больше информации предоставляете, тем меньше я понимаю, что происходит.

Распутин, опёрся руками о края кровати и сел. Голова потрескивала и кружилась, сквозь повязку проступила кровь, бок и старая пулевая рана саднили, но в целом самочувствие было вполне сносным. «Ну и организм у „святого старца“ Григория Ефимовича, турбо-регенераторный! — подумал он. — Любопытно было бы провести лабораторные исследования крови!»

— Кстати, кто в вас стрелял? Рана совсем свежая, — задавая вопрос, Анна невзначай тронула повязку на груди Распутина и сразу же, зардевшись, как маков цвет, отдёрнула руку, будто наткнулась на что-то горячее.

— Это мы с вашим коллегой из британской разведки, лейтенантом Освальдом Райнером, затеяв теологический спор, не сошлись во мнении об одном месте из Блаженного Августина…

Анна, глядя исподлобья на серьезную физиономию Распутина, на секунду задумалась, переваривая сказанное, но, увидев тронувшую его губы озорную улыбку, фыркнула, рассмеялась, словно рассыпался звонкий колокольчик, покачала головой и тоном хозяйки, сообщила:

— Раз больному стало лучше, и он начал шутить, постельный режим отменяю и приглашаю пить чай. Я привела в порядок вашу одежду, насколько это было возможно. Жду вас в гостиной…

Впрыгнуть в брюки стоя, как обычно он это делал, с первого раза не получилось. Движения приходилось делать медленно и печально, чтобы ненароком не застонать или не свалиться, что выглядело бы совсем позорно. В какой-то момент Григорий даже хотел отказаться от приглашения, но вспомнил глаза, смех Анны и, стиснув зубы, продолжил засовывать непослушное тело в рубашку, на которой красовались аккуратные, но всё равно заметные швы. Кое-как облачившись, он подошёл к дверям гостиной и застыл, снова залюбовавшись своей спасённой благодетельницей. «Господи! Ну как же можно так грациозно разливать чай, чуть наклонив абсолютно прямую спину, тянуться к столовым приборам, одновременно сгибая в коленке левую ножку так, чтобы каблучок полусапожка приподнимал длинную юбку».

На скатерти перед Анной лежало несколько раскрытых свёртков. Из каждого по очереди она доставала маленькую серебряную ложку сухого чая и пересыпала в крошечный заварочный чайник, обдавая кипятком из бульотки, греющейся на спиртовой горелке.[4] Потешно оттопырив мизинец, тотчас же закрывала крышкой, взбалтывала, слегка двигая при этом бёдрами, словно крутила хулахуп, нюхала, наливала несколько капель в фарфоровую чашку, пробовала, оценивала, запрокинув голову и закатив глаза. Кипятка в чайник добавлялось немного, из него цедилась густая черно-красная заварка.

— Если бы за этой алхимией вас застала святая инквизиция, обвинила бы в колдовстве, — не выдержал Распутин.

— Не говорите под руку, — продолжая священнодействовать, подыграла ему Анна, — а то ошибусь и случайно приготовлю зелье, превращающее мужчин, не умеющих говорить комплименты, в лягушек.

— Вам будет скучно со мной, пупырыщатым и зелёным, — вздохнул Григорий, — и стихи, которые я приготовил, будут звучать непрезентабельно.

— Тогда поторопитесь, — Анна закончила свою пантомиму и убрала со стола свёртки, — чай уже заварился, а декламировать с полным ртом неприлично.

— начал Распутин загадочным шёпотом, медленно продвигаясь по комнате.

С трудом сделав вольное танцевальное па вокруг стула, Григорий уселся, сложив руки на столе, как ученик за школьной партой, и продолжил.

— Ваш ответ, — Анна, как заправская классная дама, обошла вокруг Григория, постукивая ложечкой по ладони вместо указки, — можно считать удовлетворительным.

Она села напротив, положив ложечку рядом с чашкой.

— Только сливок нет, не взыщите. Да и с полагающейся к чаю снедью у нас сегодня не получилось.

— Не беда, наверстаем, — Распутин разлил заварку по чашечкам, — а что подавали к чаю в вашей семье?

— Да как обычно, — пожала плечами Анна, — всё, что полагается в советах молодым хозяйкам[5] — эссы или багет, ветчинное и пармезанное масло, буженину, шартрез. А у моего дедушки, неисправимого гедониста и гурмана, к чаю подавали молоко, сливки, хлеб, бублики, баранки, масло и обязательно колотый сахар. От жидкого чая, «сквозь который всю Москву видать», дедушка всегда деликатно отказывался и терпеть не мог пить его из чайника. Только из самовара, вприкуску с сахаром, держа блюдце с особым шиком — тремя пальцами.

— Судя по вашему рассказу, дедушка был купцом?

— Да. Хотя деньги никогда не считал целью, только средством. Мечтал, чтобы его дети стали учёными и тратил без счёта на образование папы, а потом и на моё…

Анна замолкла, уйдя в себя и свои воспоминания. Сидела, помешивая ложечкой остывший чай и смотрела вдаль, очевидно туда, где осталось её детство и заботливый дедушка за круглым семейным столом колдовал у пузатого самовара.

