Развод. Мусор вынес себя сам

Глава 18

О том, что мы едем не в ресторан, я понимаю, только когда Давид глушит мотор своей машины, остановив ее на крохотном пятачке возле своего дома. Смотрю на знакомый подъезд, и что-то болезненно острое сжимает сердце. Я не была здесь лет пятнадцать, наверное.

- Прости, что обманул, - говорит Давид, помогая мне выбраться на улицу. – Хотя какой обман, лучше, чем моих хинкали, ты вряд ли где-то поешь. И лобио. Знаешь какое я готовлю лобио? Ооо, это песня, три куплета, три припева и отыгрыш - все как полагается.

Я молча иду за Давидом, захожу в его квартиру и замираю на пороге. Кажется, время здесь остановилось, и все осталось как прежде.

Бежевые стены. Льняные шторы. Огромные фикусы в кадках, полки, ломящиеся от книг. Деревянная мебель, и не поймешь, что это перед тобой, раритет или современная стилизация. Да и какая разница, сколько лет этому огромному креслу, если при виде него, хочется сесть поуютней, укрыться пледом и читать, разговаривать, пить сухое красное.

Улыбаюсь, оглядывая все вокруг.

Это не интерьер, а портрет. Портрет Давида. Очень старомодный, но такой уютный, будто и он сам, и его жилище сошли с картин Яблонской. Здесь так же светло, просто, но очень по-настоящему.

А как здесь пахнет! Не модным парфюмом, а жизнью, самой обычной, такой, какая она есть. Пахнет газетами, которые кто-то до сих пор читает по утрам, свежемолотым кофе, специями, табаком, апельсинами, обувным кремом.

Смешно, у меня дома в каждой комнате стояло по флакону дифуззора, которые я купила за большие деньги в интерьерном магазине, и пахло у нас соответствующе, по-магазинному.

А тут ничего такого и близко нет, но пахнет… как надо. Как дома…

- Анис, располагайся пока, а я стол накрою, - кричит Давид из кухни.

Я осторожно заглядываю в гостиную, обхожу его спальню стороной, боясь нарушить личное пространство и иду в кабинет.

Высокие книжные шкафы под потолок, запах кожи и старой бумаги. Массивный письменный стол, заваленный рукописями. Настольная лампа под зеленым абажуром, стоит ее включить, отбрасывает теплый круг света на глобус.

Удивительное чувство покоя охватывает меня здесь. Если мне, гостье, здесь так легко, представляю, каким свободным чувствует себя тут сам Давид.

Мой взгляд останавливается на небольшом портрете в деревянной раме. На фотографии красивая женщина с темными волосами, большими, карими глазами и упрямой линией рта. Невольно улыбаюсь, и глажу женщину по щеке, будто старую подругу.

А она и была мне подругой. Или очень близкой приятельницей. Мы ведь так и встречались, что называется, семьями. Боря и Давид, я и Лиана – Давида жена.

Меня накрывает волна воспоминаний. Я обожала эту ее тихую улыбку, и талант слушать других, будто ей и правда интересно все, что я рассказывала. Сама она говорила мало, и никогда не рассказывала ничего по настоящему важного. К примеру, о ее диагнозе мы с Борей узнали, когда все стало совсем очевидно и совсем страшно.

Мы предлагали Давиду помощь, но он отказался. Взял отпуск, полетел с женой на лечение, делал все, что только мог, но болезнь оказалась сильнее. Лиана сгорела меньше чем за год.

Мы не могли поверить в то, что случилось. В тридцать или сколько нам тогда было, кажется, что плохое случается с кем-то другим, не с нами. И тем более не с таким хорошими людьми как семья Давида.

Помню, каким подавленным он был. И как я надеялась, что когда-нибудь все наладится, что мы начнем общаться как прежде. Не случилось.

Через месяц после похорон Лианы Дава и Боря крупно поссорились. Давид выписал целый тираж детских книг в онкологическую больницу для самых маленьких, не предупредив об этом нас. Боря вспылил, кричал что-то о «нецелесообразной благотворительности», а Давид, обычно такой сдержанный, впервые в жизни проявил характер - хлопнул дверью и ушел. Он создал свое издательство, занялся учебной литературой. И даже потом, когда Боря и Давид помирились, не передумал, не вернулся.

- Аниса, все готово! - доносится с кухни знакомый, хриплый голос.

На столе дымится хачапури с расплавленным сыром и яйцом, в миске темнеет ароматное лобио с грецкими орехами. Пахнет чесноком, кинзой, аджикой.

Мы садимся. Едим молча. Мне так вкусно, что говорить, набив рот этой божественной едой, кажется кощунственным. Но я все равно немного смущаюсь от неловкого молчания между нами. Никогда раньше я не оставалась с Давидом наедине и сейчас просто не знаю, как нужно себя вести.

- Ты все еще отправляешь книги в детские дома? – спрашиваю как будто между прочим, а получается все равно слишком вымученно.

Давид просто кивает, не отрываясь от тарелки.

