Распутин наш. 1917

Глава 32 Циничная, безжалостная демократия

Поразительно, как мало значения 23–25 февраля 1917 года придавалось вскипевшим улицам. Забастовки, митинги с демонстрациями, пение революционных песен и спорадическое мелькание в толпах красных флагов — все это считалось само собой разумеющимся и не способным оказать влияние на ход политических событий. Дума не упоминала волнения и манифестации в своих дебатах, как будто их не было. Кабинет министров, собравшийся на заседание 24 февраля, не обмолвился о них ни словом. Министры считали уличные протесты делом полиции, а не вопросом политики. Даже петроградские революционеры-интеллектуалы, напрямую не участвовавшие в подпольной деятельности, не понимали, что происходит. Мстиславский-Масловский, старый эсер, опубликовавший ранее учебник по уличным боям для революционных группировок, а затем поступивший на службу библиотекарем в Академию Генштаба — вот до какой степени доходила терпимость «кровавого авторитарного режима»! — написал позже в своих мемуарах: «Долгожданная революция захватила нас врасплох, как неразумных девственниц из Евангелия».

В суицидальной спячке пребывали аристократия и императорский двор, живший в своём изолированном мирке, не связанном с окружающей средой, с каждым часом становящейся всё более токсичной.

Из письма императрицы Александры Федоровны Николаю II 25 февраля 1917 года:

Неспособность услышать предупреждения, увидеть знаки на стене — синдром Кассандры, в той или иной степени поражает всех, находящихся на вершине пирамиды власти, но более всего оказавшихся там по воле случая, как последний император России Николай II. Небожителям чудится, что существующее положение дел — вечное, незыблемое, определенное высшими силами и не может быть изменено ничтожными, незаметными людишками, похожими с высоты положения элиты на мелких букашек у их ног.

Древнее заблуждение сильных мира сего — пренебрегать «маленьким человеком», считать его ничтожным, зависимым, слабым, глупым, неспособным на поступки. Каждый отдельный верноподданный никакой угрозы власть имущим не представляет. Но когда ручейки этих скромных, забитых нуждой и заботами людей сливаются в реки демонстраций, озёра митингов, когда аккуратная профессиональная рука заботливо управляет, раскачивает колебания толпы, добиваясь резонанса с дирижёрской палочкой, «маленькие люди» превращаются в неукротимое и беспощадное стихийное бедствие, сметающее на своём пути вековые государства.

Историки, глядя на буйство народного волеизъявления расширенными от ужаса глазами, ставят ошибочный диагноз: «Волна смертей и насилия, захлестнувшая революционные массы, ни от кого не зависела. Она пришла будто сама собой и смыла всё благодушие, все радужные перспективы всеобщего счастья». Настоящие кричащие лозунги «чумного» года «Бей!», «Дави!», «Круши!» никто не чертал на полотнищах. Но неписаные, они оказались ужасной истиной, откровением в первую очередь для интеллигенции, домогавшейся революции с подростковой настойчивостью. А ведь всё начиналось с мирного требования хлеба для семей защитников Родины. Святое дело, совершенно не претендовавшее на потрясение основ. Большинство протестующих надеялось, что к успеху можно прийти мирным путем. Народ, мир, труд — что здесь плохого? Только хорошее.

Свобода. Земля. Обновление. Этого страстно хотели практически все. Строчка из гимна Французской революции стала лозунгом, желанным образцом. Но 24 февраля на демонстрациях рядом с привычными «Хлеба!» и «Нет войне!» везде и сразу замелькало «Долой самодержавие!»…

— Вот смотрите, Николай Михайлович, — прошептал Григорий, передавая генералу массивный морской бинокль, — отсюда прекрасно всё видно.

Потапов поудобнее устроился в проёме чердачного окна, приник к теплым окулярам, направив оптику на близлежащую площадь, запруженную народом.

— Видите красные башлыки и кубанки с малиновым верхом? Нетипичная одежда для пролетариата. Это и есть те самые «красные шапочки», заводящие людей и координирующие между собой управление людской массой. Они должны выделяться среди серой толпы, чтобы привлекать внимание окружающих и постоянно видеть, что делают другие активисты. Располагаются обычно на равных друг от друга расстояниях по принципу сот, как точки сочленения, направляя жужжащий улей «рабочих пчёл» в нужном направлении.

— Что они кричат? Отсюда не слышно.

