Развод. Мусор вынес себя сам

Глава 33

Как мне нравится музыка Таривердиева. Кажется, она будит в каждом из нас что-то волшебное. Ты просто слышишь знакомый мотив, а в душе уже праздник. Прямо как сейчас.

Я застегиваю серебряную заколку в волосах и ловлю собственное отражение зеркале. За спиной - наряженная елка, единственный источник света в гостиной. Красивая, натуральная. У меня сто лет не было натуральной елки, и эта новизна вызывает особенное чувство в груди.

В квартире пахнет хвоей и мандаринами, эта знакомая праздничная смесь почему-то отзывается по-новому. Спокойно. По-домашнему. В холодильнике ждет своего часа фаршированная рыба, которую мы вчера готовили вместе, смеясь над тем, что Давид даже сюда умудрился приплести хинкали.

- Не понимаю, что не так. Лучшее дополнение к любому блюду, - причитал он, пока я хохотала, распластавшись на стуле.

Мы решили встретить Новый год вот так, без шума и гостей. А на Рождество – прийти к Рае, она нас как раз приглашала. После всех лет, когда мой дом на праздники превращался в проходной двор, эта тишина кажется самым дорогим подарком. С кухни доносятся его шаги. Давид подходит, и все мое существо настраивается на его присутствие, как на верную ноту. Вот он, мой новый год. По настоящему Новый, и действительно волшебный.

Когда я - только для него. А он - только для меня.

Вот только в глазах Давы не привычная нежность, а беспокойство, он протягивает мне телефон и почему-то шепчет:

- Тебе звонят… На экране имя, которое я не ждала увидеть.

Она не звонит.

Никогда. Мысли мгновенно становятся острыми и холодными. - Выключи, пожалуйста, музыку – прошу Даву и беру трубку. - Регина? Тишина в ответ, а потом … - Мам… Мамочка, мне так плохо. И вот… Все, что было между нами - все обиды, все претензии, та стена из невысказанного - рассыпается в прах. Одна слезинка твоего ребенка оказывается сильнее всех ужасных слов, которые мы пытались задеть друг друга. Один всхлип стирает все. Остается только пустота, которую надо немедленно заполнить действием. - Где ты? - вопрос звучит резко. Я уже не здесь, я уже там, где она. - Куда ехать? Ответ доносится сквозь рыдания. Я кладу трубку, поворачиваюсь. Давид уже держит мою сумку и ключи от машины. Ни единого лишнего слова. и Господи, как я благодарна ему за это.

Через пять минут мы мчимся по городу. Огни уличных гирлянд расплываются в темноте за окном. В голове прокручиваются самые невероятные и самые ужасные варианты. Автомобильная авария. Несчастный случай. Что-то еще хуже. Она не могла оказаться в больнице просто так. Просто так Регина бы мне не позвонила. Значит, случилось нечто, выходящее за рамки всех наших ссор и конфликтов. Нечто настоящее.

На четвертом этаже, у входа в отделение, нас встречает врач. Долговязый худой мужчина без каких-либо эмоций на лице. Судя по глазам, он не спал целую вечность. Его лицо на секунду оживает, когда он узнает, к кому я пришла, но потом снова становится серым и безучастным. Он говорит четко, без сантиментов: сложный перелом, но благодаря молодому возрасту пациентки, все срастется. Ушиб ноги не вызывает никаких опасений. А лицо, так его и намулевать можно.

Он так и говорит – намулевать.

- Девчонки в моей школе дрались жестче. Это так… потолкались. Дверь в палату поддается бесшумно. Комната погружена в полумрак, и в этой темноте выделяется единственная койка, на которой, скрючившись, лежит Регина. Загипсованная рука, забинтованная нога, темное пятно синяка под глазом и ссадина на губе.

Да, девчонки может и дрались у кого-то в школе, но моя дочь впервые столкнулась с физическим проявлением насилия.

Она поворачивает голову. Глаза распахиваются.

- Мам…

- Тише, моя хорошая, - слышу я собственный голос. Такой ровный и тихий, будто кто-то внутри взял и выключил все эмоции. - Все в порядке. Ты в безопасности, в больнице, здесь тебе помогут. Ничего плохого не случилось.