Григорию нравилось, что она постоянно удивляет его, меняясь на глазах до неузнаваемости. Кокетливая хохотушка в одну секунду преобразилась в проницательного детектива, строгий полицейский — в ироничную, но заботливую домохозяйку, при отсутствии малейшей наигранности и неестественности. Вот и сейчас, с давно забытым замиранием сердца, он любовался глубоким, спокойным, осмысленным взглядом карих глаз открытого человека, готового к переменам и желающего их, но с другой стороны, — женщины, не допускающей к себе кого попало. В них была не по годам разумная расчетливость и мудрость, а между бровей залегла одинокая горькая складка, отмечающая тех, кому пришлось терять и страдать. Высокий лоб говорил о неординарности и уме, выразительный подбородок — о воле и готовности преодолевать трудности. Полные, чувственные губы делали неотразимой улыбку. Шёлк русых волос, тонкая шея с пульсирующей голубой жилкой и длинные музыкальные пальцы дополняли этот ансамбль, превращая облик Анны в симфонию со своими аллегро, анданте, мажорными и минорными темами, сливающимися в единое целостное произведение.

«Боже мой, Гриша, что ты делаешь?! Куда тебя несёт?!» — кричал внутренний голос Распутину, но глаза уже не слушали его, а в ушах всё отчётливее звучало эхо «Весеннего вальса» Шопена.[6] Руку Григория, застывшую на чайнике, тронули прохладные пальцы Анны.

— Давайте, лучше я. Разлить правильно — главная обязанность хозяйки. Как говорил дедушка, все должны получить одинаковой крепости чай, при этом требуется не долить до краев на ширину указательного пальца. Полным стаканом чай подаётся только в трактирах. Дома гостям предлагается долить сливки, положить мёд или варенье — на выбор.

— Не знал, — улыбнулся Распутин, отдавая чайник. — А чему ещё учил вас дедушка?

— Разливает чай хозяйка или старшая дочь, — словно вспоминая давно выученный урок, охотно рассказывала Анна. — За столом все усаживаются по старшинству, гости — на почетном месте. Чашку передавать полагается двумя руками с пожеланием «На здоровье!», а принявший должен ответить — «Спаси вас Бог» или «Благодарствуйте!»

— Честно говоря, Аня, за вами хочется конспектировать, чтобы уловить, зафиксировать и оставить потомкам таинства русских кулинарных церемоний. Мы натыкаемся на самую большую тайну чая, споря, бодрит он или успокаивает. А я вот послушал вас и понял: чай — бодрит, а чаепитие, как ритуал — успокаивает. Оно помогает оглядеться и передохнуть. Это полноценный народный психотерапевтический процесс. И сразу становится понятно, почему у слова «чаепитие» нет аналога. Мы не говорим «кофепитие», и даже «квасопития» нет, хотя квас — исконнейший русский напиток. Существует слово «винопитие», но употребляется крайне редко, и считается устаревшим. Только чаепитие — признанная церемония.

— Вы удивительный человек, Григорий, — Анна смотрела на него с нескрываемым восхищением. — Как вам удалось мои детские воспоминания превратить в научное историческое исследование, да ещё и подвести под него философское обоснование?

— История — моя неутолимая страсть, а она требует постоянного выявления, классификации и систематизации закономерностей. Без этого знание исторических дат и описание событий превращается в наваленную кучу смальты, из которой невозможно сложить мозаику… Кстати, если уж мы заговорили про чай… Знаете, как появился знаменитый английский «файв-о-клок»? Герцогиня Бедфорд, светская дама и фрейлина, испытывая чувство голода между обедом и ужином, стала требовать от прислуги в определенный час поднос с чаем, хлебом и маслом. Дабы сделать чаепитие менее скучным, она в означенное время приглашала придворных разделить с ней скромную трапезу. В скором времени вся Англия в пять часов вечера стала усаживаться за чайный стол…

— Классификация и систематизация у меня лично ассоциируется с чем-то библиотечно-архивным. Как применить эту методику к тому же чаепитию, не представляю.

— Ну вот, например, мы можем выделить из этого ритуала «дворянский чай» — немного измененное английское чаепитие, популярное для московских и петербургских салонов, где чай — больше повод для беседы. Потом, конечно же, «чай по-купечески» — как раз такое чаепитие можно признать каноническим русским. Медный самовар на столе, мёд, варенье, разные пирожки, калачи, баранки. И чтобы подолгу и помногу, чашка за чашкой.

— А ещё? — Анна увлеклась новой для неё методикой.

— М-м-м-м, «мещанский чай» — обилие еды взято от купеческого стола, а культурная программа — от дворянского.

— Чур, теперь я! «Трактирный чай» — ведь в любом трактире и кухмистерской есть чайные столы, где подаётся «парочку чаю самолучшего, да баранок постных с изюмцем».