— Как правило, что-нибудь ободряющее: «молодцы», «вы можете», «вы сделаете это» — ничего лишнего, только фиксация на уверенности в своих силах и благоприятном исходе. Люди жаждут оптимизма, тянутся к тем, кто излучает его, интуитивно симпатизируют и доверяют. Стать своим для незнакомцев — первый необходимый шаг профессиональных манипуляторов. Потом очень коротко — призыв к действию и опять духоподъёмные лозунги. Никаких посторонних слов, только логическая цепочка, побуждающая и убеждающая, что люди хотят, могут, сделают.

— Умно придумано, основательно, — цокнул языком генерал, водя биноклем. — Я насчитал восемь красноголовых. Это все, что есть?

— Конечно, нет! «Красные шапочки» работают в окружении «серых волков» — своих телохранителей. Они располагаются звездой вокруг ведущего — пятерка, боевой кулак.

— Как их отличить от простых митингующих?

— «Волков» видно сразу. Они обычно смотрят вокруг «красной шапочки», по периметру охраняемого объекта, практически не обращают внимания на сам митинг и на ораторов.

— И никаких отличительных знаков?

— Привлекать внимание к себе им нежелательно, поэтому они всегда в серых, нейтральных, не бросающихся в глаза одеждах, чтобы, в случае чего, раствориться в толпе.

— Телохранители бросают своих подопечных?

— При реальной опасности «красные шапочки» тоже снимают свои головные уборы и прячутся среди людей, но всегда могут вынырнуть и продолжить координацию действий, управление настроением и движением толпы.

— А если дело дойдет до стычки с полицией?

— В прямые столкновения с ними «шапочки» и «волки» не вступают, это в их обязанности не входит. Есть другие ребята, грозно называемые вепрями или быками. Их специализация — начинать погромы, учинять насилие, затевать свары с полицией, быть на острие атаки. Вступают в дело, когда «красноголовые» разогреют толпу и подведут к нужному объекту. Опытный взгляд их сразу выделит в толпе не по внешним отличительным признакам, а по специфическому поведению, даже когда они молчат. Пять секунд наблюдения, и становится ясно, кто из революционеров готов за демократию убиться, а кто — убивать.

— Глядя на современных демократов, проникаешься уважением к тиранам, — произнёс генерал Потапов, не отрываясь от бинокля. — Надеюсь, вас не затруднит пояснить источник столь глубоких познаний организации уличных беспорядков. Согласитесь, этот вопрос вполне уместен.

— Во Франции, — начал было Распутин и осёкся, но отступать было некуда, — мне пришлось очень тесно общаться с мастерами этого дела «жёлтыми жилетами» и пару раз участвовать в их мероприятиях.

Разведчик на удивление спокойно отнёсся к информации о путешествиях простого сибирского мужика за границу, его интересовало другое.

— Это анархисты или социалисты? Никогда не слышал такое название.

— Они просто не любят правительство.

— Кто из перечисленных зачинщиков вам кажется наиболее опасным? — Потапов вернулся к предмету разговора.

— Те, кого я еще не назвал. «Невидимые стрелки», специалисты по отстрелу «жертвенных козлов и баранов», почти по-Библейски — сакральных жертв, чтобы «навесить» на власть их кровь, создать ореол мучеников и подготовить всю остальную толпу к неминуемой кровавой развязке. Просто так, ни с того ни с сего, первыми начинать стрельбу не готовы даже подготовленные «быки». Невидимые стрелки помогают собравшимся переступить порог ада, поднять народ на смертную схватку против угнетателей. Они — провокаторы реальной бойни. После окончания работы стрелков на первый план опять выходят «красноголовые» с гневными речами о преступности власти, фиксируют внимание на жертвах, завершают короткую речь криком «Убийцы!», разгоняют гнев толпы до состояния раскаленного металла. За ними выступают быки, нанося удар с криками «Месть!» И понеслась… В смысле — весенний, бурный поток понёсся в половодье…

— Никогда еще не слышал, чтобы революцию описывали столь механистически, — передернул плечами Потапов. — Вы говорите о страшных вещах столь цинично, словно о покраске забора или плетении лаптей. В вашем рассказе даже библейская сакральная жертва преподнесена, как нечто обыденное, вроде пирога к чаю.

— А как надо? Восторженно и романтично? Зловеще и загадочно? — усмехнулся Распутин. — Обычно этим грешат сами революционеры, не замечая противоречия между декларированием марксизма, как сугубо материалистического учения, и сказочной идеалистической формой его описания. Революция — серьёзное военно-политическое и административно-хозяйственное мероприятие с детальным планированием, подробными инструкциями, заготовленными тезисами, проверенными лозунгами, с боевым слаживанием, разведкой, распределением обязанностей и ответственности между исполнителями. Даже число убитых замышляется организаторами в строго определенном количестве, ни больше, ни меньше, чтобы ничего не подозревающая толпа не разбежалась в ужасе, и её ненависть достигла апогея в нужное время в нужном месте. Только тогда есть шанс на успех, особенно у такой немногочисленной группы, задействованной в Петрограде, имеющей в своих рядах от силы три сотни активных бойцов. Но за счет великолепной подготовки, дисциплины, организации и связи она стоит всего столичного жандармско-полицейского корпуса и, возможно, превосходит его. Порядок бьёт класс.