- Угу. И в больницы тоже. Музыкальную литературу, школьные пособия. Не все книги туда подойдут, какой-нибудь учебник по квантовой физике вряд ли заинтересует детвору, а вот шпаргалка по математике очень даже. Болезнь не вечная, Анис, и за ее пределами дети должны и радоваться, и влюбляться, и учиться. В том числе и благодаря мне.

- Это очень благородно.

Давид откладывает ложку и смотрит на меня поверх стакана с водой.

- Не благородно. Просто... так надо. К тому же, - он слегка отводит взгляд, - Лиана перед смертью просила меня не забрасывать это дело и помогать другим, пока есть возможность.

Вспоминаю ее спокойное, волевое лицо на портрете.

- Представляю, каким тоном она это говорила, - тепло улыбаюсь я, - никто бы не решился ослушаться твою жену.

- Так прямо и никто. Я вот выполнил не все ее просьбы, - он усмехается, но как-то по-новому, горько. - Например, я так и не женился снова. Хотя она очень настаивала.

- Да? А почему?

Говорю, и только потом думаю, что за глупость сморозила. Больно кусаю себя за язык. Господи, что за бестактность!

От стыда хочется провалиться под пол, прямо к соседям. Но Давид и так живет на первом этаже, и, подозреваю, падать ниже здесь просто некуда. Кое-как заставляю себя посмотреть на друга, но вижу, как тот улыбается мне в ответ. Не обидно, а искренне, будто я сейчас задала вопрос, на который он и сам давно готов ответить.

- Видишь ли, - Дава отодвигает тарелку, складывает руки на столе. - Моя бабушка готовила невероятное лобио. Лучшее на свете. По-настоящему лучшее, а не то, что я подал тебе. Ради ее лобио к нам в Кобулети со всей страны приезжали. Ну, и чтобы покупаться, разумеется, но бэбия была уверена, что только ради ее стряпни.

Я улыбаюсь, а Давид продолжает, ободренный моей реакцией.

- Настоящее лобио готовится долго, Ты готовила когда-нибудь? Нет, ну не страшно, я научу. Так вот, я был еще ребенком, а все дети страшно нетерпеливы, хотят всего и сразу. Особенно есть. Особенно, когда на плите томится бабушкино лобио, вот просто зачерпни ложкой и жуй. Но я этого не делал, потому что бэбия научила меня важной вещи – ожиданию. Она говорила, что настоящий вкус требует времени. И я ждал, зная, что в конце меня ждет не просто еда, а нечто... совершенное.

Он делает паузу, сглатывает, смотрит в окно, но видит там не серую московскую осень, а яркую сочную весну в родном Кобулети.

- Лиана хотела, чтобы я был счастлив. – Тихо, почти не слышно шепчет Давид. - Но для меня счастье - это не просто состояние. Это когда ты делаешь счастливым кого-то другого. И за пятнадцать лет без нее я так и не встретил такую женщину.

- И что, тебе совсем не одиноко?

- Мне по разному, Аниса. Я человек и сам себе противоречу. Иногда мне кажется, чего проще, берешь и нарекаешь какую-нибудь той самой. Я ведь не монах, и женщины у меня были. И это были хорошие женщины, с плохими я бы просто не смог. Но вот жениться… я бы этим не Лиану предал, а себя. Того пятилетнего мальчика, который терпел голод, не жаловался и ни разу не сдался . Ради того самого первого вкуса, который унесет меня на небо от блаженства. И думаю, что со своим человеком я бы испытал такое же чувство. И менять его на что-то другое, на суррогат просто не захотел. Как у Омара Хайяма: ты лучше голодай, чем что попала есть. И лучше будь один, чем вместе с кем попало.

В комнате становится тихо. Давид смотрит на меня, будто ждет, что я отвечу, но я просто не знаю, что ему сказать.

- Я загрузил тебя, да? Ты так молчишь.

- Нет! - говорю я, глядя в свою тарелку. – Просто я задала очень бестактный вопрос и теперь мне неловко.

- А мне ловко, Анис. С тобой легко говорить. - Он задумчиво крутит стакан в руках. – Но если хочешь, можешь для равновесия рассказать какой-нибудь свой секрет?

Становится совсем неуютно.

Секрет? Какой из? Про то, как пишу по ночам эротический роман? Про то, что храню в багажнике не запасное колесо, а парик для моего альтер-эго? Про два миллиона, которые я сперла у бывшего мужа и радостно просадила на Мальдивы? Почему-то Давиду не хочется рассказывать про все это, особенно последнее. Не хочу, чтобы он считал меня воровкой и разочаровался во мне.

- У меня нет секретов, - щебечу беззаботно, как птичка. - Я как открытая книга.

Давид смотрит на меня. Не сквозь очки, а поверх них. Его взгляд - теплый, внимательный, с хитринкой в уголках глаз. Он молча улыбается, так, будто не верит мне ни на грамм, но при этом принимает каждое слово, которое я сказала. В нем нет осуждения. Только любопытство и готовность ждать.

- Я люблю книга, Аниса, - просто отвечает он.