— Ну и «крестьянский чай», — завершил Распутин, — когда завариваются травяные сборы — зверобой, душица, иван-чай, малина. И самое ужасное для семьи — остаться без самовара. Это уже край бедности.

— Знаете, — Анна подпёрла щёки руками, сразу став похожей на купчиху Кустодиева, — я обещаю, что обязательно устрою для вас чаепитие по дедушкиному рецепту, чтобы в центре стоял самовар, возвышался над столом и радостно блестел во все стороны, а вокруг него — пузатые кружки и большие, под стать кружкам, блюдца, чтобы на тарелках лежали и приятно манили блины, в мисках стояла сметана, варенье, а по всей столовой разносился аромат свежезаваренного чая…

— Уже не помню — где, — Григорий мечтательно представил себе эту картину, услужливо нарисованную воображением, — но я читал, что счастье — это волшебная метаморфоза, происходящая в нашем сознании. Она слабо зависит от собственных действий и почти никогда — от их результатов, может возникать совершенно произвольно и неожиданно, поэтому количество счастливых людей среди богатых и бедных, знатных и худородных почти всегда одинаково… Кажется, вам удалось сегодня совершить это небольшое волшебство…

— Если вам не трудно, — Анна сделала над собой усилие, — не называйте меня Аней. Это связано с человеком, которого я бы хотела забыть…

— А как вас называл дедушка?

— Анюта. Нюша…

— Можно мне тоже Вас так называть?

— Можно, но лучше просто Анна.

— Постараюсь делать и говорить только то, что вам нравится. Давайте, чтобы я не ошибался, вы расскажете, а я запомню, что Вы любите.

Анна улыбнулась, погоняла ложечкой чаинки в чашке, прикрыла глаза, словно вспоминая всё хорошее, что было в её жизни, и начала тихо перечислять.

— Я люблю улыбки, понимание, прикосновение, нежность, смех, музыку, танцы, прогулки по парку, листопад и звездное небо, люблю морской ветер, брызги, снег, мороженое, росу, теплый зеленый чай с жасмином, натюрморт с яблоками и цветами, и что бы руки были измазаны краской, люблю молчать и смотреть в глаза, мечтать и любить, пирожные с кремом, пламя свечи, воск на руках, цветные сны и рассвет, дождь, люблю искать приятное и красивое в мелочах, знакомиться с новыми людьми и спать на маленькой подушке…

— Полагаю, достаточно, — произнёс Григорий, — я вас понял.

Пару минут они посидели молча, каждый уткнувшись в свою чашку, думая о своём, слушая, как звонко колотятся снежинки в окно и скрипит под полом отогревшийся сверчок.

— Пора возвращаться на грешную землю? — спросил он, глядя, как Анна покусывает губы, бросая исподлобья выразительные взгляды.

— Пора, — вздохнула женщина, — хотя очень не хочется. Может, отложим до завтра?

— Можем, — согласился Распутин, — но какой-то умный человек в своё время сказал — «лучше ужасный конец, чем ужас без конца».

— Мудро! И каким же вы видите ужасный конец?

— Трагическим. Вас предали друзья и приговорили враги. Для любого разведчика это — почти гарантированная смерть. Выполняя распоряжения руководства, лейтенант Окерлунд делится оперативными планами и учётными данными с союзниками, а от них информация утекает в Германию. Но, кроме того, и в самом Моргенштабе изрядно течёт…

— Что, простите?

— Утечка информации, течь…

— Вы очень интересно выражаетесь.

— Потому что я — один такой.

— И кто вы?

— Обещаете не смеяться?

— Постараюсь.

— Моя фамилия — Распутин.

— Тот самый?

— Скажем так, я очень на него похож.

— А я-то ломала голову, почему ваше лицо мне так знакомо… И что же Вы делаете здесь? О какой миссии вы говорили?

— Я должен попытаться остановить войну, и как максимум — спасти наш мир от скатывания в ещё более страшную катастрофу.

— Что может быть страшнее мировой войны?

— Гражданская. И надо постараться её предотвратить.

— И всё?

— И спасти вас…

— Ёрничаете?

— Нисколько. Сейчас я даже не знаю, что важнее.

— И как вы собираетесь это делать?

— Найти немецкую разведгруппу, пока она не разыскала вас.

— Вы их ликвидируете также безжалостно?

— Это демоны, Анна, не стоит их жалеть. Если их не остановить, рано или поздно они доберутся до вас. Связного можете не ждать. Посланный к вам поручик Спешнев застрял в Голландии, а военный атташе посольства Сташевский даже не подозревает о вашем существовании.

— Почему?

— Кое-кто в Моргенштабе искажает и блокирует оперативную информацию.

— Вы знаете — кто?

— Знаю, но у меня нет никаких доказательств.

— Хорошо. Я позволю вам заняться моей судьбой, но при условии, что спасать мир мы будем вместе, — улыбнулась Анна.

— Это может быть ещё опаснее разведгруппы кайзера.

— Если меня все равно уже приговорили…