— Это выражение тоже из Франции? — спросил Потапов, снова заглядывая в бинокль.

— Нет, это — наше, отечественное. Просто непопулярное. Сегодня мода на большие, слабо обученные, плохо вооруженные, бестолковые батальоны.

— Надо обязательно изловить этих красноголовых товарищей и вдумчиво побеседовать с ними, — проигнорировал Потапов последнюю реплику Григория.

— Тогда стоит поторопиться, Николай Михайлович. — Среднее звено, связующее верхи и низы, впоследствии тихо убирается. По-разному. И концы в воду. Кто что сделал, кто начинал, кто дал приказ — искать бесполезно. «Прокладку» убирают, все физические улики подчищаются по ходу спектакля. Да и что нового вам могут рассказать исполнители? Они знают, что говорить. Обучены слушать толпу и манипулировать её эмоциями. Гораздо интереснее и информативнее члены полевого координационного центра и связанные со штабным центром, расположенным, по всем признакам, в английском посольстве.

— Насчёт посольства, надеюсь, договорились? — строго произнес генерал, блеснув торопливо водруженным на нос пенсне, — больше никакой самодеятельности! Это счастье, что мы вас перехватили … Лучше расскажите, зачем нам с вами здесь дышать чердачной пылью и почему многоуважаемый Алексей Ефимович сияет, словно кадет. Только ради того, чтобы показать, как ловко организованы массовые волнения? Не верю! Что вы задумали?

— Операцию «Рокировка», — улыбнулся Григорий, — единовременную стремительную замену красноголовых со всем их выводком на агентов, специально подготовленных генералом Вандамом. Если получится, перехватим и поведем подготовленную, заряженную нашими врагами толпу совсем в другую сторону. Но для постановки такого спектакля, раз вы не даёте мне нанести визит сэру Джорджу Бьюкенену, необходима ваша помощь.

— К англичанам вы тоже направлялись за содействием?

— Хотел понять, каким образом мятежники получат доступ к арсеналам, и постараться заблокировать массовую раздачу оружия населению… Хотя бы отсрочить…

— Считайте, что эту задачу я лично принял к исполнению и взял под свой контроль. Надеюсь, вы не сомневаетесь в моей заинтересованности не допустить стрельбу на столичных улицах?

— Даже если бы сомневался, это ничего не изменит.

— Правильно мыслите, Григорий Ефимович. Британцев не трогайте — спугнёте. Здесь мы сами с усами. Что планируете делать?

— Есть непреодолимое желание проехаться до Пскова.

— Зачем? — напрягся Потапов.

— Посетить Спасо-Преображенский Мирожский монастырь. Настоятель давно приглашал.

— Ну вот и славно, вот и поезжайте, — облегченно выдохнул генерал, — а мы тут и без вас справимся, будьте уверены…

Появление в своей епархии очередного журналиста сэр Джордж Бьюкенен воспринял, как охотник — внезапный подход любопытного родственника, не вовремя интересующегося теорией охоты.

— Пустите, — изобразив на лице гримасу скорби и раздражения, переплюнул через губу главный заговорщик Всея Руси, торопливо сгребая со стола отчеты боевых групп и перестраивая в голове ход действий. План придется менять, потеряв пару часов на общение с прессой метрополии.

Тёзка посла Великобритании зашёл в кабинет уверенно, по-хозяйски, совсем иначе, нежели недавно в убежище барона Ротшильда. Проигнорировав дежурные приветствия хозяина кабинета, подошёл к рабочему столу и молча положил на зелёное сукно перстень с незамысловатой, но очень понятной анаграммой.

Проглотив окончание приветственной фразы, Бьюкенен застыл на секунду, привыкая к новому статусу гостя и, расплывшись в радушной улыбке, пригласил присесть в кресло под портретом Его Величества. Сэр Джордж прекрасно знал негласный британский табель о рангах, понимая разницу между высокопоставленным посланником короля и представителем Лондонского Сити — государства в государстве, куда монарх самой большой в мире империи может войти только в сопровождении лорда-мэра. Крошечное, всего в одну квадратную милю надгосударственное образование в центре Лондона, подчеркивало свой особый статус почти незаметно для окружающих, но весомо. Собственное правительство, своя полиция, даже девиз Сити: Domine dirige nos — «Направляй нас, Господи!» — ни словом не намекали на подчиненность его служителей британской короне. Зато обитатели Букингемского дворца каждый свой чих согласовывали с представителями Сити — всемогущими транснациональными корпорациями, имеющими возможность в любой момент оставить остров без своего присутствия и без штанов.