- Не случилось? – Регина с ужасом смотрит на меня. - Мам, эта… она напала на меня! На парковке! Избила, понимаешь? - Понимаю, - говорю я. Это слово кажется пластиковым, ненастоящим. Ужасный поступок, да! Но я хочу сказать, что ему предшествовал другой, не менее отвратительный. Что нельзя безнаказанно врываться в чужие жизни. Нельзя вести себя так, как вела моя дочь и думать, что тебе за это ничего не будет. Но вместо нотаций, говорю: - Все наладится. - Ничего не наладится! - она почти рыдает. - Саша меня бросил! Это так нечестно! Она плачет о предательстве мужчины, о несправедливости. Ее мир рухнул, но он был таким хрупким, таким ненастоящим. И теперь она не видит, что все разрушилось не само по себе, а из-за фундамента, который она сама и заложила.

- А ты рассчитывала на другую реакцию? После того, как вошла в чужую семью?

- Да никакой там семьи нет! - вспыхивает Регина, в ее глазах загорается знакомый огонь. Господи, как же она похожа на своего отца, даже страшно. - Он женился по залету! Она его на ребенке держит! - А он позволяет себя держать, - парирую, чувствуя, нарастающую усталость. - Если мужчина остается с женщиной без любви, ради денег и комфорта, то как это назвать? В мое время было отличное слово – проституция. Ты такого мужчину себе хочешь? Продажного, слабого? - А где, скажи, взять сильных? – Она вскидывает на меня заплывшие глаза и щурится от света лампы. – Может адрес дашь, где таких раздают? Тебе вот везет, развелась и… опять. Да не хмурься, уже все знают про дядю Давида. Видимо, кому-то просто дано, а на мне природа отдохнула. И буду я теперь одна. Она произносит это с такой обидой, словно у нее игрушку отобрали. Я вижу не боль от потери человека, а уязвленное самолюбие. Полезный опыт. Жаль, что он пришел так поздно и такой ценой. - Я ее засужу, мам! Эту клушу! - заявляет Регина, после небольшой паузы. - Нет, - отвечаю я просто и четко. - Не будешь. Камеры на парковке наверняка случайным образом окажутся неисправны. Охрана ничего не видела. Свидетелей нет. Ты ничего не докажешь, только опозоришься.

- Я жертва! Жертву не могут опозорить!

- Ты жертва в моменте, но ведь если начнут копаться в этой истории, там всплывут другие, более пикантные детали? Станет известно и про твой роман, и про то, как рискуя интересами издательства, ты отдала перспективные книги Тепляковым. Как это отразится на твоей карьере? Ты теперь не просто женщина, ты еще и руководитель компании.

- Тогда я уничтожу отца, - упрямо выдвигает подбородок Регина. – Это все он, это все из-за него! Отворачиваюсь к окну, чтобы не смотреть на дочь. Мне самой противно от мысли, что этой истории дал ход именно Боря. Как то оно мелочно и не по-мужски. С другой стороны, а был ли когда-то мужчиной мой бывший муж? Сейчас я в этом не уверенна.

- Делай как знаешь, останавливать не буду. Но я бы и тут мараться не стала.

- Я никогда с ним больше не заговорю! Никогда не прощу! - обиженно шепчет Регина. В этот момент мне ее почти жаль. В один день потерять и любимого мужчину и отца.

- Твое право, - говорю еле слышно.

Мы молчим. В тишине слышны шаги в коридоре, чей-то разговор по телефону, скрип кровати за стеной.

Не знаю, о чем сейчас думает Регина, я лично о том, как же я так ошиблась в воспитании. Ведь я пыталась, правда пыталась отдать всю себя дочери. Любила, оберегала, старалась понять и принять, что она другой, не похожий на меня человек. Но вместо ответной любви получила такой махровый эгоизм, что даже сейчас нельзя пробиться через его броню. - Мам, - всхлипывает Регина. - Больно. Так больно. - Где? - поворачиваюсь, всматриваюсь в опухшее от слез и ссадин лицо. Мне сказали, что ей колют обезболивающее, поэтому болеть не должно. - Тут, - она прижимает ладонь к груди. - Мамочка, что же так больно?

И плачет. Горько. Навзрыд. Хрупкие плечи дрожат от рыданий, пока Регина причитает: «Что же я наделала, как я все это допустила!».