— Чем могу быть полезен? — коротко и деловито спросил Бьюкенен, аккуратно присаживаясь на край кресла и ломая голову, что ждать от такого неожиданного визитера в самый разгар операции по приведению к покорности «русских варваров».

— Отправляясь сюда, я был предупрежден, что могу не застать вас в живых, — не стал щадить дипломата Лэнсбери, — и я искренне рад, что опасения моего босса не подтвердились.

— Откуда такая тревога? — удивленно спросил Бьюкенен, чувствуя, как предательски дрогнул голос, а щеку свело нервным тиком.

— Вот видите, — заботливо произнес редактор «Дейли Геральд», всматриваясь в изменившееся лицо посла, — вы и сами прекрасно понимаете, что эхо взрывов и выстрелов в Нью-Йорке в любую минуту может докатиться и сюда. Поэтому не будем терять ни минуты. Я проведу у вас столько времени, сколько необходимо для стандартного интервью. После моего посещения вы продолжите так же активно принимать гостей, наносить визиты. Ваше поведение, слова, стиль жизни не должны измениться ни на йоту с одним небольшим, незаметным для внешних глаз отличием — штаб управления изменениями в этой дремучей стране переместится вместе со мной из посольства в другое место.

— Я вас понял, — произнес Бьюкенен упавшим голосом, — вы отстраняете меня от операции, но оставляете в Петрограде, как наживку.

— Вы долго жили в России, сэр Джордж, и стали слишком мнительны, — с холодным, непроницаемым лицом парировал Лэнсбери. — Я отвожу от вас невидимую угрозу, вызывая огонь на себя.

Бьюкенен обозначил поклон, хотя во взгляде его сквозило февральское недоверие.

— Хорошо, я вас введу в курс дел немедленно. Их не так много, как кажется. Чем я еще могу помочь?

— Меня интересуют все операции за последний месяц, закончившиеся неудачей по любым причинам, неожиданные потери наших агентов, обстоятельства, показавшиеся подозрительными.

— Это не сложно. Несмотря на интенсивную работу, всего два раза мы теряли наших сотрудников. Первый раз — во время неудачной попытки ликвидации Распутина. Тогда при загадочных обстоятельствах были убиты два наших специальных высокопоставленных агента. Второй раз были убиты три соглядатая, следившие за адмиралом Непениным.

— Эти два происшествия могут быть связаны?

— С трудом себе это представляю. Незнакомые друг с другом агенты, разные задания, даже география…

— И всё же, я попросил бы в кратчайшие сроки составить подробный отчет, не упуская мелочей. Обычно именно они таят в себе разгадку…

— Сегодня к полуночи всё будет исполнено. Что-то ещё?

— Русские ведут наблюдение за посольством и вашей личной резиденцией?

— Ничего необычного — жандармы, полиция… Охранное отделение фиксирует мои контакты, не более того.

— Эту информацию тоже придётся проверить… И последнее. У вас есть оперативная связь с революционными партиями?

— С наиболее влиятельными…

— Что вы можете сказать о социал-демократах?

— Вас интересуют бесконечно малые величины?[72]

— Считайте это личным.

— Почти всё местное руководство РСДРП арестовано в начале января. Заграничное бюро на происходящие события влияние не оказывает. Работа партии парализована. Можно, конечно, постараться найти тех, кто остался на свободе…

— Достаточно, если вы публично обозначите свой интерес к ним. Остальное сделаю я сам.

— Как прикажете…

— Что на улицах? Как ведёт себя чернь?

— Вполне управляемо. Русские — как большие дети, несмотря на дикость…

— Не обольщайтесь их наивностью. Это лишь маска. Под ней — византийское коварство и жестокость древних гуннов.

— Мне кажется, вы преувеличиваете…

— Скорее преуменьшаю. С царём, надеюсь, никаких проблем не будет?

— Я уже докладывал… В окружении русского монарха не осталось ни одного лично преданного ему человека, способного на активное, организованное сопротивление. Николай II оказался чрезвычайно падок на правильно оформленные, вовремя преподнесенные слухи и сам удалил от себя всех, кто мог бы помешать нашим планам.

— Дай-то Бог. Правильное решение отличается от неправильного тем, что впоследствии не удивляет. Надеюсь, что изумление станет естественным состоянием аборигенов в ближайшее время, а нас минует чаша сия…