Наверное, нужно как-то помочь ей, но сейчас я даже шага не могу сделать. Стою и не дышу. Потому что боюсь спугнуть. Может быть, я ошиблась? Может, под этой маской стервы и манипуляторши все же есть что-то живое, что еще можно спасти? - Пройдет, - тихонько глажу Регину по руке. – Обязательно пройдет. Она успокаивается, отворачивается в сторону и, судя по медленно закрывающимся векам вот-вот заснет. Спрашиваю, какие вещи передать, чем могу порадовать ее в Новый Год?

После этих слов Регина резко раскрывает сонные глаза.

- В смысле? А ты… не останешься? Со мной? Я думала, мы встретим Новый Год вместе, вдвоем.

- Нет, - отвечаю спокойно, без каких-либо сомнений, - прости, милая, но у меня другие планы. - А, ну да, - она обиженно поджимает губы. - У тебя же теперь есть новый мужчина, на которого и дочь променять не страшно. Получается, меня все кинули, даже ты. Мам, ты что, совсем меня не любишь? Я смотрю на нее, и думаю, какая же у меня красивая дочь. И какая она при этом дурная. - Люблю, - отвечаю, встав на ноги. Находиться здесь дальше не имеет смысла. - Очень люблю. Просто сейчас ты мне не нравишься. И я не могу поддержать тебя в том, что ты делаешь. Так что, прости.

- Бросишь меня? Конечно, уйти так легко, - губы ее дрожат снова.

Жалко ли мне Регину в этот момент? Очень.

Но есть ощущение, что оставить ее одну в этот момент – лучший подарок, который я могу сделать.

- Ты не права, и когда станешь мамой, обязательно меня поймешь. Уйти от своего ребенка сложнее всего. Но оставшись, я сделаю тебе только хуже. Вещи соберу на свое усмотрение, а ты… отдыхай. Сон лечит. Завтра я обязательно позвоню. Ее лицо искажается в детской, злой обиде.

- Если уйдешь, я тебя не прощу! - кричит, сжимая целой рукой край одеяла. – Значит, нет у меня больше матери, значит я теперь сирота!

Я разворачиваюсь и выхожу из палаты. Не оборачиваюсь.

Дверь впереди – самая тяжелая, которую мне приходилось закрывать за собой. Но другого выхода нет.

Сделать этот шаг было больно, но иначе - нельзя. Иначе я навсегда потеряю своего ребенка.

От волнения, у меня дрожат ноги, я почти падаю, упираюсь спиной в стену и плечо Давида, который тотчас подхватывает меня под локоть. - Как ты?

- Ужасно.

-Тогда дай я отвезу тебя домой, - выдыхает он мне в висок. – Все наладится. Обещаю, уже завтра не будет так плохо как сейчас. Мы идем по длинному белому коридору, держимся за руки, я слышу, как мерно бьется его сердце и как мое, заполошное, суетливое, подстраивает ход своего механизма под него.

Одно только присутствие Давида успокаивает, возвращает меня обратно на землю.

На выходе из отделения, уткнувшись в телефон, что-то печатает тот врач, который встретил и проводил меня к Регининой палате.

Увидев нас, он отложил мобильник, улыбнулся и вдруг подмигнул мне.

- Ну, характер, да? Я как-то в отпуске был в Барселоне, смотрел корриду, но такого даже там не видел.

Он говорит это с таким азартом, что я теряюсь. А потом вглядываюсь в сухую, высокую фигуру доктора, если заменить медицинский халат на красную куртку, он и сам станет похож на мотадора.

- А вы женаты? – спрашиваю, сама не зная, зачем. - Да куда там, - отмахивается врач, - нам больница и жена и любовница, времени вообще ни на что нет. Ну, я пошел? К вашей бесячке, страсть как люблю таких буйных, надо было мне не в травматологию, а психиатрию идти. Там как раз такие. - Удачи, тореодор, - шепчу тихо, сквозь улыбку и только крепче сжимаю руку Давида.

Что ж, кажется, Регина встретит Новый год не одна.

А когда мы выходим на улицу, первое, что видим, летящие с неба хлопья снега. Такого белого, что глаза слепит. И кажется, что эта искрящаяся белизна, шанс и нам стать чуть светлее, чуть чище, и снова поверить в чудо.